Ее правота раздражала и обезоруживала одновременно. Она не просила пощады, боясь за свою участь. Она призывала его мужское начало не смещать фокус со своих амбиций. «Очаровательное коварство!» – подумал Джузеппе. С усилием взяв себя в руки, он произнес:
– Пожалуй, с моей стороны будет правильно раскланяться, синьорина. Еще раз примите мою искреннюю благодарность. Ваша поддержка для меня бесценна.
– Доброго вам дня, маэстро, – возможно, несколько поспешно кивнула она.
Быстрой поступью он вышел из комнаты. Джузеппина, как завороженная, смотрела на дверь, закрывшуюся за ним. Пара мгновений, и дверь снова распахнулась. Верди стоял на пороге с совершенно безумным взглядом. Несколько широких шагов, и он уже страстно ее целовал. Тело Джузеппины не дало ей шанса отвергнуть поцелуй. Она почувствовала, будто летит. Ничего подобного она никогда раньше не ощущала. Оторвавшись от ее губ Джузеппе прижался лбом к ее лбу и проговорил хриплым голосом:
– Я очень скоро наберу достаточно силы, чтобы обеспечить и защитить тебя. До той поры я больше не позволю себе даже взгляда, что мог бы поставить под угрозу твое благополучие.
И даже не взглянув на Джузеппину, маэстро практически выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь.
– Или благополучие твоих премьер… – пробормотала она, пытаясь прийти в себя. Однако, сколь сильно не была Джузеппина потрясена и взбудоражена произошедшим, наивный, искренний, самоуверенный, достойный подростка пыл маэстро не мог не вызвать у нее улыбку.
Верди вышел из здания, сделал глубокий вдох и осмотрел кишащую людьми улицу. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым.
Отголоски дамской болтовни, плач ворона, шаги прохожих, шарканье метлы дворника, скрип мокрой тряпки о витрину кондитерской, ругань кучера – звуки вновь сплетались в узор странной, но отчетливо слышимой мелодии. Джузеппе закрыл глаза и сделал еще один глубокий вдох, словно хотел вдохнуть эту музыку внутрь себя. Улыбаясь, он неторопливо побрел по улице, каждый звук которой в идеальной синхронности с его шагами добавлял что-то кружившей вокруг мелодии.
В следующую пятницу, как впрочем, и почти в любую пятницу, Бартоломео Мерелли проводил ночь у своей любимой подруги. Обстоятельства в этот раз сложились так, что они вместе выехали из театра, и теперь богато украшенная металлическими арабесками карета везла их к дому синьорины Стреппони. Джузеппина задумчиво смотрела в окно. Мерелли с карандашом в руке просматривал увесистую стопку документов, которая едва помещалась в его пальцах.
– Меня более чем удивила твоя готовность участвовать в «Набукко», – проговорил Мерелли параллельно читая одну из бумаг.
– Абигайль – потрясающая… – начала было Джузеппина, все еще наблюдая за мелькающими вдоль дороги кронами кленов, но Мерелли ее перебил:
– Сложнейшая партия из всех, что я когда-либо видел. Совершенно безжалостно написано.
Джузеппина перевела изумленный взгляд на импресарио.
– Прошу прощения? – она искренне не понимала, что он имеет в виду.
– Чахотка – это не шутки, любимая, – промолвил он, перевернул страницу и продолжил чтение.
– Ты не имел права вызнавать у моего… – вскипела Джузеппина, но Мерелли снова перебил ее, делая пометку на одной из страниц:
– Не переходи черту, моя дорогая, – сказал он настолько дружелюбно, как будто предлагал ей чашечку чая.
Джузеппина сделала глубокий вдох и вдруг ее побледневшее от ярости лицо стало совершенно спокойным.
– Никто не исполнит Абигайль лучше меня, – промолвила она ровным тоном.
– В этом я не сомневаюсь, – ответил он все еще не удостоив Джузеппину взглядом.
– Я продержусь сезон, а после можно будет взять длительный отпуск, как настаивает доктор Полини. Никаких летних гастролей в этом году. Все будет хорошо.
Мерелли так и не счел нужным оторваться от бумаг.
– Безответственно, душа моя, с какой стороны ни посмотри, – проговорил он все в том же предлагающем чаю тоне, – Интересно было бы знать: жертвуешь ты собой во имя искусства или во имя Верди?
Джузеппина вздернула подбородок, ничего не ответив. Остаток пути они не разговаривали. Он работал с бумагами, она смотрела в окно.
Добравшись до дома, Джузеппина пошла распорядиться насчет ужина, а Мерелли остался в гостиной и сел за рояль. Многие считали его существом бездушным, способным размышлять лишь категориями прибыли даже там, где всецело должно царить чистое искусство. Но Бартоломео искренне любил музыку. Господь не даровал ему способности к сочинительству, но подарил талант ощущать, а главное понимать послания, что неизменно несут с собой мелодии и ритмы, а потому ему с той же легкостью давалась музыкальная импровизация, что и красноречие.
Он задумчиво поставил пальцы на клавиши. День был тяжелый, сегодня каждый второй на пути раздражал его безрассудным упрямством. Джузеппина стала достойным завершением этой череды. В комнате зазвучало одно арпеджио, второе, третье… Пожалуй, сейчас ему хотелось соль бемоль мажор. Тоника, терция, квинта, и он отпустил пальцы в свободное движение. Рояль радовался им, как кот рукам хозяина, мурлыча одухотворенную тихую мелодию, которая, казалось, расслабляет все пространство вокруг. Мерелли улыбнулся. Такие минуты приносили ему больше успокоения, чем добрые десять часов глубокого сна.
Джузеппина вошла в комнату, подошла к нему и обняла за плечи. Мерелли неторопливо взял пару финальных аккордов.
– Как же я люблю, когда ты так играешь, – тихо и нежно проговорила она.
Он откинулся на нее спиной, прижался затылком к груди Джузеппины и взял ее ладонь в свою.
– «Набукко» рушит каноны традиционной оперы, – сказала она как можно более примирительным тоном, – Гениальная идея – это всегда риск. А мы с тобой видели слишком много смелых идей, задушенных неуклюжим исполнением.
– Тебе нужен перерыв вместо того, чтобы давать при первом появлении две октавы от си малой до си второй, и тут же терцет от до третьей! – вспылил Мерелли, а потом вздохнул и пробормотал, – Боже, как он вообще мог до этого додуматься…
– Это невероятно прекрасно, – улыбнулась она.
– Тут трудно возразить! – согласился он.
Джузеппина крепче обняла своего импресарио.
– Мы оба знаем, что моя сценическая жизнь, похоже, подошла к финалу, – проговорила она.
Он резко повернулся, готовый возразить, но Джузеппина положила пальцы на губы Мерелли, останавливая его.
– Ты можешь представить что-то лучше Абигайль для моего последнего акта? —промолвила она.
С непроницаемым лицом Мерелли встал.
– Твое желание для меня закон, дорогая, – не выражающим ни единой эмоции голосом проговорил он и, не утруждая себя никакими дальнейшими объяснениями, направился к двери, – Уже поздно. Не пора ли нам поесть?
Джузеппина в замешательстве от такой внезапной и подозрительной капитуляции послушно последовала за ним.
Одна из причин, по которой Бартоломео Мерелли, раньше менявший любовниц как перчатки, уже пять лет состоял в отношениях со своей очаровательной оперной дивой, была в том, что она прекрасно чувствовала, когда стоит замолчать. Остаток вечера они провели в беседах на отвлеченные темы, а потом мирно уснули.
А вот Темистокле поспать не дали. Около трех часов ночи его поднял с постели громоподобный стук в дверь. Теми зажег свечу, посмотрел на часы, пробормотал ругательство и, на ходу натягивая халат, в тревоге начал спускаться по лестнице. Во входную дверь колотил совершенно окоченевший на зимнем, ночном морозе Джузеппе.
Солера открыл дверь и Верди одним прыжком очутился в коридоре.
– Мы должны добавить еще две партии хора! – с нездоровым возбуждением с порога заявил он вместо приветствия.
– Что? – спросонья пробормотал Темистокле. Если бы он не был таким сонным, то точно поколотил бы своего неугомонного друга.
– Хор должен исполнять доминанту в половине сцен, – все с тем же воодушевлением проговорил Джузеппе, снимая пальто, – Ты только представь! Действие будет развиваться от хора к хору, и наша песнь уже не про царей, а про народ!
