Аркашка потупился.
— Согласен, — тихо проговорил он.
— Тогда собирайся. Пусть мать положит в сумку не только пирожки, но и книжки.
Аркашка убежал в дом.
Николай сказал Илье Федоровичу:
— Вы не сомневайтесь, токарем будет. Я над ним шефство возьму.
— Благодарю заранее.
Предлагая учителю покурить, Алексей Петрович поинтересовался:
— Ну, как тогда собрание?
— Собрания у нас обычно хорошо проходят, — уклончиво ответил учитель.
Илья Федорович мало еще знал своего гостя и не мог сказать ему правды, не мог признаться, что, испугавшись за себя, за свою жизнь, за ребятишек и жену, решил прибегнуть к обману, что потом, дня через три, его вызвали в район и спросили, было ли собрание. И он вынужден был признаться, что собрания не было. «А как же… протокол?» — спросил председатель райисполкома. «Так ведь я, Иван Иваныч, прекрасно же знаю, кто из них что скажет. Не первый год с ними живу», — объяснил он. Председатель пожал плечами, усмехнулся: «Ну, Черепанов!..» Показывая ему подлинный протокол, упрекнул: «Хвалишься тем, что знаешь людей, а вот не мог предугадать, что Горюха Маланьин на собрании выступит и подаст заявление в колхоз!» Председатель и смеялся, и сердился, и жалел учителя, и опять повторил: «Ну, Черепанов!» Так это было.
Илья Федорович скорее перевел разговор на удачную покупку.
— Флигелек добрый, — сказал он. — Поживете в нем…
К вечеру три подводы, нагруженные бревнами и тесом, потянулись вдоль деревенской улицы.
Вышедший за ворота старик, тот самый, что впрягал корову в плуг, покачал головой:
— Времечко! Сперва мужики — кто куда. А теперь уж избы в город потащили.
— Все хорошо будет! — крикнул знакомый Алексею Петровичу возница.
— Хорошо на печи пахать, да круто заворачивать!
Старик махнул рукой и скрылся во дворе.
— А скоро ли пахать-то, дедушка? — засмеялся ему вслед возница и пояснил: — Это и есть наш дед Захар.
Николай и Аркашка шли позади телег.
Аркашка часто оглядывался и махал рукой отцу и матери; они стояли у забора, на самой верхней жерди которого сидели младшие сестренка и братишка. Аркашке показалось, что мать плачет. Отец наклонился к ней и что-то сказал. Может быть, он вспомнил стихи из хрестоматии: «Не стыдися, что за дело? Это многих славный путь».
Шумно в рабочем общежитии.
Весна натворила в нем веселой суеты: распахнула окна, впустила в барак свежий степной ветер, выставила на крыльцо тумбочки, оттащила подальше топчаны и лавки, вытряхнула мешки и котомки, разворошила одежду.
Барак был темный, грязный, стоял на большой дороге, будто для того, чтобы никто его не обошел, заглянул первый же встречный и остался бы в нем, если лень идти дальше. Жили в бараке самые разные люди. Одних по старинке называли зимогорами, других — целкашами, любителями длинных рублей, третьих — просто сезонниками. И зимогоры, и целкаши, и сезонники даже гордились своими прозвищами, словно почетными званиями. Теперь в бараке было светло и весело: холодные стекла покачивавшихся на ветру рам играли солнечными зайчиками.
Посреди разворошенного общежития стоял с котомкой на плече землекоп Егор. Наконец-то ему посчастливилось перебраться из палатки в барак. Надо воспользоваться весенним переполохом и занять место в красном углу. Егор хотел уже было бросить свой мешок рывком, по-хозяйски, на единственную среди топчанов железную койку, как вдруг уборщица оттолкнула его локтем.
— Куда нацелился?
Егор сердито посмотрел на бойкую, скуластую, ладно сбитую бабенку, подвязанную фартуком из мешковины.
— Чего пихаешься? Я по распоряжению.
— Не улежишь ты на ней. Ее на огне сперва прокалить надо. Понял?
— Не привыкать, — отмахнулся Егор.
— Тебе говорят! — крикнула уборщица.
— Чего привязалась?
— Брось мешок, леший! Тащи койку в костер. За бараком огонь развели.
— «Брось мешок!» — проворчал Егор. — А ты подберешь?
— Я вот позову ребят, живо раскачают и — с крыльца вместе с пожитками!
— Чего лаешься? Денег-то на стройке второй месяц не дают. Поневоле за чужим добром потянешься… Пойми: койку в бараке мне за труды пожаловали, а про получку — забудь и думать.
— Ишь ты какой! Да за такие слова ты в жизнь у меня койки не получишь! — решительно заявила уборщица, орудуя метлой. — Отойди!
Егор усмехнулся, рванул койку.
— Не дам, говорю, не дам! — храбро ответила уборщица. — Пусть хоть сам Нечаев приказ пишет. Я этот барак строила, ледяные слезы утирала, дымом грелась… я тут хозяйка! Кого хочу, того и поселю на железную койку.
Зло посмотрев на нее, Егор вышел на крыльцо, сбросил мешок с плеча, закурил и пожаловался рядом стоявшему парню:
— Чертова баба! Не понравилось, что про деньги сказал. А сама она без денег тут метет? Да подступись к ней без целкового — не допустит, — засмеялся Егор. — Верно?
— Она у нас не такая…
— Она и без целкового добрая! — подтвердил другой парень.
Уборщица появилась на крыльце с охапкой досок.
— Не твои ли? — спросила она у Егора и, швырнув доски на землю, сказала парню: — Стащи в костер… На площадке-воруют, черти!
— Не деньгами — так дровами! — усмехнулся Егор. — Надо же чем-то брать!
— Опять за деньги! — возмутилась уборщица. — На кой они такому?
— Полушалок тебе хотел справить…
— Иди ты со своим полушалком. Без тебя обойдемся.
— Опоздал? — усмехнулся Егор. — Другой справил?
Уборщица выругалась и ушла в барак.
— Ловко научилась.
— Среди мужиков живет. Ей без крепкого словца не оборониться.
— Да, дожили, — проговорил Егор. — От бабы и то ласкового обхождения не дождешься.
— Ласкового обхождения захотелось! А еще чего? — спросил стоявший рядом с парнем хмурый старик.
Почуяв в этом вопросе что-то недоброе, Егор настороженно оглядел старика, нехотя бросил:
— Заработанных денег.
— Получишь, — спокойно сказал старик и тем же тоном продолжал: — За длинным рублем явился? Не твои ли это дружки в старых лаптях сюда приехали, а отсюда в новых сапогах сбежали?
Егор отвернулся. Мимо него пронесли железную койку и, должно быть, намеренно толкнули его.
— Из летунов, поди? — не унимался старик. — В угол норовишь забраться, понадежнее место выбираешь? Об одном себе думаешь?
— А кто обо мне думать станет? — рассердился Егор. — Всю зиму проработал на морозе, хотя контракт подписал — свыше сорока пяти градусов не работать, в палатке жил, а валенок так и не дали.
— Неважно, значит, работал, не ударничал.
— Ударничал! — зло выговорил Егор. — В распред придешь, и там то же самое: конфеты только для ударников.
— Вот и становись в ударники.
— За конфетку работать? Нашли дурака!
— Ты вот что, — сказал парень, который все время присматривался к Егору, — мы тебя сюда не звали. Катись, откуда пришел. Места в углу все равно не получишь. Дедушка его займет. Он по ночам не шляется, ему надо покой иметь и от двери подальше, чтоб не продуло. А тебе и у порога сойдет. У порога даже сподручней — легче сбежать, когда новые сапоги получишь.
На крыльце засмеялись. Старик ушел в общежитие, парень вместе с другими отправился за барак, в степь, где разожгли костер. Егор остался один.
Было досадно, что как-то неловко начиналось новоселье. Он верил в свою силу и всегда добивался своего. Так было до тех пор, пока не приехал сюда, на стройку. Здесь с каждым днем жизнь становилась неувереннее, тревожнее… От бабы отпор получил! А поначалу казалось, что на новом месте все пойдет по-иному… Круто начал, следовало бы сперва приглядеться, сдержать себя, не заводить разговора про то, что болит, и вообще помалкивать. Но ведь как тут смолчишь? Деньги не платят, хлеб выдают с перебоями… Надо было с первого дня вырыть себе землянку, написать Маше, чтобы приехала.
От этой мысли Егор улыбнулся.
Маша была соседская дочка, любовь-полунощница. Семья Егора осталась где-то на севере. Пробиться вместе с женой и ребятишками сквозь лагерную стражу и хмурые северные леса было трудно.
