Ныне мы располагаем телеграммой от 17 июня 1937 года, написанной как раз перед июньским Пленумом Центрального комитета, где Ежов передает просьбу начальника УНКВД по Западносибирскому краю С.Н. Миронова, докладывавшего об угрозе восстаний диверсионных формирований, действовавших в сотрудничестве с японской разведкой. Там же Миронов сообщает о намерении Роберта Эйхе просить согласия на создание специальной «тройки» для ликвидации указанной угрозы^[171]. Имеется, как минимум, одно донесение Миронова Ежову с обоснованием этой просьбы^[172].

Очевидно, Эйхе и затем некоторые другие первые секретари обратились после Пленума к Сталину и Политбюро и потребовали предоставить чрезвычайные полномочия для борьбы с заговорами, мятежами и восстаниями для своих регионов. Что привело к постановлению Политбюро «Об антисоветских элементах» от 2 июля 1937 года, в котором все первые секретари получили полномочия арестовывать вернувшихся в свои области «кулаков и уголовников», расстреливать «наиболее враждебных» из них, а остальных высылать в другие районы^[173].

Картина восстаний внутри страны, организованных совместно с иностранными державами (в случае Западной Сибири — с Японией), возникла в обстановке завершившегося менее месяца назад процесса по делу Тухачевского. На нем верхушка командования Красной армии обвинялась в сотрудничестве с иностранными державами и участии в заговоре с целью свержения советского правительства. Лояльность военачальников оказалась под серьезным сомнением — и, как сейчас известно, небезосновательно. НКВД стал единственной силой, на которую могла полагаться советская власть. И только много позже выяснилось, что Ежов сам состоял в заговоре с участием иностранных держав, чтобы свергнуть правительство и руководство партии, и использовал массовые расправы над невинными людьми для разжигания у них недовольства.

Документ, уполномочивающий НКВД фактически ввести военное положение в связи с угрозой бунтов, — это приказ № 00447 от 30 июля 1937 года^[174]. В нем санкционируется принятие мер только против участников повстанческих групп и уголовных элементов:

«I. КОНТИНГЕНТЫ, ПОДЛЕЖАЩИЕ РЕПРЕССИИ.

1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.

2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.

3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность.

4. Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, мусаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.

5. Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.

7. Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

8. Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность.

9. Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городе — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве».

За следующий год с лишним Сталина завалили докладами о заговорах и мятежах, раскрытых по всей территории СССР. Значительная часть таких донесений предана огласке. Но еще большее их число, несомненно, хранится в бывших советских архивах по всему бывшему Советскому Союзу. По мнению бескомпромиссного исследователя-антисталиниста Хаустова, одного из составителей ряда поистине бесценных документальных сборников, Сталин верил этим докладам.

«Сталин принимал решения, основываясь на показаниях, которые являлись результатом вымыслов конкретных сотрудников органов госбезопасности. Реакция Сталина свидетельствовала о том, что он воспринимал эти показания в полной мере серьезно»^[175].

Для исследователей антикоммунистического толка важно, чтобы массовые репрессии рассматривались как план и цель Сталина. Хаустов достаточно честен, чтобы признать, что свидетельствами этот тезис не подтверждается. Некоторые и, несомненно, многие протоколы признаний и следственные материалы, рассылавшиеся Ежовым Сталину и советскому руководству, должны были бы быть сфабрикованы. На самом же деле Хаустов не имеет представления о том, какие из них были сфальсифицированы, а какие нет.

Но вот что здесь важно: Хаустов признает существование масштабного заговора во главе с Ежовым и одновременно допускает, что Сталин был им обманут. В признательных показаниях, которые есть сейчас в нашем распоряжении, Ежов сознавался именно в этом. Хаустов же признает, что Сталин действовал чистосердечно, на основе доказательств, представленных ему Ежовым, значительная часть которых должна была быть сфальсифицирована.

Российский историк Юрий Жуков полагает, что после получения Эйхе особых полномочий для Западной Сибири остальные первые секретари обратились к Сталину предоставить им такие же полномочия и получили их. Очевидно, существовала связь между репрессивной кампанией, фактически проводившейся как боевые действия против повстанческих антисоветских контингентов по всей стране, и отменой альтернативных выборов с возможностью выдвижения нескольких кандидатов на одно место, что предусматривалось новой советской Конституцией 1936 года. Сталин и его сторонники в партии и советском правительстве боролись за такие выборы, но проиграли, не получив поддержку Центрального комитета. Юрий Жуков установил: окончательное решение отказаться от выборов на альтернативной основе было принято 11 октября 1937 года. Также удалось выявить проект или образец бюллетеня для состязательных выборов, который, в конце концов, так и не был использован, но сохранился в советском архиве^[176].

Примерно с январского (1938) Пленума Центрального комитета Сталин и Политбюро стали обнаруживать свидетельства массовых незаконных репрессий, нацеленных в первую очередь против членов партии. Член Политбюро Павел Постышев был смещен со своего поста за избиение партийных кадров^[177]. На основе рассекреченных сегодня документов можно сказать: в Политбюро продолжали расти подозрения, что самочинные массовые репрессии все равно продолжались. В августе 1938 года правую руку Ежова, Михаила Фриновского, заменили на Лаврентия Берию. Очевидно, свое назначение Берия получил как надежный человек, который сможет присмотреть за Ежовым, как о том в дальнейшем заявлял сам Ежов.