Алексей Петрович прошел за хозяином по узкому полутемному коридорчику мимо клетки с кроликами, через кухню, где были русская печь, стол, накрытый узорчатой скатертью, и от стены до стены — лавка, попал в большую просторную комнату — с висячей керосиновой лампой, черным шкафом, письменным столиком в простенке между окнами. На столике лежали ученические тетради, книги, школьный журнал.

Хозяин пододвинул к столику плетеный стул.

— Присаживайтесь. Чем могу служить?

— Спасибо. Хотел узнать, кто завтра в город поедет.

— Аксютка Басалай собирался.

— Аксютка… Имя вроде бабье.

— Разве? — удивился учитель. — Я его с малых лет знаю. Так и зову, как в школе звали. А вообще-то он Авксентий. Хороший мужик. Первый среди колхозников. А тот, с которым вы ехали… я в окно видел… тот — Никитушка. Темный, чуток с придурью. Я с ним в прошлую весну намаялся, да и нынче еще придется. Не с ним — так с другими. — Учитель подхватил единственным большим пальцем правой руки медную цепочку у пояса и вытащил за нее большие луковичные часы из кармашка. — Шестой час… Надо за реку идти, в другой колхоз. Собрание там насчет подготовки к севу.

— За реку? А не боитесь? Ледоход начинается…

— Я привычный, перебегу, — улыбнулся Илья Федорович.

Где-то, должно быть на кухне, раздался стук молотка. Алексей Петрович поднялся.

— Не буду задерживать… Кто это у вас тут мастеровой?

Учитель чуть смущенно ответил:

— Сынишка мой, Аркашка… Четыре класса окончил, а дальше, говорит, не буду, пойду лучше к сапожнику, сапоги шить. Ах так, думаю, иди! И отправил его в ученье тут поблизости, на Березник. Пожил он у сапожника с полгода, прибежал назад. Не хочу, говорит, сапоги шить, хочу табуретки делать. Отдал я его, архаровца, вот к этому самому Аксютке Басалаю на выучку. Теперь вот и стучит.

Алексей Петрович прошел в кухню и увидел худенького остроносого паренька, совсем еще мальчика, который сколачивал не очень ладную табуретку.

— Здорово, сынок! — приветствовал его Алексей Петрович. — Уважаю мастеровых людей. Ну-ка, дай глянуть. — Он повертел табуретку в руках, поставил на пол. — Что ж, криво да косо вышли колеса… дело будет! Только на мой вкус лучше всего — в токаря. Хочешь? Айда со мною на стройку!

Аркашка посмотрел на него вопросительно:

— Не знаю.

— Я серьезно! Через две-три недельки приеду за домом… Подумай. Не худое дело советую.

В дверях показалась располневшая не по годам женщина с усталым лицом, с чуть испуганным выражением серых глаз. За ее юбку держались двое малышей.

— Олюшка, вот познакомься. Товарищ из города.

Женщина, не подавая руки, поклонилась гостю, спросила:.

— Чайку не хотите ли?

— Верно, чайку, а? — оживился Илья Федорович. — Я, грешным делом, чаек люблю.

— Спасибо. На собрание опоздать можно…

— Неужели пойдете на собрание? — всполошилась хозяйка. — Ведь ледоход. Льдины еще с ночи трещать начали, а теперь уж, поди, разводья…

— Я тут ни при чем, к этому делу касательства не имею, — сказал Алексей Петрович. — Тоже вот думаю, как через реку-то идти?

— Ничего! — успокоил Илья Федорович. — Все будет в порядке.

Алексей Петрович вышел на крыльцо первый, постоял, покурил, подождал учителя. Вскоре появился Илья Федорович, в тулупе, в шапке-ушанке, легко сошел с крыльца. На улице он указал избу Аксютки Басалая и протянул руку. Алексей Петрович с поспешностью неловко пожал ее, ощущая силу большого пальца, посмотрел вслед удалявшемуся учителю, а потом вдруг окликнул его и торопливо пошел следом.

— На реку гляну…

Было уже довольно темно, чуть подморозило. По сторонам черной, подтаявшей за день тропинки лежал схоронившийся в кустарниках ноздреватый снег. На берегу явственно слышался шум подвигавшегося льда, отчетливо виднелись две-три полыньи: на противоположной стороне трещины уже перешли в разводья. Вдоль берега тянулась наледь.

— Трудновато будет, — посочувствовал Алексей Петрович. — Трудновато, — повторил он предостерегающе.

— Приказано! — пошутил Илья Федорович. — А вы идите, идите к Басалаю.

— Ну что ж, счастливо провести собрание. Алексей Петрович ушел.

Учитель спустился к реке, ступил на подтаявший лед, сделал по воде несколько замедленных шагов, чувствуя, как погрузает в ледяную кашицу, словно лед таял под сапогами. Перед ним оказалась темная извилистая трещина, которой он ранее не заметил. Подумав, он перепрыгнул ее, сделал два-три шага и снова приметил трещину, тусклый блеск воды и не мог разобрать — полынья это или наледь, и растерянно отступил. Оглянувшись, увидел, что та трещина, которую он только что перепрыгнул, уже стала значительно больше, извилистее. Он отбежал в сторону, слегка напуганный, но вынужден был отступить и здесь: впереди мерцала полынья. Учитель быстро побежал к берегу, разбрызгивая воду и перепрыгивая через все новые и новые трещины. Ступив на землю, он огляделся, тяжело дыша, и пошел, почти побежал в низовья реки, надеясь, что там лед крепче и еще нет разводьев, что можно перепрыгнуть с льдины на льдину, если их вдруг затрет в узком месте. Но лед на повороте реки был изломан еще больше, некуда уже было ступить — впереди тянулась широкая полоса воды.

Побегав у берега, сделав несколько попыток перебежать на ту сторону, Илья Федорович, обессиленный, вернулся домой.

Это и обрадовало и встревожило жену:

— Что же теперь, Илюша, уполномоченный-то что скажет?

— А ты, Оленька, не заботься, не думай. В другой раз проведем. Время еще есть.

— Так ведь я помню, как он тебе наказывал. Строго наказывал.

— Ты иди, Оленька, иди ложись или что там. А я еще поработаю. У меня не все тетради-проверены.

Илья Федорович поцеловал жену и, оставшись один, взял чистую тетрадь и начал писать: «Протокол общего собрания колхозников сельхозартели «Заря». Повестка дня: подготовка к весеннему севу. Сообщение тов. Черепанова И. Ф. В прениях выступали…» Учитель подумал и написал: «Колхозник Иван Петров. Он сказал…» Часа через два протокол был готов. Перечитав, учитель горестно вздохнул.

Между тем Алексей Петрович долго не мог уснуть на колючем, набитом старым сеном, мешке в горнице Аксютки Басалая, думал об учителе, прислушивался к шуму за окном — не кричат ли со стороны реки, хотел даже встать и пойти на берег, но не решился беспокоить хозяев.

Недели через две вместе с Николаем приехал он снова в Старый Погост.

У кузницы близ дороги чинили перекошенную борону, подкручивали гайки на зубьях, далеко в поле тянулись два воза с удобрениями, от них шел пар, такой же, как от черных проталин земли.

Навстречу прошли два мужика — они ругали весну и толковали о будущем урожае: будет или не будет взято по пятидесяти пудов с десятины. В крайнем дворе какой-то старик впрягал в плуг корову.

Весна в этом году была недобрая — холодная, ветреная, дождливая. Уже апрель, а не было еще ни одного солнечного, ласкового денька. Дожди порою переходили в ливни. Вот и сегодня тучи обложили все небо. Многие поля затопило. Не успевали просыхать даже взгорки.

Под раскидистой ивой, на стволе которой висела крючковатая палка с ведром, был колодец. У колодца, на сломанном колесе, давно вросшем в землю, сидели мужики. Один из них был Басалай. Увидев Алексея Петровича, он поднялся ему навстречу и сообщил, что сруб уже раскатан, оставалось только погрузить его.

Алексей Петрович нанял три телеги. Пока мужики укладывали бревна, он вместе с Николаем отправился к учителю. Илья Федорович встретил их радушно, однако чуть смущенно. Аркашка тут же доложил, что он надумал учиться на токаря.

— Я как чувствовал, — обрадовался Алексей Петрович. — Учителя тебе привез. Вот, знакомься, — указал он на Николая. — А как отец — разрешает?

— Пусть идет, его дело.

— Ладно, только вот что, Аркашка, — предупредил Алексей Петрович, — если ты думаешь, что мастерство избавит тебя от школы, то напрасно и собираешься. Будешь после работы вечерами учиться. Согласен?