Нелёгкая эта ноша – должность председателя колхоза. Техника на ладан дышит, оборотных средств в обрез, колхозники пьянствуют, а райком партии по всякому поводу грозит оргвыводами. Степан Иванович не был новичком в сельскохозяйственном деле, но едва успевал выкручиваться из повседневных забот и передряг. Стоило где-то самому недоглядеть, как жди неприятностей. В последней уборочной его колхоз единственный в районе шёл на выполнение плана по зерну. Оставалось сдать недостающие три центнера. Степан Иванович привёз на приёмный пункт целых пять центнеров, но, на свою голову, поручил их сдать кучеру, а сам отлучился в райторг. Тут-то председатель соседнего колхоза, наслышанный об успехах удачливого коллеги, решил поумерить его торжество. От имени Степана Ивановича он убедил кучера в том, что надо сдать по два с половиной центнера в зачёт каждому из соседствующих хозяйств, – дескать, передовому колхозу этого хватит для выполнения плана.

На совместном заседании райкома партии и исполкома подводились предварительные итоги уборочной.

– К нашему стыду, – укорял присутствующих секретарь райкома, – ни одно хозяйство района ещё не выполнило государственный план сдачи зерна.

Степан Иванович внутренне встрепенулся, как это – «ни одно»? Он же сдал с перевыполнением!

– Особенно безответственно себя ведёт уважаемый Степан Иванович, который хоть на пятьдесят килограммов, но не выполнил план. А ведь план – это закон, товарищи! И законы существуют для того, чтобы их выполнять. Степан Иванович, почему не сдал эти несчастные пятьдесят килограммов?

– Погрузчик сломался, товарищ секретарь. Завтра же привезу и лично сдам пять центнеров зерна. – По лицам ухмыляющихся соратников он уловил, что оказался жертвой чьей-то хитрой проделки. «Вот житуха, даже в районе нет спасения от жуликов», – сетовал про себя председатель.

Или взять последний выговор, полученный не где-нибудь, а на бюро обкома партии. Дело-то начиналось светло и радостно, словно в красивой сказке. Сам товарищ Сталин, мудрый и заботливый вождь народа, прислал в Усть-Удинский район, где он когда-то отбывал царскую ссылку, вагон листового железа и легковой автомобиль марки ЗИМ. Спасибо ему, конечно, отцу родному! Отметим здесь, что этот автомобиль представительского класса был разрешён для покупки рядовыми гражданами, но высокая цена сдерживала широкую продажу. Степан Иванович всё-таки закупил диковинку, присланную вождём. На очередную областную партийную конференцию, состоявшуюся в Иркутске, он покатил с шиком на новеньком ЗИМе. Знай, мол, наших!

В «сером доме» всё было готово к открытию конференции, ждали только первого секретаря обкома, который должен был прибыть на служебном ЗИМе, единственном на всю область. Вот показался роскошный чёрный автомобиль. Высокие областные чины, пренебрегая январскими морозами, поспешили на улицу встретить первого руководителя области. Но что это за наваждение явилось им?! Из фешенебельной машины вышел мужичок в унтах и телогрейке не первой свежести, на голове – сдвинутый набок треух, и, широко улыбаясь, принялся радостно пожимать руки участникам встречающей его высокой делегации.

– Кто такой? – вполголоса бросил помощнику один из партийных боссов.

Ему пояснили.

– Откуда автомобиль?

– Ума не приложу.

– Разобраться и вынести вопрос на бюро.

А на бюро обстановка была суровой: здесь провинившихся громили без жалости. Особенно довольствовались партийные деятели, когда персональщика в ходе «обсуждения» настигал сердечный приступ, – значит, они исправно свершили свой беспощадный суд. Так и Степану Ивановичу великодушный сталинский дар обошёлся выговором за «нескромное поведение коммуниста» и рекомендацией распрощаться с автомобилем, приобретённым «не по рангу».

Выговор выговором, а кормить свиней на исходе зимы было нечем. Обратился председатель к директору спиртзавода Суханкину с просьбой дать в долг до уборочной три тысячи центнеров зерна. Тот согласился. Да и что было не соглашаться, если на заводе зерно гнило под открытым небом, а тут хоть польза была для свиней. Зерно перевезли в колхозный склад под расписку, но события приняли неожиданный оборот. Кто-то из стукачей, без услуг которых не обходилось рабоче-крестьянское государство, проинформировал кого следует об учинённом в хозяйстве самоуправстве.

В два часа ночи добрый человек доверительно сообщил Степану Ивановичу, что предстоящим днём к нему прибудет районная комиссия по проверке факта незаконно приобретённого зерна, являющегося стратегическим запасом государства. Таковым считалось зерно, находящееся на балансе спиртзаводов в условиях государственной монополии на алкогольную продукцию. А за это – суд над расхитителями государственной собственности, откуда одна дорога.

Через час Степан Иванович был у Суханкина. Что делать? Выход один – зерно должно числиться за его законным владельцем, спиртзаводом… Но это значит… Это значит, что завод арендовал склад колхоза для сохранения зерна от непогоды! Да, только так! Но тогда нужен договор, оформленный до начала перевозки зерна. Срочно за печатями! Срочно установить на колхозный склад заводскую пломбу! К рассвету в сейфах предприимчивых руководителей лежали договоры аренды. Начавшийся под утро снегопад обильно припорошил следы пломбировщиков, топтавшихся около склада. К приезду ревизоров всё было шито-крыто. Обошла беда стороной.

Колхозные будни… Уныло и однообразно повествование о них, как и сама по себе серая деревенская действительность. Колхозная касса опустела, заработная плата выдавалась с перебоями. Председатель чувствовал, что в народе зреет недовольство, но люди молчали, не шли на откровенные разговоры. Как узнать их сокровенные пожелания и настроения? Надумал он то, что раньше пришло на ум, – пришёл спозаранку на ферму и забрался под солому, затаившись до появления доярок. Уютно устроившись под соломенным ворохом, Степан Иванович предался спокойному течению размышлений. Злаковые стебли, собранные после жатвы на корм скоту, отдавали пряным запахом золотистых хлебных полей, настраивая на благодушие. Всё-таки благородная эта работа – земледелие и скотоводство, ничем незаменимая деятельность для утверждения людского рода на земле. Ходят слухи, что у заклятых капиталистов урожаи втрое выше наших, да и с надоями та же канитель. Где они будут, надои, если порой скотину приходится содержать в траншеях с бревенчатым потолком под слоем земли? Пусть в муках и бедах, через горести и невзгоды, но держится крестьянство на колхозных наделах, кормит большую страну, ждёт улучшения своей незавидной участи…

Сквозь дрёму послышались шумные приготовления к рабочему дню, звяканье вёдрами сходившихся на утреннюю дойку молочниц.

– Агафья! Твой-то заговорил али молчит ещё? – раздался хрипловатый Дашкин голос.

Вся деревня знала, что Силантий, Агафьин муженёк, бродивший по тайге, провалился в медвежью берлогу. Обезумевший медведь, на которого во время спячки свалился Силантий, сграбастал нарушителя покоя и вышвырнул вон из своего убежища. Непрошеный гость, долго летевший по воздуху, при соприкосновении с землёй во весь дух пустился наутёк в заданном ему направлении, пока, обессиленный, не свалился наземь вдали от берлоги. Силантия, неподвижно сидящего под сосной, наутро нашли поднятые по тревоге мужики. Доставленный домой «медвежатник» утратил речь и днями не ронял ни слова.

Обсудив злободневную историю, доярки открыли прения по насущным проблемам колхозной житухи. Степан Иванович навострил уши, весь поглощённый содержательными речами, сдобренными солёными словечками. Чего только он не услышал в свой адрес! Что бригадиры у него «зажрались», а он, «председатель драный», в бригадах появляется как «красное солнышко», и что перед начальством-то лебезит, а по утрам горазд «дрыхнуть», и ещё много чего. Но пора было раздавать по стойлам корм. Едва Дашка всадила вилы в солому, как под ней раздался звериный рёв, соломенная куча зашевелилась, и из-под неё начал выбираться кто-то ужасный, облепленный соломенными клочьями…