— Ну всё, хватит! — сказал я с порога. — Испанцы и без того получили от меня десять лет форы. Сан-Франциско не будет! Щемящая душу история любви русского командора и испанской красавицы отменяется моим особым декретом. Концепция пусть поищет другого парня, а к появлению на историческом горизонте Резанова над заливом должны развиваться иные флаги и стоять другие кресты!

— Браво! Речь в лучших имперских традициях, — Лёшка мерно похлопал в ладоши. — Какая муха тебя укусила?

— Какая муха? Видимо итальянская! — я бросил на стол брошюрку. — «I moscoviti nella California…». Бла-бла-бла, ля-ля-ля… чёрт ногу сломит в этом оперном языке. Но заголовок я понял прекрасно: «Московиты в Калифорнии!».

— Привет академику Фоменко! — хмыкнул Тропинин и оставил камин в покое. — Но мы то ещё не в Калифорнии. А других московитов тут нет. Разве что камчатские пауки тебя опередили, но это вряд ли.

— Какая разница, есть мы или нет? Они всё знают или догадываются. Это манифест, предостережение испанской короне, это откровение Хосэ Богослова и руководство к действию!

— Может латынь? — Тропинин листнул пальцем брошюрку.

— Без понятия. Купил по случаю.

— Где? — товарищ прищурился. — У индейцев или алеутов?

Я умолчал про купца из Неаполя, зашедшего в порт Флиссинген (бедняга пытался проторить нелегальные пути в Антверпен, но не преуспел).

— Неважно. Мой человек прислал из Петербурга. Я распорядился закупать литературу по географии у иностранных купцов. Там целый ворох дожидается, в основном чушь и сказки, но тут глаз приказчика зацепился за «московитов», за «Америку» он и прислал так быстро, как смог.

Объяснение грешило жуткими нестыковками. В Викторию в последнее время приходил лишь «Гавриил», но вышел-то он в путь с остальными, просто задержался из-за поломки. Так что никаких новостей он доставить не мог. Но искать более подходящее объяснение у меня не было вдохновения, а Лёшка не заметил шулерства.

— Что тут такого? — он вернулся к камину. — Мало ли всяких измышлений ходит по Европе? Про людей двумя головами и одной ногой, что от солнца ушами великими укрываются; про зверей чудных, огонь извергающих. Чем дальше от европейских столиц, тем свирепее мир.

— Пойми ты, она издана уже… какой сейчас год?

— Шестьдесят девятый, — произнес Тропинин и как-то странно посмотрел на меня.

— Значит как раз десять лет назад, — ничуть не смутился я. — И значит, пока она дошла до нашей глуши, её прочитали все образованные нации Европы. И прежде всего — испанцы. Скоро многочисленные капитаны Хуаны рванут на север метить территорию. И если мы не встретим их у Золотых ворот, они поднимутся до Колумбии, до Нутки и пойдут выше. А чем мы их остановим? Кучкой мужиков с дрягалками? Но испанцы это не индейцы, они просто так не отступят, они считают эти берега своими уже двести лет.

— Ну, так подождут ещё парочку. История расставит всё по своим местам.

— Вот! — я поднял палец. — В этом-то суть. Мне-то казалось, будто времени на передышку перед рывком к Калифорнии ещё довольно, что миссия Сан-Франциско будет основана в конце семидесятых, а то и начале восьмидесятых годов. А раз так, то перед броском на юг мы успеем накопить резервы, укрепиться на Ванкувере, обновить флот.

Я попробовал рукой табуретку и, найдя её вполне прочной, уселся за стол. Затем в упор посмотрел на товарища.

— Боюсь, наше с тобой вмешательство сдвинуло тот самый исторический камешек, который вызывает лавину, — тихо сказал я. — И теперь твои или мои знания не стоят ломаного гроша. Историческое развитие после высадки русских на Ванкувере пошло по параллельной ветке. А что на этой ветке ожидает нас? Быть может тупик?

— Или Бичевин, — произнёс задумчиво Лёшка. — Не поджидает в смысле Бичевин, а является тем самым камешком.

— А что Бичевин? — удивился я.

— Ты разве не в курсе? — удивился в ответ Тропинин. — В нашей исторической реальности его запытали до смерти. А тут он жив-живёхонек.

— Откуда ты знаешь? — насторожился я.

— Что жив?

— Нет, что замордовали его в нашей реальности?

— Так я же из Иркутска, — улыбнулся Лёшка. — Иван Степанович Бичевин наша можно сказать народная легенда. Мученик, принявший смерть от произвола власти.

— Вон оно как, — пришёл мой черёд задуматься. — Знаешь, это ведь я снял его с крюка. Собственноручно.

— Слыхал.

Я встал, подошел к недоделанному шкафчику. Заглянул во все уголки. Ничего.

— У Чекмазова есть что-нибудь выпить?

— Есть, но внизу в ларце.

Пришлось вернуться за стол ни с чем.

— Да нет, бред, — сказал я. — Мы преувеличиваем масштабы нашего влияния. Может, где-то по мелочам история и раздвоилась, но что значат Бичевин или высадка на Ванкувер в глобальном масштабе?

— Как можно раздвоиться по мелочам? — возразил Лёшка. — Тут уж или раздвоилась, или нет.

Я почесал давно немытую бороду. С баней надо бы поспешить. Эти медные тазики и кувшинчики, что заменяют ванную комнату в голландских гостиницах или английских меблирашках, не позволяют по настоящему ощутить чистоту.

— Да, ты прав, кивнул я. — Но когда писалась брошюра, про них и знать не знали. Ни про Бичевина, ни про Ванкувер. Наш флот тогда вообще в Охотске торчал и состоял из единственного корабля. Да и сейчас вряд ли испанцы или итальянцы знают о нашем продвижении.

— Но почему-то она написалась? Ты уверен, что не слышал о ней раньше, то есть в нашем времени?

— Рисковать не будем, — кивнул я. — Выходить нужно прямо сейчас.

— На чём? — Тропинин махнул на окно.

Улица примыкала к набережной между Косым Домом и «Императрицей». Из окна Чекмазовского дома гавань была видна почти полностью. И сейчас она выглядела пустой.

Так получилось, что все наши корабли оказались в разъездах. Я сам в начале лета отправил Ясютина в Охотск за новой партией переселенцев. И ему предстояло обойти все наши острова, чтобы менять людей и прикрывать мои операции с продовольствием и шкурами. Бочкарев ушёл тем же маршрутом ещё в прошлом году. Яшка Рытов ещё не вернулся с Кадьяка, а Ромка Кривов едва передохнув, повел «Гавриила» обратно на Уналашку. Этот кораблик принадлежал Бичевину и его следовало вернуть.

Первый галиот местного производства пока имел лишь киль и несколько ребер. Плотники с верфи все время отвлекались на постройку перекрытий и крыш. Из всей нашей флотилии в наличии оказался только старый «Онисим», поставленный на прикол напротив Косого дома. Я давно собирался вытащить его на сушу и превратить в памятник, да всё никак руки не доходили.

— Значит, судьба! — произнес я. — Ветерану предстоит пройти весь путь до конца.

— Рискованно, — возразил Лёшка. — Полторы тысячи вёрст как-никак. А вдруг что не так? Без страховки опасно. Не пересядешь, если старик начнёт чудить.

— А что делать? Вице-король Новой Испании, небось, начитался сочинений этого самого Хосе и уже подбирает офицеров, чтобы бросить их на завоевание северных территорий, а монахи уже нагуливают жирок, готовясь к богоугодным испытаниям. Нет, медлить дальше нельзя. Пойдём на одном «Онисиме». И пойдём немедленно.

Мы собрались на срочное совещание во дворе «Императрицы». В чугунных котлах тушилась рыба, в кирпичной печи поспевали похожие на лаваш лепёшки, на противнях жарилось мясо вперемешку с картофелем и корнем петрушки. Листья петрушки вместе с прочей зеленью лежали порубленные на большой разделочной доске. Каждый накладывал себе чего и сколько хотел. Мы пили квас (местного производства) и самогон (пока ещё привозной), но пили умеренно. Разговор предстоял серьёзный.

— На починку потребуется время, — заявил Окунев, выслушав вводную. — В труме полно воды, а течь не останавливается, видно доска отошла. Набор бы пересмотреть, кое-где брус прогнил. Веревки бы новые, паруса запасные.

— На возвращение других кораблей времени потребуется гораздо больше, — возразил я.

— А я что? — усмехнулся Окунев.