Например, Лахет утверждает, что мужество – это стойкость. Вы задумываетесь: всегда ли это так, если понимать тезис буквально? Можете придумать гипотетический пример, в котором это неверно, например описать человека, который очень настойчиво ищет наркодилера, готового продать ему дозу. (И не будем смущаться; Сократ ведь тоже приводит примеры, актуальные для его времени.) Каждому понятно, что Лахет имел в виду вовсе не такую стойкость, и поэтому пример покажется глупым. Но глупость в данном случае полезна, поскольку она явно требует большей ясности: конечно, нам понятно, что имелась в виду не такая стойкость, – но что же именно подразумевалось? «Я предполагал, что мужество – стойкость вполне определенного рода». Замечательно. Но какого именно рода?
Такую модель легко применять в юридических спорах. Следует ли разрешить правительству выдавать образовательные ваучеры, которые граждане смогут использовать для оплаты обучения не только в светских, но и в религиозных школах? Кто-то, ответив отрицательно, приведет метафору, поясняющую такую позицию; реагируя, вы можете истолковать его метафору буквально.
– Использование образовательных ваучеров для оплаты обучения детей в религиозных школах противоречит Конституции США.
– Почему?
– Потому что согласно Конституции государство и церковь отделены друг от друга самой настоящей стеной.
– Да, я понимаю, о чем вы. А можно ли тогда государственной пожарной охране тушить пожары в церквах?
– Разумеется, можно. Ведь я не это имею в виду.
– А могут ли государственные службы вывозить мусор с церковной территории?
– Конечно, тоже могут.
– Выходит, между государством и церковью нет никакой стены.
– Но речь ведь о стене не в буквальном смысле – это просто принцип такой.
– Отлично. В чем же заключается ваш принцип?
Диалоги такого рода распространены в юридической среде, поскольку и судьи, и адвокаты нередко обращаются к метафорам, обсуждая сложные проблемы. В юриспруденции множество известных метафор – таких, например, как «рынок идей» или права «полутени» (пограничная область одного права, включающая в себя другие права). Обратите внимание на то, что приведенные выше вопросы можно было бы задать и в том случае, если бы собеседник, не прибегая к метафоре «стены», рассуждал бы просто об «отделении» церкви от государства: ведь «отделение» тоже можно воспринимать образно. Метафора позволяет рассматривать юридические понятия так, как будто бы это физические сущности. В словах такого рода часто скрываются тонкие метафоры. Они привлекают тем, что с их помощью легче представлять и воспринимать абстрактные идеи. Однако метафора – это еще и путь, позволяющий уклониться от логического анализа. При буквальном восприятии она как бы растворяется; и после этого разговор переключается на детали, где и происходит настоящая работа.
Крайности. Теперь давайте поразмышляем о крайних случаях, то есть о внешних пределах той сферы, которая охватывается тем или иным принципом. Модель крайнего случая, скорее всего, окажется оспариваемой по всем критериям, за исключением того, который непосредственно связан с обсуждаемым тезисом. Иногда подобные примеры черпаются из исторических и литературных источников.
– Это судебное решение ужасно.
– Почему?
– Потому что решения должны основываться на первоначальном смысле Конституции, а не на расплывчатых представлениях о том, какой должна быть хорошая политика.
– Что ж, звучит обоснованно. Вас беспокоят судьи, которые привносят в свои решения собственные политические предпочтения.
– Именно так.
– Но вот что мне интересно. Предположим, государство решило бы наказывать преступников, клеймя их раскаленным железом. Вы стали бы возражать против судебного решения, которое это прекратит?
– Пожалуй, нет, в этом крайнем случае не стал бы. Но, по-моему, к моменту ратификации Конституции людей уже не клеймили.
– Отнюдь, при наказании рабов это было достаточно распространенным явлением. Однако, если вы не считаете, что такой пример уместен, то мы не будем обращать на него внимания. Впрочем, как насчет порки? В 1789 году она все еще оставалась обычным делом.
– Думаю, сейчас такие вещи считались бы антиконституционными. Но все это совсем крайние случаи, сейчас ведь такого уже не бывает.
– То есть ваш принцип применим только в случаях, которые не являются крайними?
– Нет, полагаю, он применим всегда. Просто нужно стремиться к тому, чтобы исключения случались как можно реже.
– Иначе говоря, вы все-таки признаете какие-то исключения?
– Изредка признаю.
– Хорошо. А когда вы их признаете?
Если исторические или иные реальные примеры не приходят вам на ум, то с легкостью можно переключиться на гипотетические примеры. Сократу нравится такой подход. В «Горгии» он рассуждает о том, что было бы, появись он на Агоре с ножом, похваляясь при этом, что жизнь каждого теперь в его власти. (См. главу 8.) Он лишь выдумывает; однако фантазия служит иногда более эффективно, чем любой исторический случай. Несомненно, какое-нибудь правило порой действенно применяется в практике, даже если под него не подпадают гипотетические ситуации. Возможно, ситуации такого рода вообще никогда не возникают. Но если принцип не выдерживает подобного провокационного тестирования, то его надо дорабатывать. Его шаткость выявляется посредством стратегии, которую более формально называют reductio ad absurdum. Давайте вновь обратимся к примеру, который рассматривали ранее.
– По моему мнению, Первая поправка неприменима к порнографии.
– Почему?
– Потому что Первая поправка защищает только свободу политического высказывания.
– Бесспорно, политические высказывания важны. Но давайте представим, что правительство соберет совет цензоров и начнет сажать в тюрьму людей, чьи литературные произведения будут сочтены большинством членов совета безвкусными.
– Это просто смешно, такого не может быть.
– Разумеется. Но давайте просто внесем ясность: такой случай нарушил бы Первую поправку?
– Вероятно, нарушил бы.
– Кроме того, несложно представить себе случаи, когда суждение о плохом вкусе вообще не затрагивает политику, не так ли?
– Конечно.
– Но если дело обстоит так, то, значит, Первая поправка защищает свободу не только политического высказывания.
– Похоже, в некоторых случаях так и есть.
– А в каких случаях?
Смена политики. Люди часто провозглашают принципы, которые кажутся им верными, но в своих примерах неосознанно придерживаются определенной политики, поддерживающей эти принципы. Такую защиту с полным основанием следует считать неосознаваемой, поскольку человек, считая, что политика здесь ни при чем, вдруг начинает проявлять совсем иные реакции, если курс вдруг меняется на противоположный. Кроме того, его реакция может становиться иной в зависимости от того, симпатичны ли ему или, напротив, несимпатичны персонажи из приводимого примера, являются ли они членами его собственной группы или принадлежат к другой группе, и т. д. Вот хорошая сократическая привычка: рассуждая о том, как поступают ваши друзья, стоит представить себе, что точно так же ведут себя и ваши враги, а если речь идет о врагах, то вообразить, что то же самое сделали бы и друзья. Сократические вопросы как раз тянут за эти ниточки.
– Проблема этого фильма в политике. Фильмы не должны быть политическими.
– Ваши чувства мне понятны. А помните тот вестерн, который мы смотрели в прошлом году и который нам так понравился?
– Конечно.
– А припоминаете момент, где герой произносит памятную речь, когда дилижанс отъезжает?
– Замечательный момент.
– Не знаю, как вам, а мне показалось, что отчасти эта речь хороша вот почему: герой высказал в ней как раз то, что мир должен был услышать. Понимаете, что я имею в виду?
– Безусловно.
– Но, вероятно, нашлись люди, которые сочли, что это политическая речь.
– Вполне возможно.
– И вы понимаете, по какой причине: ведь в своей речи герой высказал идею, ненавистную им по политическим основаниям.
– Точно! Ну и идиоты!
– Допустим. Тем не менее нельзя ли сказать, что мы имеем дело с фильмом, который является в некотором смысле политическим, но при этом остается классным?
– Да, он был отличным.
– Получается, никак нельзя утверждать, что хороший фильм не может быть политическим. Должно быть, за этим утверждением кроется нечто большее.
– Похоже на то.
