– Ладно, Степан, я сам со старшим поговорю про это, – нахмурился дед Архип, – Прохор, говоришь… Ну, вот и завершил свой земной путь Прохор, и теперь Господь ему судья за дела его. Идёмте, вон и Ефим наш, тоже весь в саже… Ох, ну и беда.

Немногим позже в большой добротной избе по той же улице, где нынче случился пожар, мужики собрались за столом. Аглая, жена Ефима, почтительно поглядывала на своего свёкра Архипа Гавриловича скромно сидя у оконца с шитьём. Трое ребятишек любопытно сверкали глазёнками из-за печки и мать строго цыкала на них, чтоб не шибко озоровали. Степан сидел рядом с Макаром и снова негромко рассказывал о своих приключениях.

– Да… досталось тебе, Степан, – сказал Ефим, – Только Божьей милостью выбрался. А у нас по деревне давно слухи ходили, что хаживает к Ефросинье мужик нездешний. Ну вроде и что с того, она вдовая, сама ещё не стара, вроде и рады за неё были – может взамуж её возьмёт, детки пойдут, плохо ли?! Бабки, конечно, чего только не придумали – и разбойник-то, и купец с Перми, и чего там ещё не упомнишь.

– Я почти ничего не помню, мутно всё в голове, что у болота-то было, – сказал Степан, – Но вроде бы что-то и проясняется иной раз… Прохора этого я хорошо помню, и ещё Захар что-то говорил про вдову, про Ярмилино, вот я и вспомнил.

– Староста к уряднику ходил, я с ним поговорил про это, – покачал головой дед Архип, – Урядник только плечами пожал – разбойник так разбойник, только что от него теперь толку, от мёртвого-то. Вот и все дела. Не до этого им теперь – дом-то Ефросинье, сказывают, поджог кто-то! Народ к им приступает, боятся, как бы по деревне пал не пустили, лихой народ! А урядник что сделает? Ничего…

– Староста сказал, надо подмогнуть им там, на пожарище-то, мужиков собирает, – сказал Ефим, – Если завтра в Елашиху на работы собираемся, тогда давайте поторапливаться. Брёвна растащим, сарай да хлев… чего там ещё сделаешь… Снегу нынче мало ещё, ковыль сухой стоит, как бы не полыхнуло дальше! Чего там староста скажет сделаем, чтобы завтра нас не задержало ничего. Глаюшка, ты нам баньку справь к вечеру, отмоемся от сажи-то.

Задумался Степан, что-то беспокоило душу, казалось, что вон оно – потянись и вспомнишь, а нет, не давалось, ускользало… Вроде бы как он ещё что-то слышал, когда тащил его этот Прохор, а что… никак не вспомнить.

Покачал головой Степан, горькая кончина настигла этого Прошку… Молодой ведь совсем, а дорожку кривую выбрал, вона куда она его завела! Да мало что сам сгинул, так и ещё невинную душу с собой прихватил. Подожгли… уж не Захаркина ли рука и здесь постаралась, а то и самого Микиты промысел. Думы не отпускали Степана, он запахнул плотнее зипун, за пояс сунул свой топор и вышел на двор, где справные да крепкие сыновья деда Архипа собирались идти по зову старосты «очищать пожар», как сказал Ефим.

Народ уже разошёлся по своим дворам, обсуждая случившееся. Сам Осип Горев, чья изба была ближе всех к месту пожара, ходил кругом своего хозяйства почёсывая затылок.

– Что, Осип, может чем подмогнуть тебе? – крикнул ему Ефим, но тот махнул рукой, дескать, чем тут поможешь.

– Снегу бы нанесло поболе, всё спокойне́й, – сказал Осип, когда мужики подошли к его забору, – Я уряднику говорю, хоть бы прислали нам кого, дозорных, охранить деревню сколь-то времени! Ежели одну избу спалили, так может ведь на всю деревню хотели пал пустить, да не вышло. Боязно мне теперь, своих я к бабке отправил, она за прудом, туда хоть огонь не дойдёт.

– А урядник что?

– Да что он, – махнул рукой Осип, – Кого говорит вам еще надоть, кому наше Ярмилино сдалося палить его! А вот запалили Ефросинью, я-то точно знаю, что запалили! Я когда из огня… тащил, уж больно странно там пахло, керосином что ли. И солома кругом разбросана! После уж погорело всё, конечно, кто ж разберёт, где началось. Откудова у Фроси керосин, это я уж опосля подумал. И мать у меня, ночью старые кости ломит, сказывает – не спалося как раз, нешто водицы испить, и в окне видала, словно тень какая мелькнула меж заборами. Она меня и разбудила, когда огонь увидала. А урядник говорит – ну, начнёт народ чичас выдумки сочинять да небылицы!

– Ладно, чего зря языками чесать, – вздохнул Ефим, – Давайте приступать, чего там старшой назначил. Вон, амбар ещё дымит, как бы не занялось.

– Растащим гарь, – сказал Осип, – Амбар залить можно, а может и тоже раскидать придётся. Ох, ох…

Ярмилинские мужики снова собирались у пожарища, тут и староста явился, Михайло Пантелеевич Родин, мужчина в летах, суровый и немногословный. Фросино хозяйство своей «спиной» выходило на другую улицу, и теперь было опасение, что случайная искра из тлеющих брёвен порушенной избы случайно попадёт на соседние постройки. Потому и собрались, чтоб обезопасить гудевшую от происшествия словно растревоженный улей деревню.

Степан всё никак не мог успокоить свои мысли. Орудовал топором рядом с Макаром, а сам всё силился вспомнить то, что никак не шло на ум, а лишь витало где-то рядом.

– Сестра Фросина пришла, Дарья, – сказал Осип, подавая Степану крюк, – Цепляй бревно, я утащу. Вона стоит, бледная вся… Эх, горе, горе. Скотину с хлева успели вывести, вот Дарья с робятами своими к себе на двор угнала. А хлев погорел, почитай половины нет, тоже надоть растаскивать да лить…

К ним подошёл дед Архип, который до сего разговаривал со старостой, лица обоих мужчин были хмуры, и Степан слышал, как они поминали Микиту и его шайку.

– В Уезд наши бумагу писали, да и сами отрядили гонца, – говорил староста, – А ответа до сей поры ждём, и дождёмся ли… Придётся самим дозор выставлять, при таком разе! В церкву давеча икону привезли, оклад богатый, вот и я опасаюсь, кабы не позарились… Для таких Бога нет, им икона – это золото да каменья, а не святой лик!

«Хлев… хлев…, – почему-то думал Степан, цепляя крюком обгоревшее и ещё чуть дымящее бревно, – Про хлев Захарка говорил!»

Он передал крюк Осипу, вытер руки о порядком уже замазанный сажей старый Ефимов зипун и пошёл разговаривать с дедом Архипом и старостой. Разговор длился недолго, выслушав Степана, староста ещё сильнее нахмурился и то и дело горестно хлопал себя по бокам. После они с дедом Архипом пошли говорить с высоким здоровым мужиком, кем уж он был – Степану не доложили.

После, растаскивая головни по жидкому снегу, сбитому с землёй ногами работающих на пожарище людей, Степан видал, что староста с двумя мужиками направился в полуобгоревший хлев. Довольно времени спустя староста вышел оттуда и поманил к себе Степана:

– Может, ослышался ты, или приблазнилось?

– Может и ослышался, – кивнул Степан, – Соображал я плохо, конечно, но покуда всё, что я помню так и сталось. Ты уж не серчай, дядько Михайло, я как есть, так и сказал. Может и приблазнилось, того я не ведаю.

– Что ты, за что серчать, – отозвался Михайло Пантелеевич, – Тебе, Степан, и так досталось, да Бог миловал, видать есть у него на тебя свой промысел.

Из хлева вышел тот самый, высокий и плечистый мужик, подошёл к старосте и что-то шепнул ему в самое ухо. Староста нахмурился сильнее, лицо его потемнело, и покачав головой, он сказал Степану:

– Пойдём-кась, мил друг, до урядника. Поговорить надо. Только сперва скажись Архипу, чтоб тебя не потерял.

У Степана внутри похолодело, хоть и не сделал он ничего дурного, а всё же бывший каторжник… таким веры нет, потому как такие как он сам теперь по болотам и бродят.

Пока шли к избе, где заседал приехавший с Богородского по случаю пожара урядник, староста негромко сказал Степану:

– Прав ты был, суму немалую в хлеву сподручный мой отыскал. В стропилах запрятали, так-то, – негромко гудел староста, – Вот теперь только мне ещё сильнее боязно, кабы не пришли за сумой-то… Поди ведь догадывались, что добро спрятано. Но сперва видать прятали в одном месте, а после поглыбже утаили. Видать он, который к Фросе хаживал да с тут и смерть сыскал, и вправду был из тех, кто по болотам бродит…