– Вы не хотите?.. – удивился проезжий. – Но ведь только что, вы соглашались?

– Я вас не знаю. Вы не здешний…

– Здешний. Даже маленькое имение купил недалеко отсюда и еду гостить к графу Отвиль. Но не в этом дело. А в том, что ведь сейчас… Сейчас вы соглашались. Ah, bigre[82]. Понимаю! – весело воскликнул он. – Я ахнул от вашего прелестного личика. Вот что! Понимаю! Ну, вы ошибаетесь, ma chère enfant[83]… Во мне ахнул не волокита, а артист, скульптор… Вы не знаете, что такое скульптор? Ну, вот скоро узнаете. Так и быть, я один доберусь до Отвиля. Но завтра же я буду здесь, и мы решим важное дело с вашей матушкой. A bientot, ma future Psyché![84]

Незнакомец хлопнул бичом, двинулся, и скоро кабриолет исчез среди тьмы ночи.

– Что он сказал? Се drôle![85] – выговорил Этьен, приблизившись к сестре. – Психе?.. что это такое?

– Не знаю… А жаль, что он зажег спичку. Двадцать франков! Nous n’avons pas de chance, mon gars! – вздохнула Эльза[86].

– Двадцать франков?! Он их не давал, а только обещал! – угрюмо отозвался мальчуган, держа и топыря руки в карманах штанов, точь-в-точь как бы какой пожилой и степенный буржуа.

– Он бы не обманул. Не из таких… Пойми, глупый… Ведь, un Louis![87] Страх. Сколько бы я тебе на это сладких пирожков накупила в Tepиэле.

– Пирожков?! Вот, кабы, поужинать поскорее… – проворчал Этьен.

Брат и сестра вернулись тихо в дом в раздумье, он об ужине, а она о потерянных из-за боязни деньгах. И каких денег? Таких у нее еще никогда и в руках-то не бывало. А зачем он ахнул и сказал, что она красива? Она ненавидит тех, кто ей говорит это. Ненавидит и боится потому, что почти все говорящие это – тотчас же потом пристают с противными шутками, а то и с поцелуями.

Едва только Эльза вошла в дом и собиралась рассказать матери о разговоре с проезжим и его предложении, как на крыльце раздались шаги.

В дом вошел молодой красивый малый и бросил на стул форменную фуражку, на которой из медных букв блестело слово: «Nord»[88]. – Это был Баптист.

Он раздраженно глянул на Эльзу и быстро прошел к женщине в спальню.

– Ну, решай… Что делать? Je n’y tiens plus![89] – воскликнул он. – Опять неприятности из-за лени и неаккуратности глупой. Грозятся, наконец, отнять заставы.

– Ну и что еще? – тихо отозвалась Анна.

– Говорят же тебе толком! Опять она опоздала. Не была вовремя на месте и опять скакала козой под паровозом! Я же не могу не отлучаться. Не хочу, наконец! Если нельзя положиться в таких пустяках на девчонку ее лет, так на что же она вообще годна?!

И Баптист долго, крича и бранясь, рассказывал, как вновь получил на станции строгий выговор за Эльзу. Анна упорно молчала, а Эльза сидела в соседней комнате, насупившись и понурившись…

Она давно не слушала, что он кричал, а думала: «Неужели, так будет всегда?»

Наконец она очнулась от его окрика. Он стоял уже над ней с поднятыми кулаками.

– Если ты еще раз меня подведешь, maudit négrillon[90], я тебя исколочу палкой. Отдую до полусмерти…

Эльза вскочила с места и побледнела от гнева.

«Негритёнок» – было самое оскорбительное для нее слово. Кровная обида, наносимая не только ей, но и памяти покойного отца.

Анна, опасаясь последствий очередной стычки, быстро появилась из своей комнаты, чтоб удержать и любимца, и дочь.

Но в то же мгновенье на дворе снова раздались хлопанье бича и громкий крик:

– La barrière s’il vous plait![91]

Эльза двинулась, дрожащими от гнева руками взяла со стены ключ и медленно вышла. Она была бледна и тяжело дышала…

Уроженец Нормандии Этьен Карадоль в тридцатых годах отправился попытать счастье во французских колониях Антильских островов. Сначала ему повезло, и он сделался скоро собственником кофейных плантаций на Гваделупе, но затем неожиданно разорился от необдуманного торгового предприятия.

Не зная, что делать и куда деваться, он, скрипя сердце, ради обеспеченного существования, решился жениться на богатой туземке, кровной негритянке, и вдобавок внучке аборигена, то есть караиба.

Невольничество и рабовладельчество, уничтоженные в колониях еще во времена Директории, давали возможность черным иметь поземельную собственность наравне с белыми, и молодая Эльзира, будучи единственной дочерью негра-плантатора, была богатой невестой.

Карадоль не был, однако, счастлив со своей черной подругой по жизни. Эльзира оказалась крайне ограниченной женщиной, отчасти злой, донельзя упрямой и вдобавок невероятно вспыльчивой. К белому мужу, которого Эльзира обожала, и которому была предана, как собака, она, конечно, не могла быть злой и бессердечной, но одно прирожденное свойство, почти существенная принадлежность ее расы, делало брак несчастным. Негритянка была безумно, до исступления ревнива и не давала ступить шагу обожаемому мужу.

Благодаря характеру жены и в особенности неистовой ревности, жизнь Карадоля стала каторгой. В продолжение четырех лет жена ни на единый миг не отпустила от себя мужа, следуя за ним буквально по пятам. Даже когда Этьен отправлялся купаться, то Эльзира сидела на берегу моря… Если он при прогулке или в гостях имел неосторожность заметить про какую-нибудь женщину, что она недурна собой, то домашняя распря с бурными вспышками гнева, с проклятьями, со слезами прощения и примирения и с новыми порывами дикой ревности длилась иногда целую неделю. Эльзира терзала себя и мучила мужа.

Рождение на свет мальчика, красивого мулата, не переменило нрава Эльзиры, как надеялся ее муж. В припадках подозрительной ревности и гнева негритянка начала часто грозиться убить ребенка от якобы неверного мужа.

И, наконец, однажды, когда мальчику, по имени Луи, было уже три года, Эльзира в безумном приступе ревности слегка ранила его ножом. Она, действительно, могла бы и убить сына, если бы Этьен вовремя не защитил ребенка и не получил весь удар в собственную руку. Тем не менее, соскользнувший нож зацепил маленького Луи.

Кровь младенца сына остервенила отца, и в это мгновение он впервые осознал или почувствовал, что далее так жить нельзя. Ни единым словом он не выдал себя, примирился с женой, выслушал в тысячный раз ее мольбы о прощении, ее обещания впредь быть разумнее, излечиться от ревности и т. д. Но в глубине души он решился на отчаянный, а равно и жестокий шаг.

Через неделю Карадоль вместе с мальчиком исчез из дому и исчез с Гваделупы… А через месяц после бесследного исчезновения мужа и сына, Эльзира, обезумев от горя, бросилась со скалы, разбившись насмерть.

Карадоль бежал с сыном на корабль, отходящий в Европу, и вскоре после того, как негритянка от горя и отчаяния покончила с жизнью, он уже достиг берегов родины.

На небольшую сумму денег, которую Карадоль привез с собой, он купил ферму на берегу Нормандии в Кальвадосе и, сделавшись земледельцем, зажил мирно, деятельно и счастливо, вложив всю душу в сына. Единственное, что отравляло теперь его существование, была внешность мальчика. Несмотря на уверения и ложные клятвы Карадоля, что сын прижит им от жены, обыкновенной француженки, якобы уроженки Гавра, никто не верил ему, и все догадывались, что Луи – креол и настоящий мулат.

Карадоль стыдился теперь своего брака с негритянкой и невольно передал это чувство подраставшему сыну.

Прошли года. Луи стал очень красивым молодым человеком, но с бронзовым лицом, толстыми губами, с черной, как смоль, курчавой шапкой волос и вдобавок сильно походил характером на мать.