– Коли Фрол действительно на поправку пошел и задерживаться в больнице не намерен, пусть обратно под твое крыло идет да науку наблюдательную постигает, – Чаров понял, куда клонит Шнырь. – Кстати, как тебе новый, от Якова Петровича филер?

– Наблюдательный агент, командированный господином Мерзликиным, хоть и похужее Фрола оказался, а дело свое знает, однако ж, когда малец из больницы возвернется, мне сподручнее с ним быть.

– Вижу, прикипел ты к парню. Стало быть, когда Фрол вернется, того филера отпускай, а завтра последний денек за Нечаевым понаблюдай и, ежели ничего подозрительного не заметишь, за Казимиром Лиховцевым начинай сызнова ходить.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

– У меня к тебе одно дельце нарисовалось, кое не хочу агентам Сыскной полиции доверять да господина Блока своими просьбами обременять. Надо бы разыскать извозчика, отвозившего Ржевуцкую от редакции «Вестника Европы» в день убийства Князя, и выпытать у него, немедля ли она в «Знаменскую» подалась, и ежели немедля, то где с Князем повстречалась, поскольку они вместе в гостинице объявились.

– Исполню в лучшем виде, ваше высокоблагородие, даже не сумневайтесь, – с горением во взгляде отрапортовал филер и стал кивать в глубину зала, привлекая внимание судебного следователя.

Повернув голову, тот увидал прелюбопытнейшую картину. Держа в руках наполненные доверху кружки, за свободный стол уселся Лиховцев и с непередаваемо мрачным выражением лица принялся хлебать пиво, тогда как наблюдающий за студентом филер, тот самый, о ком они сейчас толковали, расположился за столом во втором зале портерной.

– Никак приезд дядьки подпортил настроение студенту, – перестав кивать в сторону Казимира, ехидно заметил Шнырь.

– Вполне допускаю, однако нам лучше убраться, – произнес Сергей, предполагая, что Лиховцев мог запомнить его во время допроса в Сыскной полиции в мае43. – Первым выйду я, ну а ты минут через пять, – запахнувшись в шинель, Чаров стал выбираться из прокуренного помещения. Шнырь тем временем допил свое пиво и, наблюдая украдкой за Лиховцевым, спустя считанные минуты проследовал за судебным следователем.

Переговорив с Кройцем, Казимир захотел уединиться в портерной, дабы обдумать сложившуюся ситуацию. Он надеялся, что неожиданное возвращение пана Станислава не помешает их отношениям с Катаржиной, однако ненавидящий взгляд женщины и неистовое желание избавиться от него больно ранили молодого человека и неотступно стояли перед глазами.

«Конечно, ей, как замужней даме, подобное разоблачение может сильно повредить, тем паче матушка догадывается о нашей связи, но куда подевалась эмансипированная, свободная от предрассудков и условностей брака натура Катишь?» – не мог найти вразумительного ответа он. То, что опытная в телесной любви и жадная до подобных утех полячка, воспитанная на французских извлечениях из «Камасутры»44 и «Метафизике половой любви»45, попросту воспользовалась им, категорически отвергалось Лиховцевым. Молодой человек безуспешно искал объяснения происшедшей в поведении любимой женщины метаморфозе, пока буфетчик не тронул его за плечо и, нагнувшись к самому уху, не прокричал о закрытии заведения.

Вернувшись на квартиру, Чаров долго соображал, как ему выстроить допрос Ржевуцких. Он решил устроить им очную ставку, но его мысли то и дело перескакивали на личность покойного Князя, и он не мог сосредоточиться на ясновельможной чете.

«Со слов Блока, подельник Журавского Ванька Решетов показал, что тот с важной дамой якшался. А вдруг эта та самая особа, кою Князь собирался встретить на Николаевском вокзале и по этому случаю просил коридорного себя разбудить? О том и запись в его блокноте имеется: „Инок Тать. Ник. вок. Вт. 24 сентября“, ежели за сокращением „Инок Тать.“ действительно некая инокиня Татьяна скрывается. А может вовсе ни некая, а известная в свете дама, решившая на время спрятаться от мирских глаз в обители», – вспомнил о чудаковатой и не в меру эксцентричной графине Закревской Сергей.

Как натасканный охотничий пес, он учуял добычу и теперь упорно продирался по петлявшему по чащобам непроходимого леса следу.

Пирогов благосклонно воспринял просьбу пана Станислава и, удалившись в пустующую аудиторию, осмотрел его рот.

– Диагноз, поставленный вам профессором Захарьиным, вынужден подтвердить. Касательно хирургического вмешательства: иссечь язву не составит большого труда, но гарантировать излечение в результате подобного вмешательства я не возьмусь, – смотря в глаза Ржевуцкому, сообщил он.

– Стало быть, операция бесполезна, господин Пирогов46, – не отводя взгляда, осипшим голосом вопросил пан Станислав.

– Многолетняя хирургическая опытность научила меня, что подобные саркоматозные и раковые опухоли, начинающиеся, как у вас, позади верхней челюсти, к моему великому сожалению, нельзя радикально удалить. Посему прибегнем к консервативно-паллиативному методу, возможно, это приостановит развитие недуга, – попытался успокоить поляка Пирогов и, вырвав из блокнота листок, назначил полоскания, льняные примочки нёба и смазывания язвы коллоидными растворами.

«Значит, шансов на выздоровление мало, вернее, их попросту нет», – прочитал горькую истину в мудрых глазах врача Ржевуцкий и вышел из исторического здания Двенадцати коллегий. «Однако времени у меня всяко довольно», – стиснув зубы, заставил себя приободриться пан Станислав и энергично зашагал к ожидавшему против центрального входа извозчику.

Пока дядя консультировался у Пирогова, Казимир поднялся к Катаржине под предлогом забрать оставленные фуражку и галстук, а заодно разрешить волнующие его проблемы.

– Сегодня еду на дачу к Кройцу и разузнаю, сколько там кизельгура, – теребя отданную фуражку (галстук он запихал в карман шинели), с тайной надеждой всматривался в лицо полячки студент.

– Хочешь попросить у него оной субстанции?

– Попросить, значит, много лишнего объяснять инженеру придется, – передернул плечами молодой человек. – Ежели количество диатомной земли, то бишь кизельгура, на его даче достаточное, незаметно отсыплю себе в жестянку, – он открыл портфель с пустой банкой из-под керосина и продемонстрировал ее Катаржине, – пропитаю его нитроглицерином, благо этого добра в лаборатории вдосталь, да в портфеле спрячу.

– А как быть с запалом?

– С этим я все продумал, главное, установить маршруты передвижений царя и назначить день покушения.

– Но где ты будешь изготавливать бомбу?

– Здесь у вас, – как само собой разумеющееся, произнес Лиховцев. – Дядя же с нами, – искренне удивился он странному вопросу любовницы.

– Стась, разумеется, с нами, но он обещал Зосе не втягивать тебя в разрушительный нигилизм, так твоя мать нашу борьбу окрестила. К тому же мастерить тут бомбу небезопасно. Не исключено, что за тобой ходит хвост.

– Хвост?! Вот еще, – возмутился самим допущением подобного факта Казимир.

– Хвост – не хвост, а всем нам следует остерегаться. Кстати, а вдруг ваша горничная пожалует, али сама Зося ненароком зайдет. Не отворять двери, конечно, можно, но это лишь усилит ее подозрения, – решила закруглить филерскую тему Катаржина.

– Глафира сюда без приказу не сунется, пустые страхи, ну а Зося… – беспечно ухмыльнулся студент и сделал рукой некое кругообразное движение, означавшее полнейшую фантастичность подобного допущения.

– А вот и непустые! – зашуршав платьем, Катаржина вытащила из-под висевшего в передней зеркала свернутый вчетверо лист. – На вот, полюбуйся, чай, почерк знаком тебе.

«Стась приехал с вокзала и остался у меня на гуся. Однако ж Казимир пусть скорее спускается».

– Значит, Зося о нас точно знает, а ежели вездесущая горничная свой любопытный нос в оный листок сунула, тогда и Глафира, – обескуражено проронил молодой человек и вернул записку.