«[Мы] также согласились использовать Циховского, Белевского, Реденса [Мечислава Бернштейна] и Максимовского. Мы использовали первых трех и внедрили [их] в Коминтерн (с. 271).

Я предложил назначить в контрольную комиссию следующих лиц, которые были членами ПОВ: Прухняка, Скульского, Белевского, Бортновского, Краевского» (с. 272).

Снайдер не приводит ни одного свидетельства, опровергающего существование ПОВ. Доклады НКВД документально доказывают факт существования в подполье польских шпионов, некоторые из которых признались в своем членстве в ПОВ.

Таким образом, ничто не говорит в пользу того, что Вандурский, Белевский и другие оговорили себя, как подразумевает фраза Снайдера, что их «вынудили признаться» («Кровавые земли», с. 129). Стронский тоже заявляет, что Сохацкого «заставили давать показания» (с. 210). Но и у Стронского нет ни одного доказательства, что дело обстояло именно так, как он пишет. Шор, на чью книгу ссылается Снайдер, утверждает, что у Вандурского силой вырвали лживые признания, но и здесь не приводится никаких доказательств. Выражение «вынудили признаться» подразумевает, что само признание было сфабриковано. На самом деле ни один из вышеназванных авторов не привел доказательств неправдивости показаний Вандурского.

По словам Уильяма Чейза, Сохацкий был разоблачен политбюро Коммунистической партии Польши как полицейский провокатор:

«10 октября [Осип] Пятницкий направил Лазарю Кагановичу, члену Политбюро ЦК ВКП(б) и одному из наиболее надежных соратников Сталина, проект декларации Центрального Комитета Польской компартии, утверждающий, что Сохацкий был провокатором. Ян Белевский (он же Ян Пашин), член политбюро Польской КП составил декларацию…» (с. 119).

Чейз пишет о политической подоплеке подозрений в провокаторстве^[120]. Здесь мы сталкиваемся не с подозрительностью в отношении поляков, а с неоднородностью состава и особенностями истории становления польской компартии.

Снайдер упоминает одного «советского агента» в польской компартии. Чейз подробнее рассказывает о нем, точнее о Мицкевиче-Капсукасе:

«Подготовленный в начале мая 1929 года доклад Мицкевича-Капсукаса содержал материал, подтверждающий это подозрение. В докладе, озаглавленном “Работа польских вредителей”, выражалась озабоченность ростом раздробленности и увеличивающимся влиянием бывших меньшевиков в польской компартии. Там утверждалось, что обширная сеть провокаторов ослабила способность партии функционировать и что польская полиция вывела из строя многие органы КП ЗУ и КП ЗБ»^[121] (с. 118).

Даже Снайдер полагает, что «по крайней мере, один» польский коммунист был или стал польским шпионом. На подозрении у Коминтерна их было гораздо больше. Во всяком случае, некоторые сознались. Исследование Чейза содержит гораздо больше свидетельств в пользу справедливости этих подозрений. Как мы видели, заявления, которые сейчас можно проверить на соответствие преданным гласности первичным документам, оказываются правдивыми.

Из документов, которые цитирует Чейз, ясно, что руководство Коминтерна сделало первый шаг к появлению такого рода подозрений. Сталин на них реагировал, но не инициировал их.

Снайдер утверждает:

«Ежов следил за антипольской кампанией Балицкого на Советской Украине, а затем изменил ее концепцию. Когда в Москве в 1936 году начались показательные процессы, Ежов заманил своего подчиненного Балицкого в западню. Пока известные коммунисты давали признательные показания в Москве, Балицкий докладывал из Киева, что на Советской Украине возродили Польскую военную организацию. Он, без сомнения, хотел лишь обеспечить вниманием и ресурсами себя и свой местный аппарат в ситуации паники по поводу безопасности. Но теперь, при повороте событий, которые, должно быть, удивили Балицкого, Ежов провозгласил, что Польская военная организация представляет гораздо большую опасность, чем утверждает Балицкий. Это дело не для регионального НКВД в Киеве, а для центрального НКВД в Москве. Балицкий, выдумавший историю про Польскую военную организацию, теперь утратил контроль над ней. Вскоре было выбито признание из польского коммуниста Томаша Домбаля, который утверждал, что руководил Польской военной организацией по всему Советскому Союзу»^[122] (с. 131).

Доказательств, правдивы ли утверждения процитированного абзаца, нет ни в одном из источников в примечании. Стронский (p. 227) касается событий 1938 года. Ни один из затронутых выше вопросов там не обсуждается. Снайдер (Sketches, p. 119–120) схематично описывает историю борьбы со шпионажем ПОВ в СССР в середине 1930-х годов.

Снайдер никак не обосновывает свои повторяющиеся заявления о шпионаже как о выдумке, а всех арестованных по подозрению в разведывательной деятельности — сознавшихся или изобличенных другими лицами как польские шпионы — считает невиновными жертвами. А вместо доказательств Снайдер прибегает к «аргументу цитаты», расставляя оценочные кавычки там, где ему желательно создать у читателей впечатление неправдивости чего-либо. Такая форма логической ошибки известна как «предвосхищение основания» — подмена доказательства тезисом, который сам нуждается в обосновании.

Заявления Снайдера, что ПОВ — выдуманная организация, а ее лже-существование сфабриковано НКВД, — само по себе фальсификация, попытка ввести читателей в заблуждение. Как показано выше, в своих более ранних «Зарисовках» Снайдер признает серьезность польского шпионажа в СССР в 1930-х годах. Более того, Снайдер не постеснялся использовать материалы книги, в которой опубликованы признания польских шпионов об их членстве в ПОВ. Среди его ссылок указаны и украинская книга о ПОВ в СССР, и документ германской разведки 1942 года, где сообщается, что ПОВ в то время была самой активной подпольной польской организацией в оккупированной нацистами Литве.

Вместе со Стронским Снайдер считает, что Домбаль невиновен, что его вынудили дать показания. Здесь вновь «предвосхищение основания»: подмена доказательства тезисом, нуждающимся в доказательстве. Свидетельства принуждения Домбаля к самооговору отсутствуют. Зато в нашем распоряжении есть одно из признаний Домбаля, датируемое 16 января 1937 года (см.: Лубянка 1937–1938, док. № 5). Домбаль был арестован 29 декабря 1936 года.

Известны два очень подробных доклада Ежова, которые касаются «польской операции» (Лубянка 1937–1938, док. № 167, 200). Ни в одном из них не упомянут Балицкий.

Снайдер продолжает:

«Благодаря инициативе Ежова Польская военная организация утратила какой бы то ни было остаток своего исторического и регионального происхождения и превратилась в угрозу Советскому Союзу как таковому. Ежов представил свою теорию огромного польского заговора Сталину 16 января 1937 года, а после его одобрения — на пленуме Центрального комитета. В марте Ежов очистил НКВД от польских офицеров. Хотя Балицкий был по национальности не поляком, а украинцем, он теперь оказался в очень щекотливом положении: если Польская военная организация была настолько важной, спрашивал Ежов, почему Балицкий не проявлял большей бдительности? Таким образом, Балицкий, вернув к жизни призрак Польской военной организации, стал жертвой собственного творения. Его позицию занял в мае его собственный бывший заместитель, Израиль Леплевский — офицер НКВД, который с таким усердием проводил “кулацкую операцию” на Советской Украине. Балицкий был арестован 7 июля по обвинению в шпионаже в пользу Польши; через неделю его имя убрали из названия стадиона, где клуб “Динамо — Киев” проводил футбольные матчи, и заменили именем Ежова. В ноябре того же года Балицкого расстреляли»[123] (с. 131).

Здесь Снайдер вновь занимается сочинительством. Ни в одном из указанных им источников не говорится о том, что Ежов требовал от Балицкого ответа, почему у того не хватило бдительности, или о том, что ему пришлось стать жертвой собственной мистификации.