— Чтобы желать свободы надо как минимум знать о её существовании, — возразил я. — А когда ты света белого не видишь, мысли в голове особенно не застревают.

Мы испытали несколько видов черепицы и этот, представляющий собой половинку керамической водопроводной трубы, оказался наиболее технологичным. Его было проще формовать, обжигать и крепить к обрешетке. Более крупные элементы выделывались на болванке канализационной трубы и разрезались вдоль на три части. Они использовалась в качестве коньковой черепицы.

— Маленькая победоносная война могла бы решить проблему рабочей силы, — Тропинин потянулся, разминая мышцы. — Давай, нападём на колошей или на какое-нибудь другое племя.

— Индейцы и вовсе не мечтают пахать землю. А на фундаменте рабства ничего путного не возведёшь. Лучше уж наведаться в Китай. Вот где работники! Только перевозить уж больно далеко.

— Вот ещё! — возмутился Тропинин и вернулся к работе. — Перевозить, скажешь тоже! Да ты им только клич кинь, они сами на своих джонках припрутся. Больно их много, китайцев-то, как заселятся в свои чайна-тауны, так и станут наши колонии китайскими.

— А что, разве хоть один китайский квартал в наше время заявил о независимости и стал китайской колонией? — вновь возразил я. — Вы там, в Сибири малость ошалели от близости границы. Ну, так нас здесь океан разделяет целый. Пусть даже и появятся чайна-тауны. Это будет всего лишь печенье с предсказаниями, бумажные дракончики и китайская уличная еда. Вопрос для нас стоит так: будут ли обитатели районов говорить на английском или на русском?

— Они будут говорить на китайском! — возразил Тропинин. — Вот в чём штука! Они не склонны к ассимиляции.

— К ассимиляции не склонны те, на кого давят, а также те, кто прозябает в нищете. Именно это заставляет их сплачиваться на основе старых ценностей национальных или религиозных.

Я отмахнулся. Про китайцев я вспомнил просто, чтобы позлить Лёшку. Надо же было на ком-то сорвать злость. Миллионы крепостных ковыряли землю и не видели света белого, а я вынужден был терять время силы на поиски каждого мужика. Потому что экономика, способная хотя бы частично избавить меня от ежегодных перевозок продовольствия, требовала именно землепашца. Причём требовала в огромных количествах, ведь примитивное земледелие с трудом обеспечивало городское меньшинство кормом, а промышленность сырьём.

Охота за людьми вообще-то оказалась увлекательным делом. И весьма распространённым в империи. Не одна только Америка нуждалась в людях. Заводчики с азартом охотились за рабочей силой, правительство обустраивало тракты и заселяло пустынные земли, сгоняя туда народ. Армия требовала рекрутов, а староверы, стараясь «спасти» побольше народу, вербовали сторонников, где только могли.

Один из таких ловцов душ устроил под Москвой на Преображенской заставе целую вербовочную станцию. Когда люди в панике побежали из города от чумы, он с согласия властей вылавливал их и помещал в карантин, а в нагрузку к санитарному уходу показывал путь к спасению. Плохо соображающие от пережитого беженцы готовы были на всё. Принимали старый обряд, отписывали общине имущество, сами вербовали родственников и друзей.

— Вот как надо работать! — восхищённо воскликнул я.

Но это я скромничал. Среди моих замыслов числились не менее хитрые трюки.

Ещё во время бесполезного сидения на Кадьяке у меня родилась довольно изящная идея по решению крестьянского вопроса. Идея имела лишь один недостаток — на её реализацию требовалось много времени. Следовало загодя приложить усилия, чтобы через годы получить первые всходы. Кстати, всходы, не метафорические, а самые буквальные и легли в основу интриги.

Устройство хлебопашества на Камчатке, как и в прочих тихоокеанских владениях, испокон веков было идеей фикс сибирских и петербургских властей. Вероятно кто-то создал этот миф нарочно, или сильно приукрасил реальность, или когда-то давно, случайное стечение обстоятельств действительно позволило собрать на прогретых вулканами землях неплохой урожай. Подобные благоприятные условия выпадают редко и имеют локальный характер, но начальники уцепились за прецедент, уверовали в миф и загорелись желанием поднять дальневосточную целину. Их рвение понятно, ведь камчатские цены на хлеб в десятки раз превышали илимские или поволжские и без сомнения тормозили развитие всего региона.

С тех пор год из года, на протяжении веков власть упорно пыталась насадить на кромке империи земледелие. Неудачи списывались на что угодно: на лень мужика, на продажность чиновника, на козни аборигена. То, что хлеб на Камчатке родится только благодаря чуду, не приходило им в голову.

Зато это пришло в голову мне. По части чудес у меня имелся уже кое-какой опыт.

Чтобы самому не светиться в афере, я переговорил с Бичевиным, который тогда бедовал на Уналашке, а тот, выслушав замысел, одобрительно ухмыльнулся и посоветовал взять в сообщники одного из своих иркутских приятелей.

— Матвей Дерюгин. Вот человек, который тебе потребен. Большой озорник, но при этом честный на редкость. Он ведь, когда тот проклятый Ирод в Иркутск нагрянул, первым догадался, что дело нечистое. Предупреждал меня, что не надо, мол, льстивым улыбкам верить, да я отмахивался, дурак.

Что ж, такая рекомендация дорогого стоит. Я появился в Иркутске и Терёха показал мне Дерюгина, а чуть позже устроил встречу. Передав весточку от Бичевина, я изложил замысел, который Матвею пришелся по душе. Он согласился сыграть роль зиц-председателя Фунта. Но без отсидки, понятно.

— Уйдешь вместе с ними, если что, — пообещал я. — А там помогу подняться. Торговля зерном, мехами, все что захочешь.

Мы ударили по рукам и сели за написание писем. Вернее писал Дерюгин, так как я всё ещё не справлялся с допотопной орфографией и каллиграфией.

В те годы считалось обычным заводить хлебное производство, как заводят лошадей или рудники. Крестьяне, оставаясь на земле и, не меняя привычного уклада, превращались тем самым в рабочих. Этим занималась и казна, и частные предприниматели. Так что проект Дерюгина не вызвал ни отторжения, ни удивления.

На протяжении нескольких лет Матвей бомбардировал письмами Иркутское и Сибирское начальство, расписывая скромный проект развития камчатского хлебопашества. Он обещал, что поднимет дело собственными силами и на собственные средства, но лишь нуждается в добрых селянах, которых в Сибири взять негде. Те, что осели на легендарной Илимской пашне в счёт не шли, их было мало и на них держалось снабжение всей Восточной Сибири.

Ответа он не получил ни от кого. Смена власти в Петербурге, изменение самой парадигмы государства заставило многих чиновников осторожничать. Так продолжалось до тех пор, пока не образовалась Иркутская губерния, а губернатором не назначили Адама Ивановича Бриля — человека активного и по-своему бесстрашного.

Матвей при первой возможности обратился к нему и наши усилия, наконец, легли на подходящую почву. Губернатор Бриль даром что немец, оказался большим энтузиастом развития края. Он сразу же поддержал благое начинание и в свою очередь обратился с предложением в Петербург. Там сочли проект нужным, своевременным, и выдали молодому предпринимателю карт-бланш.

Пока мы завоёвывали Калифорнию, в Иркутск «на казённый кошт» прибыли два десятка крестьянских семей. Для почину. На первое, так сказать, время. Добирались они в сопровождении казаков, так как особым желанием поднимать целину не горели и могли запросто сбежать по пути. А в Иркутске мужики и бабы были поголовно пересчитаны и переданы под расписку Дерюгину.

— Пошло дело, — потирал он руки. — Завтра выходим в Охотск. А если всё пойдёт, как задумано, пришлют ещё мужиков. И скотиной Адам Иванович обещает помочь, и всяким хозяйским товаром.

Мы выпили за успех нашего безнадежного дела (имея в виду выращивание на Камчатке хлебов), и только тогда Матвей сообщил: