– Здравствуй, Егор.

– Здравствуйте, дяденько, – мальчик испуганно посмотрел на Степана.

Степан купил леденцов и ещё большой пряник, подал всё это мальчику и сказал:

– Ты, Егор, ступай к матери, и от неё не отходи. Ярмарка, всякие тут люди есть. А это вам гостинцы… Ну, что стал? Беги…

– Дяденько…, – смущённо глянул на него Егорка, – А ты… правду маманя говорит, что ты с острога сбежал? И что ты детей своих за непослушание насмерть прибил?

– Я?! – удивился Степан, но потом сообразил… что Настасья детей им пугала, словно бы лешим каким, – Нет, Егорушка, то неправда. И детишек нет у меня никого, да и не было, выдумки это. Ну, ступай, ступай.

Мальчик поблагодарил его за гостинцы и побежал к матери, а Степан, потемнев лицом, пошёл к Марье Тимофеевне, которая остановилась у прилавка с полотнами. Вон как оно выходит, думалось ему, вроде бы ни словом не обидел он Настасью и робят её, а всё же для них душегубец оказался… Видать идёт о нем худая молва и по Погребцам…

– Матушка, ты всё ли купила, что надобно? – спросил он, подойдя к бабке Марье, – Скоро и темнать начнёт.

– Иду, Степан, – отозвалась та, – Держи-ка, полотна вот взяла, уложи под кожух. А что, на тебе словно и лица нет?

– Пойдём, матушка, у нас вон Рыжуха застоялась, – ответил Степан и бабка Марья поняла, что неспроста обеспокоился Степан, видать и худо где-то недалеко ходит.

Они подошли к телеге, и Степан начал увязывать поклажу, чтобы ничего не растерять по тряской дороге, Марья Тимофеевна потёрла озябшие руки, о чём-то перекрикнулась со своей знакомицей, и только после подошла к Степану.

– Что, Стёпушка?

– Худого человека я видал, матушка, это он меня тогда в болото кинул, – зашептал Степан, – Видать тут присматривает добычу! Как мы ночью-то домой вертаться станем? Хоть у нас и немного того барыша, но эти и за малую толику не пожалеют никого. Ехать ведь долго!

– Завтра поутру и поедем, – ответила бабка Марья, – Сродник мой тут недалече живёт, вот у его и заночуем. Потому не тужи, завтра со светом отправимся, до сумерек дома окажемся.

– Хорошо, – кивнул Степан, – Только ты не ходи больно-то тут, всё мне за тебя боязно. Захарко этот… худой он человек, да и думается мне не один он тут промышляет.

– А я всё по надобности купила, баранок прихватим в гостинец сроднику, да и поедем. Вон уж, ярмарка утихла, народ больший прошёл уж. А вона и Настасья… гляди-тка, на тебя глазами так и стреляет, так и стреляет! А? Ты смотри, баба-то справная, красивая, хозяйство крепкое, да и сама… Глядишь бы и остался тута, а, Стёпушка? Ишшо бы ребяток народили, красота!

– Она мной детей пугает, словно я жердяй какой, – невесело усмехнулся Степан, – Пустое это, матушка. А вот ты лучше скажи, не видала ли ты урядника али кого со сподручных его?

– Детей тобой пугает? – удивилась Марья Тимофеевна, – Дура-баба, чего с неё взять. А урядник… почто он тебе? От него проку нет, он уж отведал наливки у Еремея в избе, про то все знают, да поди уже и спит.

– Да так, поговорить хотел, – покачал головой Степан, – Ладно, ты тут будь, я сейчас вернусь. Хочу топор себе купить, взамен того… какой я плотник без своего-то топора.

– Ну, ступай, ступай, да и поедем. Прав ты – теперь быстро темнает, а на край села, за ручей ехать. Архип нас ждет, знает, что я на ярмарку буду в этом годе-то.

Степан натянул картуз на самые глаза, сперва осмотревшись, нет ли где поблизости знакомых колючих и хитрых глаз, да и пошёл поскорее за топором. А по пути поговорил с людьми, возле которых крутился хитроватый Захар.

Тем временем бабка Марья перебирала в уме, всё ли купили по надобности, когда к ней подошла улыбающаяся Настасья, за руку которой держался Егорка.

– Бабушка Марья, здравствуй, – ласково сказала Настасья, – Вот, увидала тебя да и думаю – надо поблагодарить, что такого работника справного прислала, присоветовала. Хороший мужик он, сродник-то твой Степан. И в работе, и к ребятам моим ласковый… Может и сосватаешь мне его, за таким ведь не пропадёшь? А правду говорят, что он острожник? Может пустое болтают?

– Сосватать? – прищурилась бабка Марья, – Хорош мужик-то, да не про тебя! Дура ты, Настасья, и язык у тебя поганый!

– Что ты, бабушка? – Настасья побледнела, – Али я обидела чем…

– Это кто ж тебя, дуру, надоумил такому – детей человеком-то пугать? – тихо проговорила бабка Марья, пристально глядя Настасье в лицо, – Ведь ты сама говоришь – хороший человек… а что, сама ты былое своё позабыла? На тебе грехов-то нету? Так я ведь знаю, как ты к старой Чудийке на поклон ездила, чтоб дитя вытравить, не мужнина дитя-то! Боялась свёкра да мать свою, что помогать тебе не станут! А на человека наговариваешь! Смотри, ещё услышу – худо тебе будет! Ступай домой, вяжихвостка!

Настасья испуганно глянула на бабку Марью, эти слова до озноба её напугали, и хоть она сперва думала тут Степана дождаться, поняла – дошла до старой Бондарихи её болтливость… Дернула Егорку за руку, побежала поскорее туда, где свёкор телегу свою расположил.

«Дура и есть, что уж, – ругала она себя, сердито подгоняя вперёд себя Егорку, – Зачем только я старой Рычихе это сказала, про Степана-то… она, больше некому, это на все Погребцы растрезвонила! Ну постой, старая морща, устрою я тебе, попадися мне! Из-за её я такого мужика упустила! Да и брешут всё может, про острог-то, а я… И бабка Марья на меня озлилась, вот как теперь к ней подступиться!»

Вскоре и Степан вернулся, с завёрнутым в мешковину топором в подмышке. Бабка Марья оглядела его, а ведь и вправду, выправился Степан, в плече широк, да и лицом не дурён… Дура эта Настасья, как есть – дура! Сосватала бы бабка Марья её Степану, остался бы он в Погребцах… своих сынов ей не дал Господь, так вот и был бы ей за сына! Да видать так и помирать ей одной…

– Озябла, матушка? Садись, овчиной ноги укрой да поедем, – Степан взял вожжи и погладил Рыжуху, – Ветер злой пришёл, кабы дождя не принёс, а то и снегу!

Бабка Марья молча села на повозку, тяжело было на сердце. Указала Степану дорогу к справной избе на краю села. Это был дом её сродника, строго Архипа Гавриловича, который ей приходился родным дядькой – меньшим братом матери. Годов ему было уже почитай девяносто, а то и больше – сам он того не сказывал, а другие никто и не считал.

Хозяин ждал гостей, и как только Рыжуха подвезла своих седоков к воротам, те отворились. У воротины стоял высокий крепкий старик с седой как лунь головой.

Архип Гаврилович овдовел лет пять как, и с той поры жил один, пятеро его сынов давно оженились и жили своим хозяйством тут же, в Богородском. Одна из дочерей взамуж вышла в Елашиху, а другая далеко, в уездный город, потому отца навещала редко.

– Ну, гости дорогие, милости прошу, – дед Архип хлопнул Рыжуху по крупу и глянул на Степана, – Ты, сынок, вон туда её веди, пущай отдохнёт лошадка. Да и сами ступайте в избу, зябко нонче, вона ветер какой. Видать, скоро и белые мухи полетят.

От тепла, разливающегося от печи, и от сытого ужина Степан и вовсе разомлел, глаза слипались, и голова клонилась на грудь. Он лёг на лежанку у печи, куда указал хозяин, и засыпая слышал, как негромко беседовали бабка Марья и Архип. И понял, что речь идёт и о нём.

– Хороший он человек, сразу видать, – говорил негромко дед Архип, – Права ты, Марья… Хоть и горько мне от тебя такие речи слышать, но что ж – все под Богом ходим. Ежели что, не боись – подмогну и не оставлю. Но ты всё же от себя такие мысли гони, ты ещё молодка, рази со мной-то сравнить! Еще поскрипим с тобой!

Потом заговорили о разбойниках, о слухах, что всё больше беспокоили и пугали местных жителей. Дед Архип звал племянницу с выселка уехать, говорил, что не так давно сгорел выселок по-за речкой Сивергой, так вот то не спроста… такое пожарище.

Степан так и заснул, слушая мерную тихую речь хозяина и снова представляя себе страшные картины… эх, кто же найдёт управу на Микиту и его ватагу! Неужто не дождётся их острог, вот им-то там самое бы место!