— Займись пардусом, — приказал Рамон.

Даздра кивает.

— Волчары за вами.

Мумик и Потанин перемещаются на левый фланг — под защиту стены. Рамон почти сразу начал командовать в их небольшом отряде. Сказался боевой опыт. В Курдистане под начлом Никиты был взвод боевиков. Кто из Чечни, кто из Казани. Разные люди.

Медведь вырос перед Рамоном.

Ревущая груда шерсти, стальных мышц и когтей. Есть заблуждение, что урсы неповоротливы. Что от них легко убежать. Это не так. Размер и массивность — лишь подспорье в бою. Урсы наносят противникам стремительные сокрушающие удары, после которых никто не поднимается. Поэтому близко их подпускать нельзя.

Никита разрядил в медведя оба ствола дробовика. Переверта швырнуло на облупившуюся стену газетного киоска. Туша безвольно сползла на мостовую и растворилась в воздухе.

Потанин и Мумик открыли огонь по волколакам. Даздра взмахнула когтями и, разумеется, промахнулась.

Оборотни исчезли.

Словно кто-то выключил картинку. В принципе, так оно и было — команда Рамона сражалась с проекциями, созданными магией профсоюзных ведунов. Город был декорацией. Полигоном. И, похоже, наемники завалили очередное испытание.

Реальность сгустилась, чтобы создать куратора.

Это был незнакомый куратор. Его обязанности сводились к тому, чтобы гонять новичков по полигону, стравливая их с фальшивыми перевертами. Бой останавливался всякий раз, когда испытуемые совершали ошибку.

— Что не так? — спросил Рамон.

Куратор мрачно уставился на Даздру.

— Пардусы слишком быстры для человека.

— Это мы знаем.

— Тогда почему Даздра полезла на него с когтями?

— Я приказал.

— Неправильное решение. Она погибнет, пардус атакует тебя со спины. Оба ствола обреза пусты. Ты не успеешь перезарядить оружие. Не успеешь достать нож. Не сможешь уклониться. Ты умрешь. Потом умрут остальные.

Никита выругался.

— Хорошо. Что я должен был сделать?

— Подумай.

Никита мысленно отмотал стычку в начало. Пардус на карнизе. Медведь еще далеко. Волков нет. Но кошколаки всегда работают в связке. Значит, ты мог предположить, что на узкой улочке будет засада.

Решение пришло моментально.

— Я должен был выстрелить в пардуса, — сказал Рамон. — Завалить его под карнизом. Даздру и Мумика — к волкам. Потанина с помпой — на урса.

— Правильно, — похвалил куратор. — Ты делаешь успехи.

Интересно, какие успехи делают рекруты на других полигонах, подумал Никита. Там, где бегают настоящие оборотни. Впрочем, слухи не всегда соответствуют правде.

Солнце жарило нещадно, так что пришлось врубить кондиционер. А еще пришлось поднять стекла, чтобы пыль не лезла в салон.

— Где она? — спросил Рамон.

— Сложно сказать, — нюхач помедлил. — Движение прекратилось.

Джип свернул с трассы и на всех парах мчался к Новозыбью. Ориентировались только по запаху и облупившимся дорожным знакам. Упадок асфальтовых дорог давал о себе знать. Шоссе было усеяно выбоинами, кое-где пробивалась трава. Никто не следил за указателями, так что город вынырнул из-за поворота внезапно. Так книжная панорама-трансформер раскрывается перед изумленными глазами ребенка.

Степь врастала в городские ландшафты.

Здесь и прежде царило запустение. Слой Рамона и Утопию объединяло множество общих событий. Чернобыль рванул в обеих параллелях, хоть и в разные годы. В реальности Рамона юг Брянщины превратился в сплошную зону отчуждения. Утопический мир СССР выстоял, сумев ликвидировать аварию в зародыше.

Город вымирал, но виной тому была пустыня, надвигавшаяся с юга. Рыжие травы, обширные безлюдные пространства. Серые земли вместо возделываемых полей.

Запустение.

Рамон остановился на заправке. Вышел из машины, велев нюхачу не высовываться. И Азароду — тоже. Слишком колоритный вид имели его спутники для здешних мест.

Заплатив несусветную сумму за двенадцать литров 98-го бензина, Никита вернулся к джипу. Топливо неспешно вкачивалось в механическое нутро «чероки» через массивный пистолет. Ветер закручивал на дороге пылевую воронку.

Охотиться на оборотней в человеческом обличье тяжело. Это Рамон усвоил на Ржавчине. Низшие переверты не догадываются о наличии у себя второй сущности. Матерые бойцы приветливо улыбаются и всячески помогают. Делятся кровом, угощают чайком и кофейком. Они ждут заката, чтобы перегрызть тебе глотку.

Насколько меняется человек после трансформации? Никита об этом редко задумывался. А стоило бы. Оборотни всегда сражаются на стороне своего вида. Никакой ассимиляции, только вытеснение. Завоевание территорий. Удержание отжатых городов. Родственные связи рушатся, но это происходит постепенно. Полина перевернулась недавно, поэтому днем она постарается сбежать. Лайет это понимает. Ему придется связать девушку или запереть в каком-нибудь чулане. Приковать к батарее — тоже вариант. Но по батарее можно стучать. Через окно — подавать знаки прохожим. Выбить стекло, закричать, привлечь внимание. Множество решений.

Где же ты будешь прятать неопытного волколака, Лайет? Ты ведь не знаешь, что у нас есть нюхач.

Ладно.

Все решится в ближайшие часы. Вы, ребята, дождетесь своего проводника и откроете портал. А мы последуем за вами.

Так думал Рамон, вставляя заправочный пистолет в крепление. Крышку завинтить до третьего щелчка. Забрать сдачу у бородатого заправщика, дремлющего за кассовым аппаратом.

И снова в путь.

Переехать через старенькое железнодорожное полотно, сбросить скорость до сорока. Справа вырастают безликие многоэтажки, слева по-прежнему тянется степь.

Поворот.

— Долго еще? — спрашивает Ефимыч.

Нюхач сопит.

— Нет. Продолжайте ехать.

Рамон поворачивает на север. Указатели сообщают, что шоссе превратилось в улицу Комсомольскую. Теперь по левую руку находятся убогие деревянные бараки, по правую — промзона. Бетонный забор, заводские корпуса, коптящая труба, выкрашенная в красно-белую полоску. Машин очень мало. Пешеходов — тоже.

На перекрестке Никита притормозил.

— Куда теперь?

Друмкх принюхался.

— Прямо.

В срезе Рамона Новозыбье называлось немного иначе. Город был узнаваем, но лишь в общих чертах. Схожее расположение улиц, пересечение отдельных названий. И все. В Утопии сорокатысячный городишко превращался в призрак. Часть жителей приспосабливалась, снабжая свои дома солнечными батареями. По улицам разъезжали электромобили и гироскутеры. Через весь центр протянулись струны скайвэя. Во дворе унылой пятиэтажки Рамон заметил припаркованный буер со спущенным парусом. Все это смахивало на иллюстрацию к роману Ефремова или Беляева.

В парке, разбитом у озера, ржавели аттракционы. Колесо обозрения завалилось набок, своротив несколько деревьев. Детский поезд навечно застыл у полукруглой посадочной платформы.

Повинуясь указаниям нюхача, Рамон остановился.

— Они рядом, — сказал Друмкх.

— Где именно? — уточнил Азарод.

— Сложно сказать. Думаю, на том берегу озера.

Рамон попытался рассмотреть что-либо на противоположном берегу, но ему мешали плотные ряды сосен. Парк одичал, здесь давно не прибирались.

— Там дома, — сказал Кадилов.

Рамон снова уставился на сосны, подступившие к парковой аллее северного берега. И рассмотрел в просвете верхушку девятиэтажного дома. Молодец, Ефимыч. Глаз — алмаз.

— Что делаем? — Рамон заглушил мотор.

— Показываться нельзя, — сказал Кадилов. — Они ждут проводника, чтобы пробить портал.

— А если Лайет придет сам? — предположил Рамон.

— Вряд ли, — покачал головой Ефимыч. — Основатели осторожны. Они перестраховщики по жизни. Думаю, впереди нас ждет несколько переходов. Придется скакать по слоям, чтобы встретиться с твоим диаблеро.

Рамон хмыкнул.

Еще один.

— Ефимыч, ты что, Кастанеду читал?

— Приходилось.

— Так это ж ересь, наверное. Ты Библию читать должен, а не поучения дона Хуана.