— Хорошо. Потом устроим состязания. Вот их подготовку я и хотел поручить Тропинину. Куда он делся?

Товарищи переглянулись. Что-то в их лицах заставило меня насторожиться.

— Устал он, — ответил за всех Комков. — Умаялся.

— Ладно. Теперь на счет кораблей. Поставим их посреди гавани. Борт к борту. Здесь волнения нет, не перетрут друг друга.

Я посмотрел на Окунева, на Яшку. Оба кивнули.

— Пару фальконетов оставим на кораблях. И еще людей трезвых с дюжину.

— Да где столько взять, если бражничать будем? — не столько спросил сколько посетовал Комков.

— Добровольцев покличь, — сказал я и услышав со всех сторон смешки добавил. — Не найдешь добровольцев, пусть соломинки тянут.

Тропинин явился на корабль поздно ночью. Фонарь под глазом не мог помочь ему пробираться по палубе в темноте. По крайней мере Лёшка дважды споткнулся прежде чем добрался до казёнки.

Судя по всему, кто-то из парней наехал на него, пока тот остался без протекции. Но пояснять что-либо Лёшка отказался. Один из парадоксов русской культуры. Даже самые верноподданнические граждане считают донос властям чем-то постыдным и в этом вопросе склоняются к уголовной морали.

— Не хочешь, не говори, — пожал я плечами. — Но мне будет нужна твоя помощь. Через неделю потлач и я хотел бы серьёзно к нему подготовиться. Конкретно на тебя хотел возложить подготовку спортивной программы.

Лёшка пробурчал что-то о тяжёлом деньке и, оставив меня без ответа, завалился спать.

На кону стояло слишком многое, и отступать я не собирался. Дал товарищу поспать часов шесть (сам я в это время занимался другими делами), а потом принялся хрустеть над его ухом голландской меленкой. Хруст зёрен и запах свежесмолотого кофе, как я давно убедился, являлся превосходной заменой будильнику.

— Вернёмся к нашим баранам, — произнёс я, протягивая Тропинину чашку.

— Да они меня и слушать не будут, — буркнул он, тронув синяк. — Нашёл, кому поручить.

Но с кровати поднялся и перебрался за маленький столик.

— Прикажу, заслушаются, — пообещал я. — Тем более все спортсмены будут освобождены от прочих работ. Всё лучше тренироваться, чем камни да брёвна ворочать. А поручить организацию больше некому. Кроме тебя никто не понимает основной сути спорта.

— И какова же она, основная суть спорта? — спросил Лёшка, отхлебнув кофе. — Выше, быстрее, дальше?

— Быстрее, выше, сильнее, — поправил я. — Нет я имею в виду другое. Для местных любое состязание не более чем развлечение. А в наше с тобой время спорт стал опиумом для народа и политическим инструментом. Да что тебе объяснять, сам знаешь: гораздо проще чувствовать себя патриотом с бутылкой пива перед телевизором во время футбольного матча, когда из всех мышц напрягаются только сфинктеры. А у нас тут политика высшего разбора! И по выступлению сборной, аборигены станут судить о наших возможностях, в том числе и о военном потенциале.

— Согласен, — кивнул Лёшка, потирая виски. — Но что если выиграют они?

— Вот! В этом и суть! Вводить их в искушение призраком лёгкой победы неблагоразумно, а потому среди состязаний, помимо всякой веселухи, вроде перетягивания каната, должны быть такие дисциплины, в которых наши парни имеют явное преимущество. Например, стрельба из мушкетов или что-то вроде того. В общем, давай, работай! Порасспрашивай народ, выясни, кто что умеет, и действуй!

Я и сам решил блеснуть перед обществом умением и ловкостью, вот только задумался, какую бы из дисциплин выбрать? Лёгкая атлетика предоставляла богатый выбор, но эллинов, когда они изобретали Олимпиаду, мало заботили вкусы американских индейцев. Диск и молот отпадали за отсутствием адекватных местных аналогов. Бег индейцы могли воспринять превратно. Мол, хорошо бегает тот, кто хорошо драпает. Лишь бросание копья считалось популярным на обоих берегах океана, но снаряд, каким пользовались дикари, оказался слишком тяжёл и неудобен, да и бросать его следовало в мишень, то есть на точность, а не на дальность. Тут был риск дать маху, а я хотел утереть соперникам нос чистой победой.

В конце концов, я остановился на прыжках в длину. Не самая любимая из моих дисциплин, однако, весьма эффектная. Пять метров я мог взять без особых тренировок, после лёгкой разминки. Тело ещё помнило технику, хотя отсутствие подходящей обуви и нормальной дорожки заставило перестраховаться и сократить дальность метров до четырёх с половиной. Как раз столько, чтобы прыгнуть наверняка, но исключить случайную победу кого-то ещё, кто не знаком с техникой.

В классическую дисциплину пришлось ввести кое-какие новшества. Прыгать по опилкам или по пашне было бы не слишком зрелищно. Вместе с Чижом и Тропининым мы нашли клочок свободной от камней земли, отрыли квадратную яму небольшой глубины и залили её водой. Теперь всё выглядело просто — тот, кто не допрыгнет до края, упадёт в грязь. Кто заступит, свалится туда же. Очень наглядно и никаких споров с судьями.

Похоже, старый воин, которого мы повстречали на пути к гавани, правильно понял мои примитивные знаки. Люди всанек добавили ажиотажа. Слухи распространялись быстро и за считанные дни успели перескочить на материк. К нам зачастили делегаты не только от островных племён, пожаловали и гости с той стороны пролива. Голова вспухла от имён и названий. Нучанулт, квакиутли, салаши. Одно из племён, а возможно родов называлось пентлач, и я предположил, что имя праздника, возможно, происходит именно от него. Или напротив племя прозвали так за особую любовь к действу.

Антропологам и этнографам ещё предстояло разложить названия по полочкам, а пока мы не могли определить наверняка, относится ли таковое к племени или к роду, к отдельному селению или к семье.

— Маскуим, язык свой, — бормотал Анчо, пытаясь классифицировать аборигенов. — Означает, как я понял, поедающие траву. Тот мужик, объясняя, сорвал пук травы, засунул в рот и глазёнки эдак закатил, будто нравится ему такая жратва. Скуомиш, язык свой. Что сие означает, не ведаю. И те и другие прибыли с того берега пролива. Говорят о большой реке, рядом с которой живут. Стольной та река прозывается или как-то так.

Приглашение на пирушку, которое Мухоморщик повторял как заклинание при каждом контакте, стало прекрасным средством умиротворения. Аборигены даже если и вынашивали какие-то планы по изгнанию чужаков, решили подождать обещанной пьянки. Тем самым они допустили серьёзную оплошность — ведь нам, европейцам, дай только ступить на землю, потом и клещами не оторвёшь. Разве что это будут другие европейцы.

Анчо одаривал гостей всякими мелочами, и неизменно повторял приглашение, лишь загибая по пальцу в день. Шесть, пять, четыре, три, два, один.

Пляски индейцев чем-то походили на комиксы и китайский театр одновременно, особенно если его подсвечивать стробоскопом. Мифологические сюжеты, сменялись промысловыми и бытовыми сценками. Маски имели хитрые потайные механизмы, и время от времени меняли сущность. Движение их черт выглядело не хуже, чем в японских мультиках, а выразительность казалась куда богаче.

С нашей стороны в плясках приняли участие коряки и чукчи. Они достали из мешков праздничные костюмы, сложные головные уборы и, хотя обходились без хитрых масок, не ударили в грязь лицом. Великий океан, разделяющий Азию и Америку, не помешал пониманию. Ворон оказался почитаем на обоих его берегах.

Одновременно с танцами началась пьянка. Мы поступились принципами и выставили бочки с лучшим пойлом. Индейцы вперемешку со зверобоями кучковались вокруг костров, а вождей пригласили к моему столу. Его роль выполнял французский гобелен восемнадцатого века, небрежно брошенный на траву. Да, в восемнадцатом веке мы могли позволить себе такую роскошь. Приглашённые расселись по его краю — галерея костюмов, головных уборов, украшений — ходячий этнографический музей. На меня обрушилось многоголосие местных диалектов, но я не смог запомнить даже отдельные имена, свалив это дело на Мухоморщика.