Затем мы вернулись на борт, чтобы продолжить месячный поход через Тихий океан. Большую часть пути мы шли вдоль экватора, хотя это и отняло лишнее время. Но с нашим грузом боеприпасов мы должны были держаться подальше от судоходных путей, и за все эти дни мы не повстречали ни корабля, ни самолета, ни даже острова.

Как я и говорил, нашу «Виктори» лишь недавно отряхнули от нафталина, так что полной команды на ней не было, считай, со времен Второй мировой. Но на борту оказались несколько мужиков, служивших еще в сороковые: их вызвали из отставки, чтобы показать нам, молодым, как обращаться с этими красавицами. Кое-кто из них потерял друзей, пережив торпедную атаку немецких субмарин и спасшись на плотах и шлюпках, – чаще у берегов Европы или Азии, но, случалось, даже и США. Подводные лодки отправили на дно 175 коммерческих транспортов из морских портов Вирджинии, Флориды, Луизианы, Северной Каролины и других штатов Западного побережья – эти корабли фрахтовались, чтобы снабжать фронт продовольствием, техникой и боеприпасами. И оказалось, что у моряков торгового флота в ту войну процент живых потерь был даже выше, чем у военных, – 9521 душа, если верить морскому историку-энтузиасту Тони Городски. Но никакого официального признания это тогда не получило, так что торговым морякам пришлось судиться, чтобы спустя 40 лет, уже в 1988-м, вырвать наконец из Администрации по делам ветеранов полагающиеся им льготы за участие в войне.

Корабль наш был стопроцентно мужским мирком, все просто, никаких тебе политесов. Поэтому с первого же профсоюзного собрания ребята решили расставить все точки над i и, кстати, избрали меня председателем. Это было легко: никто больше не хотел заполнять бланки. С годами я понял, что капитаны стараются не связываться с профсоюзными делегатами – боятся жалоб, исков и прочих каверз, тянущих за собой бюрократические тяжбы. Я решил, что это поможет мне улизнуть с корабля, когда мы доберемся до Вьетнама, чтобы спокойно заняться тем, чем собирался.

Как новоиспеченный корабельный профсоюзный босс, я сразу заявил, что так называемая «чумазая банда» содержит в порядке машинное отделение и его окрестности, а о чистоте офицерских кают, матросского полубака и главной палубы пусть заботятся стюарды.

Но у нас в команде были ребята, которые в одиночку занимали четырехкоечные кубрики, потому как во время Второй мировой «Виктори» брала на борт по семьдесят человек, а нынче нас было всего-то двадцать три. Понятно, что такое разделение труда не понравилось корабельному коку, который и командовал стюардами. Это был крупный парень, ростом примерно шесть футов четыре дюйма, с поварским колпаком на курчавой шевелюре.

– С чего это мои парни должны убирать за стаей палубных обезьян?!

С этим вопросом мы разобрались, но все равно во время плавания между нами нет-нет да и пробегала черная кошка из-за того, кому шкурить, кому красить, а кому заниматься другой подобной работой.

Затем, одним погожим утром, когда мы были примерно в тысяче миль от берега, те из нас, кто не занимался двигателями, высыпали на палубу, чтобы полюбоваться восхитительно голубым небом. Там не было ни самолета – и ни корабля на горизонте. Мы шли в одиночестве посреди Тихого океана, как вдруг из одного из носовых люков повалил дым. Люк этот был прямоугольной деревянной рамой размером с автомобиль, закрытой брезентом, чтобы дождь и морская вода не лились под палубу, – и теперь он горел.

– Огонь! – крикнул кто-то.

Вопрос: что горит? Это мог тлеть сам брезент, а может, дым рвался откуда-то изнутри. Мы сгрудились на палубе корабля, набитого десятью тысячами тонн боеприпасов. Если огонь перекинется на трюм, нас разнесет в пух и прах. Капитан, главный механик, боцман и палубная команда со всех ног бросились к огню, чтобы тушить его вместе. Никто уже не спрашивал, его ли это обязанность. Нужно было бороться с пламенем здесь и сейчас, что мы и сделали. И потом, весь остаток пути, тоже помогали друг другу.

Целыми днями я возился с паровым двигателем Ленца[22] мощностью 8500 лошадиных сил, смазывая его огромное колесо и прочую машинерию, пока наш корабль неторопливо скользил вдоль земного пояса. Время шло в ритме волн. В торговом флоте парни выбирают суровую долю, и зачастую одинокую. Некоторые, может, и поступают на флот, чтобы кого-то забыть, вроде того как другие вербуются во Французский Иностранный легион. Но прежде всего моряк любит море. Вы должны любить его едва ли не больше, чем «нормальную» сухопутную семейную жизнь, потому что чаще всего вы уходите в море очень-очень надолго.

Смотреть здесь особо не на что, разве что изредка покажется кит или мелькнет еще чей-нибудь плавник по правому или левому борту. Но в основном унылый дневной гул перебивается лишь командой о конце смены: четыре рабочих часа, затем восемь часов отдыха и снова четыре часа работы – и так день за днем, неделя за неделей. Если повезет, выпадала добавочная вахта, и вы всегда соглашались, ведь обычное месячное жалованье было всего-то 300 долларов (или, по нынешним ценам, около 2218 до налогообложения), а сверхурочные давали приличную надбавку. В этом рейсе я частенько работал в две смены, но не ради наличных: матросы, с которыми я менялся часами, прикроют меня, когда я отправлюсь на берег. Время от времени мы играли в рамми[23] или блэкджек, а иногда я поднимался на палубу и размышлял о том, что ждет меня впереди, уставившись на пустой горизонт.

Раз, болтаясь на палубе, я вдруг вспомнил о Японии – возможно потому, что ходил туда однажды на военном транспорте «Хью Гэффи»[24], когда служил в морской пехоте. Армия напоминает лотерею, и куда тебя отправят – никогда не угадаешь, все зависит от того, мирное это время или военное. Некоторые всю Вторую мировую войну проторчали в Малибу, штат Калифорния. Другие оказались на секретной базе ВВС на Галапагосах, в экзотическом раю, где Чарльз Дарвин изучал гигантских морских черепах и корпел над своей теорией эволюции. Мой брат Билли, который записался в морпехи за год до меня, прослужил три года в Северной Каролине. А я пробыл пять месяцев в филиппинских джунглях и в кубинском Гуантанамо – до войны во Вьетнаме.

Что касается Японии, то мне выпала счастливая карта. Там я влюбился в красивую девушку по имени Митико, и это подтолкнуло меня выучить язык и познакомиться с азиатской культурой. Теперь эти знания пригодятся мне и во Вьетнаме.

Только я погрузился в сладкие мысли о Митико, как раздался чей-то крик: «Земля!» – и все на свете вылетело у меня из головы. Каждый свободный матрос на «Виктори» карабкался повыше, чтобы посмотреть своими глазами. Вот он, берег – ни пальм, ни хижин еще не разглядеть, но это точно суша. Темно-зеленая полоска холмов – там, где небо встречается с морем.

– Видать, Филиппины? – сказал кто-то задумчиво.

Похоже, он был прав, ведь несколько дней спустя, 19 января 1968 года, после восьми недель плавания, мы бросили якорь во вьетнамской гавани Куинён в Южно-Китайском море.

Где-то там были ребята из моего района, и пришло время их найти.

Нам не сказали, где мы швартуемся, – из соображений безопасности. В начале XV века в порту Куинён бросала якоря флотилия адмирала Чжэн Хэ, евнуха при династии Мин, – армада кораблей, груженных драгоценными камнями, золотом, фарфором и даже жирафами, на пути домой из очередной заморской экспедиции, предпринятой по императорскому указу. В наши дни это провинциальный центр, в четырехстах милях к северо-востоку от Сайгона, и главное сокровище здесь нынче – нефть. Куинён – основной пункт переброски горючего с океанских судов в гигантские топливные цистерны, видневшиеся на склоне холма.