К вечеру подморозило, и телега легко катилась по примёрзшей дорожной колее, и вскоре Степан увидал зажжённый Марьей Тимофеевной фонарь над воротами. И стало тепло на душе – ждёт его названая матушка, от смерти безвременной спасшая…

– Ну что, Стёпушка, притомился? – Марья встретила его у ворот, издалека заслышав путника, – Много работы Настасья-то дала?

– Нет, не много, быстро управился. Вот, тебе гостинец передала и велела кланяться.

– Я ей сказала, Настасье-то, что ты сродник мой, с далека приехал. Вот и ты про себя шибко много не сказывай. Люди теперь всего боятся, злые стали. Ну, поди умойся, да станем вечо́рять!

Степан повёл Рыжуху в стойло, подкинув свежего сенца и сыпанув овса. Хороша лошадка, послушная и резвая, похлопал Степан кобылку по крупу, быстро его до дому довезла. Вон, месяц только народился на небе, а за лесом затухает вечерняя заря.

– Ты, Стёпушка, фонарь у ворот потуши, – сказала бабка Марья, – Ни к чему нам… гости ночные, а свои все дома! Сказывают, что недавно в Гороховцах пропал дьяк, шёл вечером, откудова-то вертался лесом. Да и не дошёл. Урядник сказал – может он спьяну на болото забрёл, да и сгинул! Шапку только на кустах у болот и нашли. Остеречься надобно.

– Матушка, а тебе никак неможется? – приглядевшись, спросил Степан, – Не приболела ли, родимая?

– Что-то печёт нутро, Стёпушка, – Марья зябко повела плечами, – Ничего, не тужи, сейчас заварим чайку с медком да травами, как рукой сымет! Видать подстыла, погоды-то уже холодные, скоро зима.

Степану тоска легла на сердце, не спал он ночь, слышал, как ворочается у себя бабка Марья, тяжело и хрипло дыша. Только под утро сморил его сон, на тёплой лежанке у печи, покрытой мягкой овчиной.

Две недели болела Марья Тимофеевна, и всё время Степан с ней был неотступно. Жар донимал её, Степан всё делал, как она сама укажет – брал из нужных мешочков корешки и сушёные ягоды, томил в печи и поил больную отварами. А пока та спала, молился непрестанно, бил поклоны под образами, с мольбой и надеждой глядя в лики святые, которые казались живыми в тусклом свете лампадки.

Отошла, отступила хворь, проснулся как-то по утру Степан, а Марья Тимофеевна уж и тесто налаживает, да тихо припевает что-то. Заулыбался Степан, радостно на сердце стало, оздоровела матушка, поёт…

Днём забрался Степан на крышу дровника, кой-чего поправить, покудова дождя не принёс холодный ветер. Орудовал там, а сам всё думал… как уйти ему, как оставить названую матушку… спасла его, столько сил положила, вот теперь, когда сама приболела… как бы она управилась, кабы его рядом-то не оказалось? Жалко её покидать…

Заболела душа, может статься, и его матушка родная так вот теперь одна… и воды подать некому, ведь и ей годов уж не мало, коли жива! Застучало сердце, хоть разорви его пополам! Поднял Степан глаза вверх, где плыли по небу серые тучи и гнал злой осенний ветер своё стадо.

– Степан! – кричала вернувшаяся с деревни бабка Марья, – Ты что там, застыл? Али забыл, что на ярмарку нам надобно? Давай-ка, спускайся, сбираться начнём. Завтра до свету выезжать надобно, чтоб на торг успеть.

Как Господь управит, решил Степан, оставляя свои горькие думы, зима ещё впереди, и спасибо, что есть где её зимовать, где голову преклонить да душой согреться!

На ярмарку поехали затемно, когда ещё даже заря не занялась, Степан вывел Рыжуху и запряг в гружёную телегу:

– Терпи, Рыжуха, терпи, родимая! А вот на ярмарке сахарку тебе дам!

Ярмарка в большом селе Богородское, что от Погребцов верстах в двадцати, а то и больше, только ещё начинала просыпаться, когда приехали Марья Тимофеевна со Степаном. Бабка Марья указала Степану:

– Вон туда вставай! Мы с Иваном, когда он жив был да бондарничал, завсегда там становились, вот опосля и я… Я не каждый раз езжу, иной раз и без надобности. А в этот год и мёду довольно, да огород дал урожаю, слава Богу! А нам с тобой столько-то и не надобно, вот продадим, авось чего и выручим. Полотна купим, рубаху тебе новую сошью.

Расцвела ярмарка товарами, Степан и оглянуться не успел, как запестрели в толпе покупателей цветастые женские платки, зазвенел заливистый смех ребятишек возле торговца свистульками. Удивился, когда только и успевал подавать Марье Тимофеевне туески с мёдом, торговля бойко шла – покупатели то и дело приговаривали что этот мёд лучший, они на ярмарку за тем и шли. Да ещё и переторговать друг друга пытались, когда уж немного совсем такого товару оставалось.

– Ну вот и ладненько, – поправляя свой платок, говорила Марья Тимофеевна, – И веники наши мы с тобой пристроили, вон, гляди – Толоконников-то со своими так и стоит, никто не берёт. А ведь городской-то банщик дважды мимо шёл, да что-то морщился.

– Так у него веники голые, – заметил тихо Степан, – Вот и не берёт никто. Либо собирал не так, либо сушил не по уму.

– Ты тут Рыжуху нашу покарауль, да телегу тоже, народу всякого бродит, – сказала Марья Тимофеевна, – А я покудова пойду по надобности чего куплю. Вот, спрячь у себя подальше, – она протянула Степану кошель с деньгами, отбавив немного на покупки и ушла.

Степан немного озяб, ветер не шутя гнал жухлую листву по сельской площади. Накинув на Рыжуху попону, прихваченную из дома, Степан забрался в телегу и накрыл ноги овчинкой. Разглядывая народ, он вдруг выхватил в толпе весёлое лицо с холодным прищуром знакомых хитроватых глаз.

Степан вздрогнул всем телом, потом поглубже натянул на глаза картуз, подаренный Марьей Тимофеевной. Подняв ворот зипуна, вроде как озяб от ветру, сам не сводил глаз с Захара, который со своей приветливой улыбочкой прохаживался меж телег и ярмарочных рядков. Останавливался, брал товар в руки, приглядывал и вертел в руках, подмигивал торговкам и отсыпал шуточки.

Но Степану-то было ведомо, что на самом деле носит в сердце этот человек. Он поискал глазами Марью Тимофеевну, как бы в беду не попала названая его матушка, ежели тут такие «гости» объявились… В ночь теперь вертаться домой будет опасно, надобно заночевать до утра, а иначе можно и навсегда в болоте-то пропасть, и уж никто не поможет.

Степан зорко всматривался в толпу – не мелькнёт ли где полицейский мундир, тогда бы он уж указал на этого Захара, но кругом были только торговцы да покупатели, с ребятишками, целыми семьями… да ещё вон ряженые, какая ж ярмарка без них!

Захар пропал, затерялся в шумной толчее, но Степан приметил, сколько мог, у которых возов с товаром он стоял дольше, кого из удачливых торговцев он взял на примету. Решив дождаться Марью Тимофеевну, Степан задумал упредить тех, кто с доброй выручкой сегодня домой отправится, чтобы остереглись.

– Здравствуй, Степан Фёдорович, – раздался рядом с повозкой игривый голос, и обернувшись Степан увидел, что перед ним стоит нарядная раскрасневшаяся Настасья.

– Здравствуй, Настасья Никифоровна, – отозвался он, всё высматривая в толпе Марью Тимофеевну, – Ты как здесь, покупать, аль продавать?

– Да вот, полотна надо, ребятам пошить рубашек, да так, по мелочи, – щёки Настасьи ещё сильнее зарделись, когда она приметила, как её со Степаном разговор привлёк внимание пары кумушек с Погребцов, как раз её соседок, – Платок вот себе присмотрела, да просят дорого…

– Ты одна, али с ребятами? – огляделся Степан.

– Малы́х с бабкой оставила, старшо́й со мной. С отцом мы приехали, он привёз, – Настасья чуть нахмурилась от того, что Степан не услышал её намёка на подарок, – А ты, по какой надобности?

– По разной, – коротко ответил Степан, – Ты бы сынка отыскала, Настасья, мало ли какие здесь люди…

– Да вон он, подле леденцов да ряженых, – Настасья уже не смогла скрыть своего раздражения, – Ну ладно, может свидимся ещё, – бросила она и зашагала к большому прилавку, где были раскинуты цветастые платки.

Степан не неё не глядел, окинув взглядом толпу, она приметил возвращающуюся Марью Тимофеевну, тогда сам отошёл от повозки и направился к лотошнику, у которого столпились ребятишки и тронул за плечо Егорку.