Это была в точности такая же повестка, какая пришла вчера по почте с предписанием явиться в прокуратуру к следователю Блохину. И в этой повестке тоже предлагалось гражданину Чижу, Всеволоду Петровичу, явиться в прокуратуру к следователю, однако фамилия следователя не указывалась, было там пустое место. И не указывались число и время, но в правом верхнем углу стояла пометка: «с открытой датой». Дескать, ждите, дата будет указана особо. Как в авиационном билете.

Что за черт! Откуда? Следовательские штучки? Может быть, подсунул в прокуратуре следователь? Да нет, никак невозможно: в кабинете тот не выходил из-за стола, а на разделявшем их расстоянии никак бы не смог он подсунуть незаметно. Чудеса! А впрочем, к черту, к черту, к черту их с ихними повестками! Всеволод Петрович разорвал повестку на мелкие клочки, пустил по ветру порхать над рекой и чуть ли не рысцой поспешил к белевшим корпусам клиники.

Однако на следующий день в том же кармане пиджака опять обнаружилась повестка с пометкой в правом верхнем углу: «с открытой датой».

Пробежали дни, и наступило время лету сворачивать свои земные дела — обдуло ветрами листву с деревьев, пожухли травы, улетели на юг птицы и, наконец, подоспел момент, когда произошло в природе совмещение: день осенний стал похож на тот весенний день, с которого и началось это повествование. Клубились в небе тучи и бродил по улицам дождичек — мелкий, какой-то ободранный, канючил, словно просил милостыню.

В такой день Егор Афанасьевич Федякин вошел в свой кабинет с тихой, радостной улыбкой на устах, с большим красным бантом на груди и первым делом бросил торжествующий взгляд на портрет Генерального. И пока снимал плащ и шляпу, пока причесывался, все посматривал на него этим вот взглядом. И в кресло когда сел, обернулся.

— Вот, уважаемый, дела-то какие, — показал головой и развел над столом руками соболезнующе. — С митинга вот пришел... С нашего, коммунистического митинга! Пятьдесят тысяч собралось — это тебе не хухры-мухры, понимаешь! Нет, не так просто свернуть наш народ с пути, сколько бы ни дурили ему голову байками о вездесущих якобы бюрократах, аппаратчиках, сталинистах... Не пройдет! Не дадим демонтировать социализм. Коммунисты спросят, и придется ответить, уважаемый.

Тут что-то громко треснуло — гром, подумал он, однако удивиться, откуда бы взяться грому из таких гнилых туч, при таком ничтожном дождичке, он не успел: портрет Генерального вдруг сорвался со стены и обрушился ему на голову. Разбилось стекло и зазвенело осколками, покатился с кресла Егор Афанасьевич на паркетный пол, охнул и затих.

Следственные органы долго изучали разбитый портрет, гвоздики и веревочку, на которых он висел. Не имела ли место здесь политическая акция? Злой умысел? Не были ли подпилены гвоздики или надрезана веревочка?

Послали все на экспертизу, но экспертиза ничего такого подозрительного не показала.

УТРОМ ОБНАРУЖИЛСЯ В ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ перевод на сумму три рубля семьдесят копеек — гонорар. Литератор Аркадий Семенович Утятин повертел в руке невзрачный, мышиного свойства квадратный клочок бумаги и, остановив взгляд на означенной сумме, горько усмехнулся. Ну не издевательство ли? По нынешним временам и водопроводчик за починенный кран погнушался бы такой мздой, гордо бы отвернулся: нам, мол, подачек ваших не нужно, если вам денег жалко. Вот пойти бы и бросить этот гонорар редактору в лицо: нате! возьмите!

В сердцах Аркадий Семенович рукой непроизвольное движение сотворил, словно уже бросал перевод в лицо редактору. И от этого движения мышиного свойства бумажка, квадратик ничтожный, выскользнула из его пальцев и птицей порхнула вниз, на грязный цементный пол. Испуганно бросился за ней Аркадий Семенович, ловя, хватая ее в воздухе обеими руками, чтобы не допустить до пола, чтобы не затерялся он там, не замусорился среди натоптанной, жидкой от недавних дождей грязи. Не допустил, поймал, заботливо уложил в паспорт и отправился на почту.

Потому что, честно говоря, даже такой ничтожный гонорар был для него в данный момент манной небесной. Как раз и думал мучительно, пока спускался по лестнице и открывал почтовый ящик, у кого бы стрельнуть сегодня рубль или два. Нет, кривил душой Аркадий Семенович, не бросил бы никогда он гонорар в лицо редактору.

Явилась и другая мысль, когда стоял в очереди на почте: значит, уже несколько дней прошло, как напечатан его фельетон в областной газете, солидной на внешний взгляд газете, несмотря на мизерный гонорар. Значит, разворачивают ее люди и читают им вымученные строки, видят и фамилию автора, его фамилию. И от такой приятной мысли улыбка набежала на худое, несколько уже потухшее лицо Аркадия Семеновича. Может быть, даже и заинтересуется кто-нибудь, задаст такой вопрос: а что за писатель Аркадий Утятин? Откуда?

Давным-давно ушло в прошлое то первое восхитительное удивление от прочтения собственной фамилии, отпечатанной типографским способом, но все же каждый раз для него было волнующим это явление, это чудо, если хотите. Не был новичком в литературе Аркадий Семенович, однако не был и завсегдатаем. Как-то так складывалось, что редакторы толстых журналов неохотно принимали его творения. Не ругали, нет, наоборот, хвалили, но и не печатали. Всегда находилась какая-нибудь причина для отказа: то недавно совсем будто бы вышло уже нечто подобное, то якобы тема не отвечала направлению журнала. Либо герои его не соответствовали необходимому на данный исторический момент требованию. Либо усматривалось подражание какому-нибудь классику, а то и не одному, а сразу целой дюжине, даже тем, кого он никогда не читал. Аркадий Семенович недоумевал, классиков боялся, обходил стороной. Перебивался такими вот мелкими публикациями, которые ни денег не приносили, ни славы. И надеялся.

Надеялся и эти мелкие публикации собирал, хранил, смутно предполагая когда-нибудь, в неясном будущем, выложить их перед неким воображаемым редактором, лицом всесильным, всемогущим, предъявить, так сказать, счет. А пока что служили они ему как бы оправдательными документами, своего рода справками для участкового милиционера и вообще для всякой власти: вот, не тунеядец, работаю, добываю хлеб в поте лица. Поэтому, получив деньги, он несколько изменил первоначальные, намеченные еще с утра планы и направился в районную библиотеку.

Дождя не было, но не было в погоде и ясности — напоенный влагой ленинградский воздух тяжело ворочался над крышами домов, сырой ветер гонял по улицам стайки мелких брызг. Одна из таких стаек настигла Аркадия Семеновича у самой двери библиотеки и с хохотом выплеснулась за шиворот потертого плаща.

— Мбр-р-р! — поежился он, толкнул стеклянную дверь — крутнулся перед взором его отраженный мир, обрушилось небо и сгинули дома на противоположной стороне улицы.

Раздеваясь в гардеробе и поднимаясь по лестнице в читальный зал, невольно оглядывался Аркадий Семенович по сторонам, пугливо косился. Дело понятное: явился он сюда не совсем с чистыми намерениями, даже скажем, далеко не чистыми, и все казалось ему, что заподозрен, уличен уже. Глупо, конечно, никто не мог прочитать его намерений, не изобретены еще приборы, способные контролировать образ мыслей граждан, а если и изобретены, то не получили широкого применения и держатся в строгом секрете. Понимал Аркадий Семенович, но от неприятного ощущения никак не мог отделаться. Независимо вскидывал голову, смотрел людям прямо в лицо и взгляду старался придать невинное, чистое выражение: я вот он, весь перед вами. Показалось, что и, девица за стойкой в читальном зале посмотрела подозрительно — он ей поклонился, судорожно улыбнулся и на полусогнутых, вихляющихся ногах прошел в дальний конец зала к столу с подшивками газет.

Ну вот они — два газетных столбца под рубрикой «Сатира и юмор», вот и фамилия под ними жирным шрифтом: А. Утятин. Полюбовался он сначала фамилией, даже мысленно произнес ее — звучит ли? Если вздумается кому-нибудь произнести вслух? Похоже, звучала, было в ней некое рубящее, разделяющее начало. Потом весь фельетон пробежал глазами — свои; родные строчки; каждое слово в которых им рождено было в муках и вынянчено. Конечно, выкинул редактор чуть ли не треть, ну да бог с ним, спасибо и за это. Тихонько потянул он газету из подшивки — с тихим стоном разорвалась бумага, легко отделились листы от своих собратьев, вдруг стали словно бы лишними, уже не помещались в подшивке, торчали со всех сторон. Испуганно оглянулся Аркадий Семенович по сторонам, дрожащими руками быстро свернул газету во множество раз и сунул в карман пиджака. Посидел, поднял от стола отяжелевший взгляд, посмотрел направо, налево — нет, никто не смотрел в его сторону, никто не обернулся.