Я молчал. Все сказанное ей – от первого до последнего слова – было какой-то нелепицей. Может, девочка уснула и просто разговаривает во сне? Я приподнялся на локте и посмотрел на нее. Из недр овчины торчал только один серый глаз.
- Почему ты думаешь, что твой дом именно там? – спросил я после небольшой паузы.
- Каждый знает, где его дом. Разве ты не знаешь?
- Знаю…, - я умолк. Разговор был странным. Я пытался подобрать слова, чтобы объяснить, что я знаю, где мой дом, потому что… Что? Ушел оттуда на своих двоих, а не в ящике из-под виски, а потому знаю обратную дорогу? Но ведь девочка явно говорила не о деревне, откуда ее притащили. Все это… путало, сбивало с толку.
- Вот и я знаю. Если мы пойдем прямо туда…, - она села и снова ткнула пальцем куда-то на юго-восток.
- Это лес, малышка, а у меня нет компаса, - Сконфуженно пробормотал я. Больше ничего не пришло в голову. Девочка явно что-то нафантазировала, пока я делал покупки.
- Не переживай. Я буду компасом, - ответила она и снова закрутилась в полушубок.
Мне вдруг страшно захотелось рассказать ей все, что узнал в деревне. О том, как ее мать, повинуясь инстинктам, пустилась во все тяжкие. Сбежала из деревни и вернулась уже с приплодом. Что ее саму звать вовсе не романтичным именем Аника, а вполне по-мещански - Сильвией. Что она долгие годы провела в тяжкой болезни, без соответствующего ухода и лечения, среди жестоких и, вполне вероятно, повредившихся рассудком женщин. Что в конце концов, устав от ее болезни, мать и бабушка увезли ее в лес и бросили там. Что мать ее не выдержала вины и вскоре повесилась, а бабушка… всем желающим рассказывает, что и она – Сильвия – умерла. Что дом ее здесь – в деревеньке у подножия холма. И никому она там не нужна.
Девочка явно придумала некий воображаемый дом, где ее любят и ждут. Хотелось вернуть ее обратно. Пусть это было бы жестоко, но ткнуть носом в неприглядную реальность. Очнись, малышка! Настоящий мир – вот он! Тебя выбросили самые родные тебе люди, а подобрал чертов уголовник, который не знает, что делать даже с собственной жизнью, а ты доверила ему свою… Хочешь выжить – гляди этой жизни прямо в глаза! Или кончишь, как… твоя мать…
Но что-то мешало. Может, радостный блеск ее серого, лучистого глаза, который не хотелось тушить?
«Мать умерла, бабку, если я приведу девочку назад, сначала хватит родимчик, а потом… скорее всего ждет виселица. Что будет с ребенком? Речь шла о каких-то разъехавшихся родственниках… Примут ли они дитя, даже не учитывая ее сомнительное происхождение?» - размышлял я и не особо надеялся на благополучный исход. Вероятнее всего, девочка окажется все там же – в работном доме.
А следом я подумал о том, что, наверное, Господь приберег для этого человечка огромное будущее, раз соблаговолил его спасти и исцелить! А заодно и мне дал шанс искупить грехи, послав ребенку на помощь. Не загублю ли я снова эту жизнь, если просто сведу ее в эту или какую-то другую деревню? Допустим доберусь я туда, куда и планировал, приму постриг, но... смогу ли хоть раз спокойно уснуть? Да и в монастырь я стремился лишь потому, что не знал, куда еще податься… Может, Господь тоже это понял и дал мне знак, что есть и другие пути искупления? В спасении человеческой жизни, например…
Я мысленно представил карту и после недолгих вычислений пришел к выводу, что юго-восток вполне подойдет. Я все равно шел в том направлении, так почему бы не подыграть девочке? У нее есть цель, пусть и воображаемая, а я, глядишь, в пути обрету свою. Может, окажется, что она у нас одна на двоих…
…
Аника сказала, что дом мы найдем через несколько дней, если будем строго следовать ее маршруту. Но мы плутали по лесам несколько месяцев. Каждый божий день она поднималась и решительно сообщала, что чувствует: именно сегодня мы дойдем до цели. И каждое утро я ей невольно верил. А вечером, совершенно обессиленная, с запавшими глазами, она сворачивалась клубочком у наспех сооруженного костра, отказывалась от еды и не могла сдержать слезы разочарования.
- Я такая дура! – причитала она, пока я пытался ее успокоить, - Ни на что не способна! Он где-то совсем рядом, но я не могу найти дорогу!
На утро она убеждала меня, что накануне мы по невнимательности пропустили дом, и мы возвращались на несколько миль назад. Потом снова вперед и снова назад. Мне уже казалось, что я запомнил в этом лесу каждый сучок и каждый куст, и не заблужусь в нем даже с завязанными глазами.
Конечно, не так я себе представлял наш путь – не слепыми блужданиями по кругу. Более того, я был уверен, что девочка окрепнет и телом, и духом и забудет свои фантазии, но этого не произошло. Между тем, близилась зима. Вспоминая прошлую дикую зиму – впроголодь, в землянках и пещерах – я приходил в ужас и меньше всего хотел повторить этот печальный опыт. Тем более с девочкой!
Но я не мог подобрать правильные слова, чтобы вернуть ее к здравому смыслу. Любые мои намеки на то, что надо прекращать эти нелепые поиски и идти к людям, пережить зиму в тепле и сытости, а по весне, если на то будет ее желание… Словом, они встречали только ожесточенное сопротивление. Глаза ее темнели, а тонкие ноздри гневно трепетали.
- Тепло и сытость? – спрашивала она таким тоном, словно я говорил о каких-то гнусных непристойностях, и голос ее не по-детски звенел от возмущения. Я умолкал и отводил взгляд, испытывая какой-то иррациональный стыд за свои незамысловатые желания рядом с некой Великой Целью, к которой шла маленькая Аника. Пусть и воображаемой. Но неожиданно… мы ее достигли…
…
Уже наступил ноябрь. Весь день шел промозглый дождь, и я сомневался, что мне удастся вечером развести огонь. А без огня и укрытия в осеннем лесу нам обоим неминуемо грозила пневмония. Мысленно я прикидывал, что если мы немедля двинем в сторону той самой злосчастной деревни, то к ночи доберемся. (Да-да, Отче! Несколько месяцев мы по сути топтались на месте!). Но найдем ли там ночлег – еще вопрос! В крайнем случае, думал я, можно было направиться прямиком к бабке Аники и поставить ее перед фактом – или пускай нас, или мы выйдем на площадь, и все расскажем. Аника, конечно, сопротивлялась бы такому маневру, но я был готов, если потребуется, даже применить силу, чтобы спасти наши жизни.
Но внезапно девочка радостно закричала и бросилась прочь. Я ускорил шаг, стараясь не потерять ее из виду и вдруг застыл с разинутым ртом. Среди окутанных ледяным туманом сосновых стволов выступили очертания… дома.
Это был отличный, одноэтажный каменный домик под двускатной соломенной крышей и аккуратной поленницей сбоку. К симпатичному крытому крыльцу, увитому уже засохшими вьюнами, вела хорошо утрамбованная, щебневая дорожка, а под окнами, разбитыми, как и полагается, на небольшие прямоугольные секции, грустно понурились осенние цветы.
Если бы я увидел такой домик на деревенской улочке, я бы едва удостоил его взглядом, но здесь, в дремучей чаще, он выглядел неуместно и даже… жутко. Мы сто раз проходили этот участок вдоль и поперек, и, видит Бог, никакого домика тут никогда не было и не могло быть! Да и кому могло понадобиться строить здесь?
- Я же говорила! – послышался рядом ликующий голосок, - Говорила!
- Это…?
- Стой здесь! – строго прервала она, - Я позову тебя.
Не успел я ничего ответить, как Аника развернулась к дому тылом, закрыла глаза ладошками, словно собралась играть в прятки, и мелкими шажками спиной вперед двинулась по тропинке.
- Что ты делаешь? – спросил я, размышляя, не сон ли это. Во снах всегда все странно.
- Стой, где стоишь, - повторила она.
Я был уверен, что она споткнется и упадет. И ударится. А потом я внезапно… обрадовался. Все объяснимо. Не замечали раньше в густой чаще, а как лес с наступлением осени поредел…. Сейчас на крыльцо непременно выйдет какой-нибудь недовольный субъект с топором в руках и потребует немедленно убираться с его земли. После чего Аника поймет, что это не её дом, внемлет голосу разума, и мы, наконец… пойдем в деревню!
