Или давайте представим себе юридический спор о нуллифицирующем вердикте суда присяжных – судебная практика, когда присяжные считают обвиняемого по уголовному делу виновным, но голосуют за его оправдание, поскольку считают применяемый закон несправедливым.
– Я поддерживаю нуллифицирующий вердикт присяжных.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что долг присяжного – не поддерживать несправедливые законы и оправдывать людей, которые по этим законам подвергаются наказанию.
– Понимаю. Однако сотню лет назад присяжные в южных штатах иногда пользовались этим принципом, чтобы оправдывать подсудимых, которые линчевали чернокожих. Справедливо ли это?
– Конечно, нет, это ужасно.
– Но разве у тех присяжных не было обязанностей, о которых вы говорите сейчас?
– Я вовсе не это имел в виду.
– Хорошо, извините. Тогда что же вы хотите сказать?
Естественно, ход рассуждений может быть и обратным.
– Я категорически против нуллифицирующего вердикта жюри.
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю о том, что присяжные обязаны следовать закону вне зависимости от того, что они о нем думают. Нельзя освобождать виновных от ответственности только потому, что присяжные не согласны с законом, который устанавливает наказание.
– Понимаю. Однако пару столетий назад присяжные в северных штатах обращались к нуллификации для того, чтобы избежать вынесения приговора людям, помогавшим беглым рабам с Юга. По-вашему, это правильно?
– Я не могу осуждать такие поступки. Да и никто бы в наше время не стал их осуждать. Но это явно не то, о чем я говорю.
– Хорошо, извините. О чем же вы на самом деле говорите и как нам отделить один случай от другого?
Смена перспективы. Принцип можно оспорить, задавшись вопросом о том, как восприняли бы его люди, находящиеся в другой позиции. Подобная тактика особенно полезна в дискуссиях об этике. Рассуждая о том, как правильно поступать и как достойно жить, легко впасть в соблазн эгоизма или недальновидности. Иногда его удается преодолеть, взглянув на вещи глазами другого человека или другой эпохи.
Возьмем в качестве примера адвоката, представляющего клиента в какой-то тяжбе. Противник клиента хочет нанять того же адвоката, чтобы тот защищал его в другом деле, не имеющем отношения к первому. Речь идет о больших деньгах, и адвокату нужно решить, соглашаться ли с поступившим предложением.
– Похоже, конфликта интересов здесь нет.
– Почему?
– Мой клиент полагается на мою лояльность. Я остаюсь лояльным. Эти два дела не имеют никакого отношения друг к другу. Между ними нет ничего общего.
– Понимаю. Но поставьте себя на место своего клиента. Вы не удивились бы, узнав о том, что ваш адвокат работает и на вашего противника?
– Ну, вероятно, да, удивился бы.
– А вы ожидали бы, чтобы вас по крайней мере уведомили об этом?
– Пожалуй, ожидал бы.
– И вы по-прежнему уверены, что здесь нет конфликта интересов?
Но давайте теперь вернемся к сократическим темам и исследуем ряд вопросов, заимствованных у Плутарха, считавшего себя последователем Платона и Сократа[247]:
– Я считаю наилучшей жизнью ту, которая приятна.
– А если бы вы узнали, что жить вам осталось всего час или два, то, имея выбор, вы предпочли бы провести оставшееся время, наслаждаясь или же делая что-то ценное для дорогих вам людей?
– Вероятно, предпочел бы сделать что-то важное для других.
– Но тогда почему в остальное время вы выбираете иное?
Такого рода вопросы могут оказаться продуктивными и в изучении самого себя. По сути, они требуют обычной сократической последовательности. Только согласовывать между собой придется не два разделяемых вами убеждения, а ваши собственные ответы на один и тот же вопрос, задаваемый под разными углами зрения. Вы сравниваете свой нынешний взгляд на проблему с тем, какой она покажется вам в будущем, с тем, как ее воспринимают другие люди, мнение которых для вас важно, с тем, как ее будут рассматривать ваши скептически настроенные противники, с тем, как она будет выглядеть, будучи представленной в публичном пространстве, и так далее. Если ответы не соответствуют друг другу, то, вероятно, их потребуется скорректировать.
Если все сказанное верно, то какие еще выводы можно отсюда сделать? Хорошие вопросы по поводу того или иного утверждения можно начать с констатации его истинности. В этом случае мы принимаем высказанный тезис за чистую монету и пытаемся выяснить, куда он способен нас привести. В предыдущем разделе был рассмотрен один из возможных путей, а именно изучение того, как интересующий нас принцип применяется в крайних случаях. Но можно пойти и по другому пути, поставив вопрос так: если утверждение на самом деле истинно, то чего еще можно от него ожидать? Что из него вытекает, как практически, так и концептуально?
Поясню сказанное, перефразируя упоминавшиеся выше диалоги. Протагор в них заявляет, что добродетели можно обучить. Если это так, то те, кто больше всего времени посвящает изучению добродетели, будут обладать ею в максимальной степени, верно же? «Вероятно, да». В таком случае можно ожидать, что такие люди станут экспертами по части добродетели и к ним будут обращаться за консультациями? «Похоже, да». Но все-таки мы не видим ничего подобного, не правда ли? Естественно, на это можно было бы как-то ответить (см. главу 15), как, впрочем, и на другие вопросы, поставленные в данной главе. Сейчас, однако, нам важно рассмотреть саму структуру вопроса. Поэтому обратимся к более современному примеру:
– Распространение видеоигр, где демонстрируется насилие, нужно запретить или как минимум регулировать. Их надо взять под контроль.
– Почему?
– Они становятся одной из причин распространения насилия в реальной жизни, с которым мы сталкиваемся каждый день.
– Возможно, и так. Но разобраться в том, что и чем обусловлено, весьма трудно. Как вы полагаете, какая здесь причинно-следственная связь?
– Она очевидна. В игре дети постоянно убивают людей понарошку, и это снижает их чувствительность к чужому страданию. В итоге это сказывается на их поведении.
– Похоже, эта проблема касается не только американских детей. Считаете ли вы, что она актуальна во всем мире?
– Да, везде, где дети столько же времени посвящают подобным играм. Такова человеческая природа.
– Значит, чем чаще дети в какой-нибудь стране играют в игры такого рода, тем больше насилия там будет на улицах?
– В какой-то степени – да. При прочих равных условиях.
– Интересно было бы почитать исследования, показывающие, что увлеченность виртуальным насилием действительно способствует распространению реального насилия.
– Да, это было бы любопытно.
– Но вот, кстати, как раз такое исследование: похоже, что в плане роста насильственных преступлений страны, где люди расходуют больше денег на видеоигры, не очень опережают те страны, где на такие игры тратятся меньше.
– Интересно. Впрочем, это же другие страны. Похоже, с играми что-то не так именно в интересующей нас стране.
– Что, например?
Обратите внимание, что в рассматриваемом примере есть эмпирическая часть, то есть ссылка на статистику преступлений, которая обязательно была бы представлена, если бы спор шел по-настоящему. Но в сократическом вопрошании, как правило, избегают аргументов, которые требуется подкреплять сторонними фактами. Его суть в том, чтобы опровергнуть заявленный тезис, опираясь исключительно на убеждения собеседника. Зачастую это оправданно; оспаривать убеждения людей, предъявляя им те или иные факты, – как ни странно, неэффективный способ менять их образ мысли. Тем не менее ссылка на факты может быть важной в продвижении диалога вперед; в сократическом контексте это всегда хорошо – при условии, что удастся прийти к согласию. Ведь суть именно в том, чтобы переходить к каждому следующему шагу только после того, как собеседник с вами согласится. А если вы обдумываете какую-нибудь тему самостоятельно, то сократический подход будет предполагать выдвижение таких тезисов, которые вызывают у вас затруднения; вам надо будет усложнить себе задачу, а не воображать удобные факты.
