Пока она раздумывала, субретка, фаворитка графини, без умолку болтала с портнихой. Эльза невольно прислушивалась, и до нее долетело несколько слов, заставивших ее навострить уши.

Женщины разговаривали между собой, не стесняясь о том, что, несмотря на года Эльзы, за ней непременно тотчас же начнут ухаживать три человека: старый граф, виконт и художник, а, пожалуй, еще и monsieur d’Atalin.

Второе, что удивило Эльзу, было несколько раз повторившееся слово: le Russe. Эльза поняла, что в замке живет русский, уехавший в Париж и обещавший вскоре вернуться. Эльза, которая уже давно интересовалась станцией «la Russie» и все собиралась съездить туда, не выдержала и спросила:

– У вас в замке есть русский?

– Да, – отозвалась Жюли. – Настоящий русский. Вы его увидите.

– Я очень рада буду! Никогда их не видела…

И оживясь, девочка прибавила:

– Скажите, какие они?

– Кто?

– Да, вот pyccкиe… Этот русский какой? Он такой же, как и мы французы?

Обе женщины рассмеялись. Портниха хотела что-то начать говорить, но Жюли подмигнула ей и, перебивая, объяснила Эльзе.

– Этот русский, как и все они, добрый и смирный, но дразнить его не надо… Рассердится – укусит.

– А на вид все-таки такой же, как все иностранцы, такой же человек?

– Да, пожалуй! – улыбаясь, отозвалась Жюли, – более или менее человек. Да сами увидите!

В комнате появился лакей и объяснил, что графиня зовет девочку в столовую. Эльза, смущаясь, двинулась за ним и прошла в большую комнату, где за накрытым столом завтракала семья Отвилей.

Bce сидевшие были уже знакомы ей. Помимо графа, которого Эльза видела несколько раз, и скульптора, с которым она виделась лишь один раз – ночью, за столом сидела еще незнакомая ей дама. Это была новая гувернантка двух маленьких мальчиков – мисс Эдвин – англичанка по происхождению, но по внешности чистая француженка, отлично говорившая по-французски и не имевшая никаких черт дочерей Альбиона.

Едва только Эльза вошла в комнату, как Монклер обернулся к ней и, разинув рот, глядел несколько секунд, не сморгнув, а затем выговорил серьезно недовольным голосом:

– Что же это такое? Или я ошибся?

– Нисколько, повторяю вам! – рассмеялась графиня.

– Что это вы с собой сделали? – произнес Монклер, не слушая графини и обращаясь к Эльзе.

Девочка смутилась. Монклер встал из-за стола, подошел к Эльзе и протянул руку. Эльза сделала то же, но осталась с рукой в воздухе, так как артист положил свою руку ей на плечо, вовсе не предполагая здороваться. Эльза смутилась, почувствовав свой промах.

– Vous allez me défaire tout cela![266] – выговорил Монклер строго и повертел пальцами над головой Эльзы. – Ступайте, сделайте это и приходите.

Эльза не поняла, а только догадывалась, и графиня, заметив это, вымолвила:

– Ступайте к Жюли, снимите эту ленту, распустите волосы, как вы их носите всегда и приходите сюда!

Эльза снова вернулась в комнату Жюли и думала: «Как странно! Этьен был того же мнения, что не надо было прилизывать волосы и городить какой-то нелепый хвост на затылке».

Когда она снова вернулась в столовую, Монклер обернулся со своего места, встал и вымолвили:

– А! Вот! Нет, я не ошибся! Diable![267] … Вот глядите, – прибавил он, обращаясь ко всем, – это подтверждает то, что я говорил вам вчера, как много значит для женщин прическа и как глупо делают наши дамы, что причесываются по моде, а не так, как диктуют им их лица. Ведь ее узнать нельзя!

Эльза, стоя шагах в трех от графини и от стола, невольно обвела всех глазами. Начав с двух детей, которых она знала давно, двух избалованных, дерзких, совершенно невежливых мальчиков, глаза ее перешли на гувернантку с красивым личиком, благодаря цвету лица, с крошечным вздернутым носиком и большими голубыми глазами, лукаво и насмешливо глядевшими на Эльзу. В этом взгляде была большая доля презрительной насмешки.

Не выдержав этого взгляда, девочка перевела глаза на молодого виконта Камилла. Он глядел еще хуже. Его взгляд напоминал взгляд дерзкого Филиппа. Она посмотрела на графа и быстро снова перевела их на Монклера, потому что лицо шестидесятилетнего графа стало моментально ей противно. Граф показался Эльзе какой-то отвратительной куклой. В нем было что-то особенное, чего она сразу не могла понять.

Между тем, графиня положила на поданную ей вторую тарелку кусок пирожного, нечто вроде слоеного пирога с вареньем.

– Вы, наверное, голодны? – обратилась она к Эльзе.

– Нет! – ответила Эльза, хотя, конечно, чувствовала себя проголодавшейся.

Графиня приказала лакею подать блюдо, уже снятое со стола и положила на ту же тарелку котлету и несколько картофелин. А затем она поднесла тарелку к девочке.

– Я, право, не голодна! – отозвалась Эльза.

– Vous mentez, mon enfant![268] – вымолвила графиня, держа тарелку в протянутой руке перед Эльзой. – Говорите, ведь вы лжете?

– Да! – отозвалась Эльза резко, как бы под влиянием насилия.

Все за столом слегка рассмеялись, настолько был резок переход и тон голоса девочки.

– Ну, вот берите!

И видя, что Эльза не знает, что делать с тарелкой в руках, графиня прибавила:

– Садитесь вон там!

Эльза слегка вспыхнула и отошла к тому столу, где отставлялись уже поданные блюда и, усевшись на стул, она сидела, не глядя ни на кого. Ей показалось все произошедшее обидным.

К ним в домик изредка заходил слепой нищий с больными глазами, всегда грязный, даже с каким-то неприятным запахом в одежде. Они с матерью всегда сажали его в углу в первой комнате, а в хорошую погоду на крыльце, и кормили его, кладя ему на одну тарелку, что случится.

Теперь с ней случилось совершенно то же. Девочка понимала всю разницу положения между ней и семейством Отвилей, но, тем не менее, ей было от этого не легче и все происходящее все-таки казалось ей унизительным. Вдобавок ей не дали прибора. Кусок пирога еще можно было взять в руки, но котлету надо было чем-то резать. Двое озорных мальчишек уже давно оглядывались на сидящую за ними Эльзу и, наконец, один из них, перебивая общий разговор, заметил матери, что у гостьи нет ни ножа, ни вилки.

Лакей тотчас же подал прибор и проголодавшаяся девочка с наслаждением начала есть, но вместе с тем каждый кусок как-то туго проходил через горло.

Еще и часу не прошло, что она появилась в комнате графини и выдержала сцену с молодым виконтом, а затем взгляды всего семейства здесь в столовой, а Эльза уже чувствовала себя утомленной, раздраженной и печальной. Похоже, что выдержать здесь целую неделю, будет нелегко.

Половина обитателей замка, очевидно, смотрит на нее с высоты своего величия, насмешливо и презрительно, в том числе даже мальчуганы. Другая половина если и не неприязненно, то как-то оскорбительно.

Когда все поднялись из-за стола, Монклер сделал Эльзе резкий жест и выговорил добродушно-грубым голосом:

– Ну, mon petit singe[269], как зовет вас ваша матушка, пожалуйте! Идите за мной.

Эльза, поднявшись и двинувшись за уходящим скульптором, невольно обвела глазами всех присутствующих, увидев, что все смотрят на нее и все, одинаково улыбаясь, очевидно забавляются или ее смущением, или тем, что ей предстоит. И сильно неприязненное чувство ко всем вдруг вспыхнуло в ее груди.

«Дорого же мне обойдутся эти сто франков! – подумала она, выходя и следуя по коридорам и комнатам за быстро идущим Монклером. – Но, во всяком случае, вы ошибаетесь! – продолжала она мысленно. – Вы и не подозреваете, как я тоже на вас смотрю!»

Однако, девочка все-таки волновалась, не зная, что предстоит ей сейчас. Пройдя замок из конца в конец, она вслед за художником вошла в большую очень светлую комнату. Большие окна были наполовину снизу завешены зелеными занавесками. Посреди комнаты на двух подставках, или широких и низеньких тумбах было что-то накрыто мокрым полотном. Кругом повсюду виднелись «куклы»: и белые, и коричневые, маленькие и большие. В углу, тоже на большой тумбе, стояла, как живая, обнаженная коричневая женщина.