Когда слуга Прохор затворял за Шнырем дверь, на лестнице показался ездовой со вторым за сегодняшний день пакетом от Блока.

«Согласно телеграмме обер-кондуктора поезда Санкт-Петербург – Варшава Игнатия Ферапонтова, наблюдательный агент Хлыщ сошел с оного поезда на перегоне между Гатчиной и Лугой, ввиду схода с поезда наблюдаемого им Ржевуцкого. Между тем госпожа Ржевуцкая объявила соседям по салону, обеспокоившимся продолжительным отсутствием ее супруга, что тот встретил на станции в Гатчине старого приятеля и перешел к нему в вагон. Когда же обер-кондуктор Ферапонтов довел до нее, что ее муж отсутствует в поезде, Ржевуцкая сделала безобразную сцену и объявила, что тот предательски сбежал от нее. Ферапонтов посчитал поведение Ржевуцкой подозрительным, покрывающим не менее подозрительное исчезновение из поезда ее супруга, отчего и дал подобную телеграмму в Сыскную полицию, коя поступила со станции Псков. Предполагаю арестовать Ржевуцкую немедля по прибытии поезда в Варшаву или дать телеграмму на одну из станций следования, к примеру, Динабург или Вильно, с целью снятия оной мадам с поезда и препровождения ее под конвоем жандармов в С-Петербург. Ожидаю распоряжений на оный предмет вашего высокоблагородия», – писал в заключении полицейский чиновник.

Исчезновение пана Станислава, а главное, вероятность его появления в столице, сошел ли поляк в Гатчине или Луге, беспокоила Чарова куда более, нежели судьба его супруги. Долго не раздумывая, он принял доводы Блока, предоставив тому карт-бланш в отношении выбора места ареста Ржевуцкой. «Только уведомите о моем согласии на ее арест, когда будете запрашивать разрешение его высокопревосходительства на снятие с поезда Ржевуцкой», – посчитал необходимым указать в своем ответе судебный следователь. Вручив пакет ездовому, Сергей посмотрел на часы.

«Шесть без четверти. Шувалов сегодня едва ли ответит, Белый кабинет свой, поди, уж оставил, а вот Ржевуцкий, должно быть, в Петербург вернулся да содержимое привезенного из Москвы футляра забрал». То, что внутри него не зрительная труба, Чаров заключил по реакции поляка на допросе у Блока. Когда же полицейский чиновник сообщил уточненные габариты футляра на основании оценки наблюдательного агента Смурного, Сергей окончательно уверовал, что тот содержал ружье, кое поляк привез из Москвы. «Одно успокаивает, что Хлыщ идет по его следу и сейчас где-то рядом», – сильно засосало под ложечкой, и, вспомнив, что не обедал, он крикнул Прохору собирать на стол.

– От вчера ветчина тока осталась, барин, да холодной телятины есть немного, – недовольно пробурчал слуга, ожидавший, что у хозяина образуются планы на вечер.

– Мечи все, что в леднике найдешь, – приказал судебный следователь, как заливисто запел колокольчик. На сей раз посыльный доставил записку от Несвицкого, звавшего Чарова на парад, в коем поступивший в кирасирский полк князь намеревался участвовать. «Ежели завтра не свидимся на Марсовом поле, мон шер, не забудь о благотворительном вечере, кой назначен в субботу у Вольдемара», – напоминал о рауте в Новознаменке и согласии на нем петь блистательной Лавровской Несвицкий.

Получив на свой откуп арест Ржевуцкой, Блок, у которого давно чесались руки допросить полячку, сообщил о своем решении начальству и после одобрения инициативы Сыскной полиции оказавшимся на месте Шуваловым распорядился именем шефа жандармов дать телеграмму в Вильно, куда поезд прибывал завтра в полдень. «Однако», – глянув на часы, показывающие без пяти минут девять, заторопился домой полицейский чиновник, как ему доложили о посетителе, вернее, целых двух, желающих его непременно видеть.

Извозчик, везший в день убийства Князя от «Знаменской» гостиницы на Восьмую линию Васильевского острова похожую на Ржевуцкую даму, предстал перед очами Блока. Помня про обещанное вознаграждение, он привел на Большую Морскую своего коллегу, отвозившего в тот вечер и примерно в такое же время от Знаменской площади по тому же адресу некого господина.

– Припомни, мил человек, в котором часу тебя наняли на Знаменской площади?

– Половину девятого башенные часы на Николаевском вокзале пробили, вашблагородь, он и вынырнул аки черт из табакерки да попросил на Осьмую линию отвязти. Полтина неплохие деньги, я и повез. Там еще желтобилетницы54 одного бардаша55 к фонарю прижали да так ему надавали, думал, помрет. Ан ничего, на ноги встал, волосы свои длинные под шляпку, с него содранную, собрал да, шатаясь, побрел себе в раскоряку по Лиговскому раны залечивать.

– Господин, коего ты вез, бардаша того хотел ангажировать?

– Вот, чего не ведаю, того не ведаю, вашблагородь. Однако ж наружность у него иная была, таковским бардаши не потребны, – уверенно предположил о гендерных предпочтениях пассажира возница.

– Стало быть, ты его хорошо рассмотрел, хоть и темно было?

– Тямно – не тямно, а под фонарем рассмотрел, вашблагородь. Из себя такой важный, фуражка на лоб надвинута да воротник на шинели был задран.

– Военный?

– Военные по-иному с нашим братом изъясняются, да и шинель без погон. Анжинер какой, ваш благородь, али чиновник по железнодорожной56 части. Много их нонче развелось.

– Цвет шинели не разглядел?

– Да, кажись, черная, а может, и темно-зеленая… Помню, пуговицы золотые на ней да петлицы, вроде, синие…

– На студента походил он?

– Походить-то походил, вашблагородь, да говорил больно хрипло, не как молодой. Могет, горлом болел, – в сомнении пожал плечами мужик.

– На Осьмой линии где сошел?

– Аккурат, на углу Большого проспекта и Осьмой линии сошедши он был, да в сторону Среднего поспешал.

– Этого человека вез? – приберег на конец разговора дагерротип Лиховцева Блок.

– Его, точно его, вашблагородь, – обрадовано тыкал пальцем в карточку извозчик.

– Вот тебе моя благодарность. Полагаю, на чай с водкой вам довольно станет, – Блок протянул вознице рублевый билет, но под пристально-укоризненным взглядом коллеги возчика отсчитал еще три гривенника.

Спустя четверть часа Чаров получил записку полицейского чиновника, в коей тот сообщал об отправленной телеграмме в Вильно и показаниях извозчика, а также настоятельно предлагал допросить Казимира Лиховцева на предмет установления его алиби в день убийства Журавского прямо завтра, на что получил незамедлительное согласие судебного следователя.

За час до полуночи Прохору пришлось вновь отворять дверь.

– Ваше высокоблагородие, студент бомбу взорвал! – вытирая со лба испарину, с порога выпалил Шнырь.

– Как?! Где?!

– На Смоленском поле. Фрол за ним наблюдал. Я уж доносил вашему высокоблагородию, студент тем деревцом воспользовался да в соседний двор через крышу конюшни по трубе сиганул. Там его Фролка ждал и мне три раза, как мы условились, вороной прокаркал. Однако далеко, видать, отошел, не услыхал я.

– Скажи ему, чтобы впредь конем ржал.

– Всенепременно, ваше высокоблагородие, – ухмыльнулся Шнырь. – Дык вот, студент, как на Седьмой линии оказался, тотчас на Средний проспект подался да к Смоленскому полю вжарил. А там пустыри, тьма кругом, ни зги не видать. Фролка думал, щас воротится, ан нет. Вестимо, местность та знакомая ему, уж больно уверенно шел.

– На казнь государственного преступника Каракозова, небось, глазеть приходил, – хмыкнул Чаров.

– И я так смекнул, ваше высокоблагородие, тока одной казни, дабы по такой темноте опознаваться средь тамошних мхов и болот, маловато будет. Видать, он туды часто хаживал. Ну, дык вот, – крепко держал нить разговора филер. – А тут Фролу на счастье луна из-за облаков вынырнула да округу осветила. Студент, значитца, прошагал вперед саженей с сотню, а там огромный костер на поляне бродяги да лихие люди жгли.