— Сожалею, верительных грамот у меня при себе нет, — сказал я, разливая вино. — Скажем так, здесь меня знают как Ивана-Американца. Или Ваньку-Американца, если почему-то недолюбливают.

— Не слышал, — осторожно сказал Беньовский, но я не был уверен в его честности.

— Другие меня зовут Вороном.

— Ворон? — удивился авантюрист. — Предводитель инсургентов на севере?

— Вижу слухи дошли и до вас, — улыбнулся я, поднимая кружку.

Он взял свою, и мы выпили, без чоканья, тостов и пожеланий.

— Вы собираетесь выступить? — деловито спросил мятежник. — Предлагаете объединить усилия?

— Нет. Мои люди сейчас слишком далеко от Камчатки. Я пришёл, чтобы дать вам совет. Как бунтовщик бунтовщику, так сказать.

— Вот как? — он опять начал подозревать подвох.

Такой уж они народ, эти бунтовщики, не доверяют никому.

— Да, совет, — сказал я как бы задумавшись. — Но прежде хочу предупредить, что вон та карта, уголок которой выглядывает из-под кипы бумаг, она фальшивая.

— Фальшивая? — удивился Беньовский, сразу поняв, о какой карте идёт речь.

— Именно, — подумав, я налил по второй. — Я почему утверждаю так категорично, так потому, что сам её рисовал. В своё время мы с друзьями создали эту фальшивку, чтобы проучить одного жадного купца. Он пару раз перешёл нам дорогу, козни строил, убийц подсылал, и мы решили избавиться от него таким вот изящным способом.

— С помощью карты?

— Здесь на Камчатке все бредят этой мифической землёй, — пояснил я. — Так что наша затея увенчалась успехом. Мерзавец потратил немало средств и времени, прежде чем убедился в обмане. Но наш купец не тот человек, который утирается и отступает. Он продал карту товарищу и конкуренту.

— Холодилову? — догадался мой собеседник.

— Точно. А его парни, как я понял, не желая гибнуть в зимнем море, передали карту вам. Правда, ума не приложу, как вы собираетесь убедить их пойти на верную гибель, если как раз этого они и собирались избежать.

— Вы хотите сказать…

— Никакой земли Штеллера не существует, — кивнул я. — Испанцы в своё время сильно напутали с картами. Где-то нарочно, где-то случайно. Просто нарисовали земель, чтобы удержать за собой океан. Так что мой вам совет — верните фальшивку Холодилову, а я дам взамен кое-что получше.

— Вот как?

— Именно.

Я вытащил из другого рукава сверток и передал ему.

— Земля на этой карте пусть не такая сказочная, но имеет одно преимущество — она существует на самом деле. Великолепная россыпь островков на северном тропике. Страна вечного лета. Я бы рекомендовал средний из них. Он не так велик, как некоторые другие, зато имеет удобную гавань.

— К чему вы клоните?

— До Европы вам быстро не добраться. Барская конфедерация обречена. А тут есть земля, где можно устроить любую утопию.

Я запнулся не будучи уверенным, что слово «утопия» было уже известно, а если и было, то имело такое же значение. Но поскольку собеседник не возразил и не уточнил, я продолжил.

— Эти острова населены добрым народом, который уважает мудрость белого человека, хотя и не прочь им иной раз полакомиться. Европейцы появляются там крайне редко, если вообще появляются. А зря. Там тучные пастбища и плодородная земля, рощи сандалового дерева и коксовых пальм, а в бухтах плодятся жемчужные россыпи.

Я сделал паузу, чтобы допить вино, а потом изложил замысел:

— Тамошние вожди враждуют друг с другом уже долгое время. Небольшой отряд вооруженных европейцев во главе с отчаянным командиром мог бы помочь одной из сторон, а в замен получить власть. Пусть сперва и не явную.

Беньовский кивнул, давая понять, что понял ход моей мысли.

— Так вот, — закончил я. — Если бы некто пожелал осесть там и привести в цивилизованный порядок местные дела, я бы со временем помог ему припасами, которые невозможно вырастить на пальмах. Поставлял бы порох, свинец, оружие.

Я замолчал. Налил еще вина, выпил. Молчание длилось долго.

— Зачем это вам? — спросил, наконец, он.

Сколько уж раз я слышал подобный вопрос. И всегда приходилось сочинять в ответ небылицы. Но бунтовщику я мог сказать правду.

— Я не люблю империю в той же степени, что и вы, сударь. Только бороться с ней не собираюсь. Да нынче это и бесполезно, разве что лет через сто или двести. Но мы-то с вами живём сейчас и сейчас жаждем свободы. А за долгие годы раздумий я пришёл к выводу, что лучшая родина эта та, которую создаёшь сам. Своими руками.

— Сам?

— Именно.

— И… — поощрил он продолжение.

— Скажем так, я присмотрел себе землю, неподалёку от той, что предлагаю вам, и мне было бы приятней иметь в соседях доброго союзника, нежели дикарей или англичан (я нарочно упомянул англичан, имея в виду его любовь к французам). В конце концов, свободной земли пока что хватает на всех. Но это продлится не слишком долго.

Дерюгин с крестьянским обозом поднялся вверх по реке, перевалил через хребет и ушёл в район к востоку от Жупановской сопки. Дорога заняла у отряда больше полутора месяцев, а я перескочил практически мгновенно. Ещё со времён войны против Трапезникова мне приглянулась бухточка в северном углу Авачинского залива. Туда я и перебросил теперь припасы на зиму. Правда больше часа пришлось добирался до места пешком, а потом еще вдове дольше искать колонию среди болот и заросших мелким лесом распадков на берегу озера.

Мы нарочно выбрали под поселение самый глухой угол, подальше от главной артерии Камчатки — двух крупных рек. Начальство, если и озаботиться когда-нибудь хлебопашеством, сможет заскакивать сюда с проверкой нечасто и только зимой. Именно на этом моменте строился наш план.

— Значит так, мужики, — обратился Дерюгин к народу, едва тот обустроился с семьями в шалашах и времянках. — Вижу, недовольны вы, что на край света попали?

— Чего уж тут радоваться, — пробурчал один из переселенцев. — Край он и есть.

— Вот что я вам скажу, православные, — оптимистично заверил Дерюгин. — Будете по-моему делать и рот на замке держать, вытащу вас отсюда.

— Куда же?

— Туда, где и пашни хорошей вдоволь и принуждать вас никто не станет. Ни барщины, ни оброка, ни повинностей. Одна только воля вольная.

— Это что же, в казаки определишь? — предположил кто-то.

— Нет, не в казаки.

— Где же она такая земля благодатная прячется?

— А куда с края света уходят? — вопросил Матвей и сам же ответил: — За край, понятно.

Мужики таким обещанием вовсе не вдохновились. Только затылки чесали. Но выхода-то у них иного не было, кроме как согласиться.

— А что теперь делать-то прикажешь, пока за край не шагнули?

— Как что? Хлеб сеять, — ухмыльнулся Матвей. — Озимые. Для того и прислали вас сюда, бедолаг.

— Да где же его тут сеять? — чуть не застонали переселенцы. — Место гиблое. Болота кругом одни. Болота да камень. Болота, камень, да мерзлота.

— Вот среди болот и сеять, — невозмутимо ответил Дерюгин. — И не напрягайтесь особо. Пустое занятие. Здесь хлеб не растёт. Только зерно зря погубите.

— Вот те раз, — озадачились мужики. — Чудное у тебя, барин, хозяйство. Почто нас-то в таком разе сюда пригнали?

— А вы не думайте. Пусть генералы думают, у них голова большая. Поковыряйте землю для виду, зерна пару горстей бросьте, да и ладно.

— А что кушать будем?

— За это не беспокойтесь, православные. Кушаний я вам раздобуду. Зиму, бог даст, переживёте.

Мятежникам хватило разума дождаться весны. К этому времени власти сами подготовили корабль к навигации, свезли на него ясачные меха. И только тогда, когда всё было готово ссыльные устроили переворот. Как и всякий профессиональный бунтовщик, самозваный генерал позаботился о легитимности выступления. Жителей построили на площади перед главной конторой, и, объявив Екатерину узурпатором, заставили принести присягу императору Павлу.

Беньовский оказался отличным оратором. Он не только вдохновил людей, но и снял с них моральную ответственность. Несколько произнесённых фраз и всё для толпы поменялось. Теперь они были в своем праве, а мятежником считался тот, кто оказал восстанию сопротивление.