Первые признаки, что что-то в нашей жизни пошло не так, проявились в столовой, куда мы, как и бэшки после второго урока ходим. Только бэшек в этот раз не было! Но это ладно, возможно, их учительница с урока задержала. Тем более лабораторная. Мало ли… бывает. Но когда мы, после длинной перемены, всей сытой и оттого довольной бандой расселись в кабинете биологии, ожидая начала урока, к нам пришла наша классная. Не знаю отчего, может от того, что вид у нее был крайне взволнованный, а может оттого, что ее сопровождали, помимо учительницы биологии, два очень хмурых полицейских, сердце у меня екнуло. Еще большее беспокойство вызвали слова Лидии Павловны, которые она умудрилась произнести с поистине трагическим тоном:
— Ребята, следующего урока у вашего класса не будет. Ввиду чрезвычайного происшествия, вам предстоит по очереди пройти беседу у директора нашей школы.
Так мы и остались ненадолго, недоуменно гудящей кучкой: биологичка и второй полицейский ушли куда-то, наша классная, усевшись на ее место, просто молча и хмуро за нами наблюдала, да еще один из полицейских, грузно шагая, прошел через весь класс и уселся на свободной парте в задних рядах. Были у нас две свободные парты на камчатке. Всего один раз за все семь учебных лет одну из них занимали, когда две Ленки, Шитова и Бякова, между собой серьезно поссорились. Но ненадолго. Потом Бякова села с Гавриловой, а Гавриловская соседка, Иринка Юрковская оказалась за одной партой, соответственно, с Шитовой.
Очередной странностью ситуации стало то, что первыми из числа одноклассников к директору начали вызывать девчонок. Их, по-моему, вообще никогда еще к директору не вызывали, только пацанов. Причем, не просто посыльным, из числа отловленных в коридоре учеников, вызывали, каждый раз второй полицейский заявлялся.
Вызванные к директору обратно к нам в класс не возвращались, что еще дополнительно усиливало нервозность среди оставшихся. Даже шепотки пошли про то, что не то убили сегодня кого-то, не то школьники были замечены на поджоге механической мастерской, но Лидия Павловна, многозначительно глядя в сторону серой глыбой возвышавшегося на заднем плане полицейского скомандовала:
— Так, все! Затихли все! — И после паузы добавила, — со следователем в кабинете директора будете так бодро общаться.
— Ну, точно, убили, — шепотом отозвался на информацию о следователе Генка, но переговариваться с парнями на соседних партах прекратил.
В классе уже заметно меньше половины учеников оставалось, когда вновь объявившийся полицейский, подглядывая фамилию очередного конвоируемого в бумажной шпаргалке, произнес:
— Останин! С вещами на выход.
Окутав меня напоследок шлейфом эмоций, состоящих из страха и отчаянной надежды, мой приятель поплелся следом за пригласившим его конвоиром.
И вот наступила моя очередь. Неподалеку от кабинета директора, в рекреации, я увидел группу учеников нашего класса, вызванных ранее. Также с ними уже были и некоторые их родственники. Генка, завидев меня, сунулся было навстречу, но замер, остановленный тяжелым взглядом моего конвоира, удалившись с дороги обратно на свое место.
— Проходи, Уваров, присаживайся, — послышалось из-за директорского стола, когда я, следом за докладывающим о моей доставке полицаем, переступил порог кабинета.
Хм, а наша классная не просто запугивала нас, когда сообщила о следователе, действительно, сидит мозгокрут. Невысокий, самой обычной наружности человек в полицейском мундире с очень примечательными стилизованными изображениями человеческого глаза в петлицах скромно, молча, притулился на обычном стульчике сбоку от стола директора. Что же все-таки произошло в нашей школе, что на расследование отправили столь ценного специалиста? Неужто и впрямь, убийство?
— Ну, Уваров, рассказывай, как дело было? — Подначил меня директор.
— О чем, Виталий Романович, мне рассказывать? — Распахнул я глаза в почти непритворном изумлении.
— Так ты не в курсе, что в результате вашей шалости произошло? — Директор принялся рассматривать меня с видом обиженного кредитора, у которого я занял в прошлом месяце десятку на неделю, да так по сию пору и не отдал.
— Какой шалости? — Невинно поинтересовался я в ответ.
— А такой! — Привстал в своем кресле директор, опираясь ладонями в столешницу перед собой и нависая надо мной. — Такой, что в результате мы даже не на княжество, на всю страну теперь прославимся! Немыслимое дело: выставить восемь юных представительниц дворянских фамилий в обнаженном виде на всеобщее обозрение!
— А я здесь при чем? — Уф! Все же не убийство! И к обнаженке я уж точно никакого отношения не имею… кажется. Отчего-то внезапно припомнилась сценка, во время которой Бякова на четвереньках собирает свои высыпавшиеся из портфеля школьные принадлежности и полезла под парту за ручкой. Симпатичная попка, однако.
Стоп! Чего симпатичного в этом тощем костлявом заде? Я же не лоликонщик какой! От возмущения своим собственными мыслями я даже головой мотнул, отгоняя это безобразие. И уловил краем глаза пристальное внимание со стороны человека в форме. Да это же вовсе не мои мысли! Это мозгокрут к моей памяти подключился, да вот, таким вот образом случайно прокололся!
— Двенадцать лет и уже активированная менталистика? Удивлен…. — Следователь, до этой минуты сидевший тихо, не отсвечивая, встрепенулся, забирая ведение первой скрипки их дуэта у директора. — Что ж, придется с тобой, Сергей, без всякой магии разговор вести. Рассказывай, как с терактом против седьмого Б дело было. Кто задумал, кто осуществил? Все рассказывай. Исходя из получившегося результата, это уже не простая детская шалость получается. Тут статья об умалении чести и достоинства двух и более благородных родов вырисовывается.
— Не знаю я ничего об этом, — я аж головой замотал в знак того, что не причастен к подобному.
— Ну, так уж и не знаешь, — следователь с покровительственной улыбочкой посмотрел мне в глаза, — а вот Геннадий Останин утверждает, что основной ингредиент для этой шалости от тебя получил. Вот, можешь взглянуть, узнаешь почерк?
Я смотрел в написанное рукой друга и не мог поверить. Исходя из написанного, именно я был мозговым центром всего произошедшего.
— Бред какой-то, — я откинул от себя листок с Генкиными показаниями. — Не мог Останин такого рассказать. Да и вы же должны были сами в его мозгах прочитать…. — Я осекся. Сам же недавно радовался, что менталисты не могут без сильных повреждений психики пациента считывать воспоминания, удаленные более чем на час-полтора от момента происшествия. У меня вот, считывание с Ленки Бяковой началось. Запросто может быть, что у Генки участок памяти, доступный для обозрения, окажется еще меньшим, чем у меня. Полтора часа — это скорее исключение, а не правило.
— Вот-вот, именно, — подтвердил следователь, ничуть не скрываясь, что читает мои текущие мысли. — Золотой час менталиста у Геннадия Останина уже прошел. Так что пока мы имеем даже не слово Останина против твоего, Сережа, слова, а только лишь единственное показание, выставляющее тебя во всем виноватым. Так как, будешь рассказывать, как все дело было?
— И все же, пока я промолчу, — объявил я, изо всех сил надеясь, что все мне сказанное за последние минуты в этом кабинете является самой обыкновенной неправдой. И вообще, раз менталист свободно пасется в моих мозгах, мог ведь он и вовсе меня убедить, что этот почерк — рука моего друга. Ведь неправда же все это?
— Как тебе будет угодно, — покачал головой в осуждение следователь, убирая листочек с показаниями Останина в свою папочку. — Только знаешь, как бы потом слишком поздно не было. Разумеется, пока тебе не исполнилось четырнадцати — ты лицо неподсудное, но, насколько я знаю, в уставе вашей гимназии точно статья есть, по которой, в случае хулиганских действий, директор гимназии имеет полное право на твое исключение. А без свидетельства об окончании гимназии никто тебя в Старгородскую подготовительную школу не возьмет. Такой, знаешь, бюрократический казус: оплаченный сертификат на твое обучение имеется, а принимать без подписанного документа из гимназии не имеют права. Ты как, еще не надумал все нам рассказать?
