Горгий, 491a
КАЛЛИКЛ. Клянусь богами, без умолку, без передышки ты толкуешь о поварах и лекарях, о башмачниках и сукновалах – как будто про них идет у нас беседа!
А вот более понимающий взгляд:
Пир, 221d–222a
АЛКИВИАД. Кстати сказать, вначале я не упомянул, что и речи Сократа больше всего похожи на раскрывающихся силенов. В самом деле, если послушать Сократа, то на первых порах речи его кажутся смешными: они облечены в такие слова и выражения, что напоминают шкуру этакого наглеца сатира. На языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего благородства.
Зачем Сократ проводит столько аналогий? Во-первых, он пытается заставить собеседников усердно мыслить непривычными способами, а аналогии делают этот процесс доступнее. Он предлагает делать сопоставления с повседневными вещами и занятиями – с глиной или сапожным ремеслом. Подобные образы облегчают восприятие абстракции и создают определенное ощущение комфорта. Кроме того, они показывают, что экспериментировать с аналогиями может любой, – в этом деле не обязательно быть специалистом. Сократ словно наставляет: говорите так, как привыкли говорить о знакомых предметах, но мыслите при этом о вещах более серьезных.
Во-вторых, Сократу нужно обойти риск того, что темы, представляющиеся ему важными, например справедливость или добродетель, покажутся лишь словами, чем-то гораздо менее значимым, нежели вещи осязаемые, с которыми мы встречаемся в повседневной жизни. Сократ беспокоится, что его собеседники не воспримут идеи в качестве чего-то вполне реального. Рассмотрим его рассуждения о смерти:
Федон, 81b
Но, думаю, если душа разлучается с телом оскверненная и замаранная, ибо всегда была в связи с телом, угождала ему и любила его, зачарованная телом, его страстями и наслаждениями настолько, что уже ничего не считала истинным, кроме телесного, – того, что можно осязать, увидеть, выпить, съесть или использовать для любовной утехи, а все смутное для глаза и незримое, но постигаемое разумом и философским рассуждением, приучилась ненавидеть, бояться и избегать, – как, по-твоему, такая душа расстанется с телом чистою и обособленною в себе самой?
(Нет.) Сократ считает, что идеи столь же важны, как зримое и осязаемое, а возможно, даже и более. Он хочет, чтобы другие люди относились к ним так же[122]. Он желает, чтобы люди заботились о своем внутреннем мире – о своей душе – с той же энергией и вниманием, какие тратят на свое физическое «я» и другие зримые вещи. Мы привыкли относиться к тому, что доступно нашим чувствам, с большей серьезностью, чем к тому, что доступно лишь нашему разуму. Сократ, однако, противник такой предвзятости; он борется с ней, а аналогии выступают его оружием в этой борьбе.
Эпагоге. Как было показано выше, аналогии не доказывают сходства, на котором основаны, но зато они делают его более убедительным – если, конечно, они способны быть интуитивно привлекательными. Если две вещи похожи в чем-то, то, вероятно, они похожи и в другом; не исключено, что они основываются на одном и том же общем принципе. Рассматриваемые под указанным углом зрения, аналогии начинают напоминать форму эпагогического рассуждения – еще один вид аргументации, который применяет Сократ и на котором надо остановиться хотя бы кратко.
Эпагоге – вид аргументации, в котором конкретные примеры приводят к общему выводу. Вот пример из «Протагора», представляемый самим Сократом:
Протагор, 332с
– Скажи-ка мне, пожалуйста, – продолжал я, – бывает ли что-нибудь прекрасным?
Протагор допустил, что бывает.
– Существует ли иная его противоположность, кроме безобразного?
– Нет.
– Дальше: бывает ли что-нибудь хорошим?
– Бывает.
– Существует ли иная его противоположность, кроме плохого?
– Нет.
– Пойдем еще дальше. Бывает ли звук высоким?
– Да.
– Но ему нет ведь другой противоположности, кроме низкого звука?
– Нет.
– Не значит ли это, – сказал я, – что каждой вещи противоположно только одно, а не многое?
Протагор согласился.
Эпагоге обычно рассматривают в качестве одного из способов индуктивных рассуждений, то есть перехода от конкретных примеров к общим выводам. Однако применение этого метода Сократом иногда требует более подробной интерпретации[123]. Он часто приводит несколько примеров, которые устроены одинаково, а затем выдвигает предположение о том, что все случаи устроены точно так же. Однако иногда не совсем ясно, какую связь он проводит между своими примерами и выводами. Теоретически он мог бы сказать: мы рассмотрели все свидетельства, имеющие отношение к делу, – и вот вам правило, которое все объясняет. Но под этим может подразумеваться и следующее: мы проанализировали кое-какие свидетельства, и не исключено, что обобщающим для них будет такое-то правило. Наконец, допустимо и такое: у нас есть несколько примеров, и вот та общая особенность, которую они иллюстрируют (но которую не доказывают), или универсальная идея, которую все они представляют. Ситуацию, описанную в «Протагоре», можно интерпретировать как извлечение правила из нескольких примеров или приведение нескольких примеров правила, которое формулируется интуитивно. Среди специалистов идут дискуссии относительно того, какие из этих линий используются в аргументации тех или иных диалогов. Мы не имеем возможности углубиться в них, однако читателю стоит иметь в виду разные варианты.
Эпагоге и аналогия – это несущие конструкции сократической аргументации. Они похожи друг на друга, потому что в обоих приемах предполагается постоянное сопоставление знакомых вещей с незнакомыми понятиями. В значительной мере сократические рассуждения о морали идут именно по этой схеме: обсуждаемый случай больше похож на указанный или на какой-то другой? Что мы можем почерпнуть из того, что уже нам известно? Сократ сначала добивается от собеседника согласия с самыми простыми утверждениями, а затем превращает его в согласие по утверждениям гораздо более сложным.
10
Правила ведения сократического диалога
Сократ устанавливает правила ведения беседы. В этой главе мы рассмотрим некоторые из них, а именно: пытайся найти истину, а не победить; изучай людей, а не только их утверждения; оценивай аргументы по существу независимо от того, кто их выдвигает; говори прямо и только то, что думаешь; применяй принцип одного свидетеля, то есть относись к собеседнику как к судье, оценивающему твои показания; придерживайся принципа доверия; не обижайся сам и не обижай других. Мы не останавливались на этих правилах в главе 3, посвященной центральным элементам сократического метода, поскольку некоторые из них справедливо считаются второстепенными, а некоторые применяются гораздо реже прочих. Тем не менее они все равно важны.
Спокойное отношение к правилам. Некоторые из правил, предложенных Сократом, можно назвать таковыми лишь с натяжкой, поскольку у самого философа отношения с ними весьма непростые. Он придумывает их, а затем сам же нарушает. Например, он сначала запрещает собеседникам произносить длинные речи, но позже сам разражается пространной тирадой[124]. Иногда он приводит некачественные аргументы, вызывая споры о том, не нарочно ли он так поступает[125]. Он предстает то откровенным, то скрытным. К философии он относится с иронией, но в итоге за свою философию отдает жизнь. И у Сократа, и у Платона, а может быть и у них обоих, был вкус к веселью и лукавству – к той стороне человеческой натуры, которая далека от прямолинейности и трезвости, с которыми Сократ ассоциируется на первый взгляд. Вот комментарий Паскаля на этот счет:
