Наша собственная культура представляет нам массу примеров того, как покупалось молчание женщин, ставших жертвами сексуального насилия. Вспомним интервью, приведенное в книге Ронана Фэрроу «Поймать и убить» (Catch and Kill), где детально описаны попытки Харви Вайнштейна заплатить жертвам его преступного поведения за молчание. Кинопродюсер Александра Каноза замечает: «Он [Вайнштейн] создает ситуацию, в которой промолчать было бы для тебя выгоднее, чем высказаться». В свою очередь, актриса Розанна Аркетт, упоминая о договорах о неразглашении, составленных командой юристов Вайнштейна, подтверждает, что Вайнштейн «сделает все возможное, чтобы добраться до всех нужных людей и заставить их молчать»{129}.
В книге «Знай мое имя: Правдивая история» Шанель Миллер рассказала о своем изнасиловании в кампусе Стэнфордского университета, а также о «заявлении о воздействии на жертву», опубликованном на сайте BuzzFeed. Она во всех подробностях описала отношение к делам о сексуальном насилии и о том, как они рассматриваются внутри судебной системы, нацеленной на защиту преступников. «Годами сексуальные преступления замалчивались из-за нашего молчания, – пишет она. – Вернее, наше молчание позволяло замалчивать эти преступления. Это позволял наш страх – страх того, что произойдет, если мы заговорим. Общество находило для нашего молчания тысячи причин: молчи, если у тебя недостаточно доказательств, если это произошло очень давно, если ты была пьяна, если мужчина слишком влиятелен…»{130} Ее история не только изменила законы Калифорнии, но также привела к отводу судьи, который рассматривал это дело: налицо пример того, как внесудебные показания способны повлиять на признание вины или невиновности, а также на оценку адекватности вынесенного судебного решения.
«Как заставить жертву молчать» – так называется глава в книге Джоди Кантор и Меган Тухи «Она сказала» (She Said). В ней журналистки рассказывают о своем материале на тему харассмента, «повлекшем за собой возникновение целого движения». Кантор и Тухи быстро осознали, что для преодоления проблемы «ее слова против его» им придется отыскать веские доказательства достоверности автобиографических свидетельств, которыми они располагали. В конце концов такие доказательства нашлись, как ни парадоксально, в договорах о неразглашении – тех самых документах, которые предназначались для того, чтобы «заглушить» свидетельства о сексуальных преступлениях и харассменте. Эти договоры и соглашения о конфиденциальности выросли из правового механизма, разработанного командами юристов, которых больше интересовали высокие гонорары, чем публичная огласка преступлений: «Бабки за молчание – так все решалось». Для юристов, работающих за «гонорар успеха» (дополнительное вознаграждение в случае победы в деле) и получающих в качестве оплаты до трети выигранной клиентом суммы, было выгоднее урегулировать дело во внесудебном порядке и избежать риска проиграть его (или риска, что клиент заберет иск, опасаясь унижения в зале суда). В результате возникла система, которая «развязывала преступникам руки вместо того, чтобы останавливать их»{131}.
В следующей главе мы подробнее поговорим об историях, рассказываемых женщинами, и о том, как глубоко повествование Голосом Матери (вспомним замечательный термин Урсулы Ле Гуин) связано с разоблачением, сопротивлением и восстановлением справедливости. Но сперва я хотела бы отметить, что фольклорное мировосприятие парадоксальным образом способно как поощрять высказывание, так и принуждать к молчанию. В трех сказках – кенийской, японской и русской – возникает встречный по отношению к женскому сказительству дискурс. Сюжеты этих сказок поразительны, так что я не могу не включить их в эту главу: они наглядно показывают, насколько уязвимы те, кто стремится при помощи историй передать мудрость, дать совет или донести до слушателя те или иные ценности.
«Мы рассказываем истории, чтобы жить», – заявляет американская писательница Джоан Дидион в своем «Белом альбоме» (The White Album), и те истории, что рассказывают женщины, служат ярким подтверждением этой позиции. «Переменчивая фантасмагория» фактического опыта, добавляет Дидион, требует «линии повествования», а также «поучения» и «социального или нравственного урока». Другими словами, слушая или читая историю, мы инстинктивно пытаемся научиться чему-то, и нам кажется, что о прошлом не стоит говорить, если из этого рассказа нельзя почерпнуть нечто полезное для настоящего{132}. Тем важнее всегда задумываться о том, кто рассказчик, кто слушатель и для чего это все нужно.
Под этим «чтобы жить» Дидион подразумевает нечто большее, чем просто выживание. Истории придают нашей жизни смысл, питают нас и укрепляют наши связи. Вспомните историю Филомелы, которая показывает, как женщины добивались того, чтобы их голос – хотя бы простой призыв к справедливости – был услышан. Возможность поднять голос им предоставляют молчаливые объекты женского труда (прядения, шитья и ткачества), такие как полотно Филомелы. Превратившись в птицу, Филомела была обречена вечно петь свою печальную песнь и стала символом поэтического дара. В некотором смысле история Филомелы и Прокны демонстрирует яркий пример зависти сказителя: ведь Овидий неспособен предложить читателю тот непосредственный опыт, который заключает в изображение и песню Филомела. Он может только пересказать эту историю. Но и это, конечно, его огромная удача и привилегия.
А теперь поговорим о Голосе Отца – или нескольких нарративах, противопоставленных историям о храбрости и осторожности, которые рассказывают женщины женщинам. Удивительно ли, что самая первая записанная народная сказка посвящена ложному обвинению в сексуальном насилии? «Повесть о двух братьях» датируется XIII в. до н. э. Одного брата зовут Бата, а другого Анупу{133}. Жена Анупу пытается соблазнить своего деверя, а когда Бата отвергает ее (и великодушно обещает сохранить ее домогательства в тайне), она заявляет мужу, что Бата пытался взять ее силой, и даже предъявляет ему фальшивые следы побоев. Но в конце концов Анупу узнает правду, убивает жену и бросает ее тело собакам. Эта повесть, одна из первых историй о сфабрикованном обвинении, входит в ряд фольклорных сказок, которые представляют собой иную традицию, противоположную доминирующим в фольклорном репертуаре сюжетам.
Сказка «Мясо языка» родом из Восточной Африки, где пересекаются исламская традиция и племенные культуры. Версия, которую я привожу ниже, была записана в Кении в 1960-х гг. в рамках проекта по сохранению традиции устного народного творчества. Она показывает, какую грандиозную роль в благополучии человека играет сказительство. За неаппетитным названием сказки скрывается энергичный нарратив, выражающий идею необходимости историй. Но даром рассказывать истории эта сказка с поразительной категоричностью наделяет одних мужчин: лишь мужчины способны говорить, петь, заботиться, кормить и лечить. Контраст в судьбах двух жен однозначно указывает на то, что истории необходимы для жизни, но в данном случае лишь мужчины понимают «тайную» силу историй и могут передавать друг другу эту тайну.
Жил-был султан во дворце со своей женой. Жена была очень несчастна. С каждым днем она худела и теряла силы. И жил в том же городе бедняк, у которого жена была румяной, здоровой и счастливой. Услыхав об этой паре, султан позвал бедняка ко двору и спросил, в чем его секрет. Бедняк ответил: «Все очень просто. Я кормлю ее мясом языка». Султан вызвал к себе мясника и велел ему скупить языки всех животных, каких только забивали в городе, и принести их во дворец. Каждый день он отсылал языки своему повару и приказывал запекать их и жарить, тушить и солить всеми возможными способами и готовить по всем рецептам, что когда-либо были записаны. Царицу кормили этими языками три или четыре раза в день, но все без толку. Она худела и слабела. Тогда султан приказал бедняку поменяться с ним женами, и бедняк скрепя сердце согласился. Он забрал себе худую царицу, а свою жену отослал во дворец. Увы, его жена тоже стала худеть и слабеть, какими бы прекрасными блюдами султан ее ни кормил. Было ясно, что и ей во дворце живется несладко.
А бедняк, возвратившись домой под вечер, приветствовал новую жену и рассказывал ей обо всем, что повидал за день, особенно о всяких забавных происшествиях. Он рассказывал ей истории, да так, что она визжала от хохота. А потом он ударял по струнам и пел ей песни, которых знал великое множество. До поздней ночи он играл и веселил ее. И – о чудо! – королева поправилась всего за несколько недель. Теперь она радовала глаз, и кожа у нее была гладкая и блестящая, как у юной девушки. Весь день она улыбалась, вспоминая все чудесные истории, которые рассказывал ей муж. Когда султан позвал ее обратно, она отказалась возвращаться. Султану пришлось самому ехать за женой, и он застал ее здоровой и счастливой. Он спросил, что же такое делал бедняк, и она все ему рассказала. Тогда-то он и понял, что значит кормить мясом языка{134}.
