Она нехотя кивнула. Не потому, что согласилась со мной, а только потому, что поняла, на этот раз я не отступлюсь.

- Поэтому подумай, что ты хочешь взять с собой, - я невольно кинул взгляд на туго набитые стеллажи, - Но, если решишь забрать чертову библиотеку, то понесешь ее сама.

Еще до рассветных сумерек мы, нагруженные узлами и мешками, ушли. Все книги, включая и ту, с которой Аника не расставалась последние полгода, остались на местах, чему я не мог не порадоваться.

Углубившись на пару миль в чащу, устроили стоянку. Не сказать, чтобы я был счастлив вернуться к кочевой жизни: снова ломать еловые лапы, выкладывать камнями кострище, заботиться о ночлеге и пропитании... Но все равно это было лучше, чем жить под одной крышей с двумя мертвецами и ждать новых гостей. А вот Анике, казалось, было совершенно все равно.

Оставив ее обустраиваться, я вернулся в дом и по очереди похоронил тела. Было бы проще и быстрее закопать их вместе, но я не поленился и разнес их на милю друг от друга. Копая могилы, я чувствовал страшную несправедливость. Я был ни в чем не виноват, но вел себя, как преступник, заметающий кровавые следы. И чувствовал себя соответственно. Привалив могилы палой хвоей и валежником, я над каждой через силу прочел молитву и, падая от усталости, побрел обратно в дом, чтобы проверить, не осталось ли там чего-то, что могло вывести на наш - то есть мой - след.

Вот только… дом я найти не смог. Этот чертов лес я выучил, как свои пять пальцев! В тот день я сделал пять ходок туда-обратно, даже не задумываясь о маршруте, а на шестой – заблудился! Сначала я успокаивал себя тем, что это, мол, от усталости, ведь весь день я только и делал, что таскал тяжести, копал и закапывал. Да еще начало темнеть. Но несмотря на то, что окружали меня совершенно ясные и знакомые ориентиры, вместо того, чтобы выйти к дому, я раз за разом оказывался на берегу поросшего ряской маленького болота, которое прежде среди ориентиров отсутствовало вовсе!

Когда окончательно стемнело, а я, нарезав очередной круг, вышел к тому же самому болоту, то просто упал в изнеможении и беспомощно рассмеялся, глядя на звезды. Какая-то нелепость! Болото было явно старое. Тут и там из мутной водицы выступали окаменевшие стволы упавших деревьев, над кочками, поросшими камышом, летали светляки, в береговых зарослях стройным хором пели жабы и лягушки…

Я огляделся и вдруг заметил неподалеку белеющую в звездном свете… щебневую дорожку. Ту самую, что еще несколько часов назад вела к дому, а теперь упиралась в… омут. В замешательстве, убеждая себя, что это какая-то другая дорожка, я подошел к ее основанию и уставился на побуревшие камни. Побуревшие от недавно пролитой на них крови!

- Пойдем отсюда, - послышался голос, и я, чуть не заорав, резко обернулся. Аника стояла позади, зябко поеживаясь и держа перед собой масляную лампу.

- Как ты…? Я же запретил тебе покидать наш бивак! – напустился я, вымещая на ней злость за свои недавние беспомощность и ужас, - Какого черта ты притащилась сюда?!

- Тебя долго не было, и я пошла за тобой, - произнесла она, с любопытством разглядывая болотце, - Так и решила, что ты попробуешь вернуться.

- Попробую…? – Я уставился на нее. Что-то забрезжило в голове, - Нет! Молчи. Ты все равно не убедишь меня. Сейчас мы просто молча вернемся к нашему костру, а утром…

- Байшина больше нет, - прервала она меня, - Я говорила, что нельзя выносить хозяйку, если хочешь его сохранить.

- Байшина?

- Байшин. Храм, - пояснила она, а потом монотонно заговорила, словно читая по памяти, - «Найди почву плодородную, посей в неё плоть, исполненную плоти, и вырасти Храм свой. Корми его до срока, пока он сам не начнет кормить тебя. И тогда ешь хлеб твой, и воду твою пей…»

- Что… это? – онемевшими губами спросил я, но тут же спохватился и замахал на нее, словно отгоняя осу, - Ничего не отвечай! Мне опротивели твои сказки. Пошли. Бог ведает, сколько мы будем плутать, пока не найдем нашу стоянку.

Она бросила последний взгляд на болото и спокойно двинулась прочь. Я поплелся следом, неуверенный, что смогу найти обратную дорогу и полностью положившись на девочку. Меньше чем через час мы оказались на месте. Аника этот день не сидела без дела – разожгла костер, собрала хворост и уложила его под навес на случай дождя, даже что-то приготовила. Едва сознавая себя от усталости, я попробовал поесть, но, кажется, уснул, так и не донеся первой ложки до рта.

…

Узник замолчал, и отец Коллум пошевелился, разгоняя по телу застоявшуюся кровь. Кинув взгляд наверх, он заметил, что свет, и так едва достающий до подземелья через узкое окно-бойницу, стал еще тусклее. Весенние сумерки мимолетны, и скоро узилище погрузится во мрак…

- Святой Отец, не бойтесь! – проронил мужчина за решеткой. Преподобный хотел было возмутиться, что не боится он никого и ничего, кроме Суда Господнего, но не успел, так как заключенный продолжил, - Поверьте, когда последний лучик покинет эти жалкие оконца, вы уже будете читать молитву над вечерней трапезой.

Коллум, невольно задетый за живое, прокашлялся и строго произнес:

- Ради спасения твоей души, ты должен дать подробные координаты, где закопал тела несчастных женщин. Я позабочусь о том, чтобы тебе дали перо и бумагу.

- Я обещаю, Святой Отец…, - смиренно склонил голову узник, - Но это очень далеко отсюда. Мы ведь проделали большой путь.

…

- Проснулся я от собственного надсадного кашля. Открыл глаза и тут же подскочил, уверенный, что учинил пожар, плохо выложив накануне кострище. Над нашей полянкой стоял густой дым, но огня нигде не было видно. Кострище же было завалено свежесорванной и отчаянно дымящей травой, а сверху на ворохе стояла, вытянувшись в струнку Аника и на одной ноте еле слышно тянула какую-то песню… Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что ее пение очень напоминает текст из тех странных книжек. Что-то состоящее почти из одних гласных: «Оооо-ыыы-оооо … блоооо-ааа-ууум…».

Чертыхнувшись, я кинулся к девочке, собираясь снять ее, но она внезапно умолкла и взмахнула руками, отгоняя обволакивающий ее густой чад. Тот, двинувшись было в потоке воздуха вперед, вдруг остановился, покачался, словно в раздумье, и стал вытягиваться в абсолютно невозможном направлении, превратившись в дымную нить – такую густую, что ее, казалось, можно было намотать на палец. Она тянулась и тянулась прочь, собирала весь дым с поляны и костра, напитывалась им и терялась вдалеке за деревьями.

- Теперь ни за что не заплутаю, - хрипло проворчала Аника и закашлялась. Выражение дебильного удивления на моем и без того не слишком умном лице уже стало привычным для нас обоих. Я оглядел удовлетворенно щурящуюся вдаль Анику, потом снова сосредоточился на петляющей меж стволов дымной нити. Та уже начала разрушаться и вскоре растаяла без следа, - Полей мне на ноги, Бенни… жжётся!

Словно под гипнозом, я снял ее с кучи тлеющей травы, усадил на поваленный ствол и полил черные от сажи стопы из своей фляги. Мои опасения, что ноги она обожгла углями, не подтвердились – на них густой россыпью вздулась крапивная сыпь. Крапива была еще молодая и не причинила большого вреда, но я, скорее, чтобы дать себе время собраться с мыслями, решил сходить к реке за водой. Девочке не помешало бы подержать ноги в холодной воде.

Двинувшись в сторону навеса из еловых лап, под которым накануне я сложил наш скарб, я застыл. Увесистая еще вчера поклажа скукожилась до единственной сумки – той самой, с которой я некогда вышел из своего родного дома. Рядом, прислоненный к дереву, стоял купленный в деревне жестяной таз.

- Где?... Куда ты все дела?

- Ничего не осталось, Бенни…, - ответила она, рассеянно растирая покрасневшие стопы, - Байшин ушел.

- Бай…? Послушай-ка, юная леди! Сейчас я пойду к реке, чтобы набрать воды для твоих белых ножек. У тебя будет около получаса, чтобы вернуть все наши вещи на место. Обещаю, что не буду ругаться. Мы просто все это забудем…