— Им возить ближе, — сказал Лёшка. — Через всю Сибирь не надо тащить. У них в Панаме короткая дорога через перешеек имеется. А морем хоть тонны вози.

— Они не ожидали нас здесь встретить, — сказал капитан. — Вряд ли к большой войне готовились.

— Логично, — кивнул я.

Остальные согласились с тем, что военных запасов у испанцев не должно быть слишком много. Они собирались ставить миссии и приводить индейцев к католической вере. Наше появление стало для них неожиданностью, а с местными мирными племенами можно было справиться одними саблями.

— Не апачи, какие-нибудь, — заметил Тропинин.

На этом зыбком основании мы и стали выстраивать дальнейшую стратегию.

— Возьмём их измором, — сформулировал я общее мнение отцов-командиров. — Будем делать мелкие набеги, провокации, заставлять расходовать боеприпасы.

— Но если сунутся на Алькатрас, встретим картечью! — добавил Лёшка.

На том и порешили.

В целом я был доволен ходом кампании. До сих пор война проходила на редкость бескровно. Каждый вечер перед уходом ко сну, мы могли занести в актив ещё один прожитый день. А между тем время шло, и как мы надеялись, наша флотилия (на самом деле рассчитывать всерьёз мы могли лишь на Яшку) шла полным ходом на выручку. Если только её не задержала какая-нибудь неизбежная на море случайность.

Эта неопределённость с подмогой не позволяла мне вполне наслаждаться сытой партизанской жизнью. Не выдержав напряжения, я следующим же вечером покинул королевскую ложу. Спустился к бухточке, где пряталась моя личная лодка, и перебрался на ней в Викторию.

Тыналей опять выглядел заспанным. Служба в тылу расхолаживала личный состав, и я подумал, что надо бы нагнать на парней страху.

— Ушел корабль. Шесть дней назад, — он растопырил одну ладонь, а на второй поднял указательный палец, как бы не веря, что я пойму такую цифру на слух.

— А Бочкарёв?

— Тот не появлялся ещё.

— Ладно. Если появится, пусть поспешит. Местные не беспокоят? Вас тут немного осталось. А ну как навалятся?

— Саньки-то? — Тыналей махнул рукой. — Их Яшка с собой соблазнил на войну. Как узнал, что у вас там заварушка зреет, так и пошёл к их старшему. А тот, понятно, не захотел показать, будто струсил, собрал своих воинов и на корабль.

Саньками русские, а следом за ними и дальневосточники прозвали здешних индейцев. Регулярные потлачи тому причиной, или их природное миролюбие, но саньки до сих пор вели себя тихо. Ни разу у нас с ними не возникло серьезного конфликта. Я уже было решил, что это племя вообще чурается стычек, но, похоже, Яшка смог чем-то их увлечь. Женщинами, рабами, другими какими трофеями? Его принцип мышления являлся для меня чёрным ящиком.

— Зато с другого берега, да с материка как бы не навалились, пока местные-то ушли, — озадачил я Тыналея.

Тот от этой мысли разволновался не на шутку, даже сонливость пропала. Будто и правда считал Викторию домом. А быть может, и считал.

— Хочешь, оставь пару пушек себе, — предложил я. — Если, конечно, найдёшь на корабле, кто с ними управляться умеет.

— Небось, с фальконетом мы и сами управлялись, — обиделся Тыналей.

— Эта дура не фальконет. Зазеваешься — ногу отдавит или руку оторвет. Так что лучше не шути. А вот разведку отправь. И к восточному берегу, и к западному. Пусть ребята послушают, не готовится ли оттуда что? И людей своих наготове держи.

Довольный наведенным шорохом, я отправился назад на войну.

В ожидании пушек, я решил провести рекогносцировку и отправился в гости к Лёшке. Это оказалось не так-то просто. Сперва пришлось плыть на небольшой лодочке вдоль берега, повторяя все его изгибы, затем переправляться через протоку до острова Ангелов. Прикрываясь им, можно было зайти в тыл Алькатрасу и уже под покровом ночи преодолеть последнее препятствие — широкую стремнину с сильным течением. Удобный для швартовки брег располагался с противоположной от Сан-Франциско стороны, и это позволяло нам сообщаться с Лёшкиным форпостом тайно.

Но ночью всё равно ничего нельзя было разглядеть, поэтому рекогносцировку я отложил до утра.

Если днём остров выглядел необитаемой скалой, то ночью жизнь здесь пробуждалась. Пользуясь тем, что на фоне тёмного, затянутого облаками неба дым не был виден, парни Тропинина готовили по ночам горячую еду и отогревались у небольших костров, спрятанных в ложбинках на обратном скате холма.

— Хоть и Калифорния, а не май месяц, — заметил Тропинин, обращая ладони к огню.

С рассветом мы перебрались на НП. Его Лёшка устроил с любовью, словно собирался провести здесь остаток жизни. Навес прикрывал лежбище от дождя и солнца, толстая подстилка из тростника служила постелью, а небольшой бочонок из под пороха — столом. Батарея из двух фальконетов располагались правее. В качестве защитного вала Тропинин использовал естественный гребень холма, а бойницы закрыл плетенными щитами и травой.

Когда рассвело лагерь испанцев оказался как на ладони. Отсюда его можно было наблюдать под более удобным углом и с гораздо меньшей дистанции, чем с горы на той стороне пролива. В хорошую зрительную трубу (а у меня была самая лучшая) можно было даже разглядеть, взведены ли курки на ружьях индейских солдат?

До сих пор испанцы перевозили грузы с корабля на берег с помощью шлюпок. Но как раз в этот день они достроили мостки на прочных сваях из местного кипариса. Около полудня второй пакетбот причалил к ним и встал под разгрузку.

На берег перекатили большие бочки, возможно с солониной или ромом, перенесли несколько тюков, корзин. Затем перетащили увесистую наковальню и кучу кирпичей, из которых сразу же принялись складывать кузнечный горн.

— Обживаются, паразиты, — зло заметил Тропинин.

Мое внимание привлекли животные. Неожиданно оказалось, что козами и мулами, пасущимися на берегу с первого дня, хозяйство испанцев не ограничивается. Уложив помост, с корабля свели несколько лошадей и с полдюжины голов крупной рогатой скотины — то ли быков, то ли волов. За ними последовали коровы, чёрные и рыжие свиньи. Последних сразу же загнали в загон, а остальных привязали к колышкам или стреножили, пустив на выпас.

Увидев мерную качающуюся поступь откормленной до выдающихся качеств свиньи, я сразу представил шкворчащий на сковороде шницель, и рот мой наполнился слюной.

— Вот же гады, а нас обжирали, как так и надо, — возмутился Лёшка.

— А ты не заметил на корабле животных?

— Только кур и гусей в клетках. Но я и был-то там пару часов.

— Вряд ли они мариновали в трюме животных так долго. Наверняка привезли припасы из Сан-Диего.

И в Виктории, и здесь, и тем более в наших поселениях на островах мы до сих пор питались дичиной. Из домашней живности промысловики разводили только кур, но и те неслись плохо, а на мясо шли уже старыми. Охотники давно истощили все окрестности городков и с каждым годом уходили всё дальше. В конце концов, это могло вызвать недовольство аборигенов.

На Дальнем Востоке, если не считать собак, оленей и якутских лошадок, домашние животные вообще считались большим дефицитом. Исправить положение я не мог — живые организмы были узким местом моих чудесных способностей. Они не желали пробивать время и пространство.

Из всей домашней скотины, мне удавалось переносить с собой через порталы одних только пчёл (чего я конечно не делал, потому что на севере они бы всё равно не выжили, но хлопот принесли бы немало). Всякое существо, обладающее зачатками разума, пути не выдерживало. То есть попросту исчезало из лодки. Я пробовал перемещать птиц, поросят, брал на борт собак, экспериментировал даже с мышами. До конечного пункта не добирался никто. Как говорится, ни чучелом, ни тушкой. Живая рыба, помещённая в бочку или садок за кормой, или в прорези на буксире, пропадала тоже. Копчёная же рыба добиралась благополучно, вместе со свиными окороками и жареными цыплятами. Со змеями экспериментировать мне не хватило духу, а вот ящерка исчезла. Хотя на счёт ящерки я не до конца был уверен, она могла просто сбежать.