Когда у меня вышла первая книжка, Юрий Алексеевич позвонил:

– Большой пионерский салам! Разведка донесла: вы в писатели подались. Доставили вашу нетленку. Зачел! Как говорится: «Каштаны нас в дорогу провожают,

Мальчишки нас толпою окружают.

На нас девчата смотрят с интерэсом –

Мы из Одессы моряки.»

Вот именно «С интерэсом»! «Ну, что тебе сказать про Сахалин? У нас стоит хорошая погода!»

Испытываем чувство законной гордости. Стал быть, не зря ты в очерках фамилии перевирал! «Осчусчаю глыбокое удовлетворение». Местами. Дерзай! Глядишь и научишься.

А я всегда¸ всю жизнь, чувствую благодарность и горжусь тем, что «пошел в литературу» с рук «катерника». «Камикадзе Морфлота!» как именовал он себя сам. Героя и мученика Великой Отечественной.

Он был похож на боцмана. Усатый, пузатый, широкогрудый. Известный поэт, кинорежиссер, поставивший, когда – то очень популярный фильм о моряках и об обороне своего родного города – Одессы – «Жажда», приехал в писательский дом творчества в Пицунде и сразу пошел купаться. Было тепло, но волна била, как следует. Поженян метнулся в волны, широкими саженками легко отмахал от пляжа и там стал качаться на волнах, как морская круглая мина. Я знал, что он черноморский моряк, морской пехотинец и пытался разглядеть в этом грузном немолодом человеке мальчишку в бескозырке, полосатой тельняшке, бушлате и черных клешах заправленных в сапоги. «Шварцтодт» – «черную смерть» как звали морскую пехоту немцы. И у меня ничего не получалось. Слишком импозантен и по – писательски колоритен он был. Он говорил о войне ярко, подробно, а главное, точно, как может говорить человек, который все это испытал сам.

– Знаешь что самое страшное? Высадят ночью разведгруппу на пляж – за пляжем берег высокий черный, оттуда прожектора шарят… А пляж в колючке и заминирован. И вот стоим, как столбы – замерли… Кто первый шагнет! Кто первый подорвется? Кто до темноты под берегом добежит? Самое страшное ждать у кого нервы не выдержат. Страшно, брат…

Про Невский пятачок слышал? Земли сантиметра нет – все железом накрыто.

Там народу перемололи больше, чем на всем Ленинградском фронте.

Ночью от Невской Дубровки на понтонах переплыли. Половина на дно. А с выкладкой, с боекомплектом – сразу под воду. Без звука и не барахтались. Думали: самое страшное переплыть Неву. А самое то страшное – впереди. Сразу с берега в атаку пошли, и как раз на пулеметы.

Минут через пятнадцать от нас рожки да ножки. А тут к пулеметам минометы подключились. А выбито все как на столе после пьянки. Деваться некуда! А он шпарит огнем. Так, чем спасся?!

Рядами и кучами горы трупов лежат. Наших. Я сначала за такую гору залег. А он как начал бить по площадям – то есть разрывы мин и спереди, и сзади, и с боков. Уж не знаю, как я под эту гору залез и только слышу, как в трупы осколки шмякают. Целый день под трупами лежал. Обстрел то ни на минуту не затихает. Если бы не покойники – хана. Вот так мертвые спасали живых. Ночью стихло чуть-чуть. Вылез, оттянулся к нашим. Там траншея была. Норы такие железом разным накрытые. Целых двое суток немцев отбивал. Пытались в контратаку вставать – не дает! А места топкие – танкам не пройти – тем и спасались, а так бы он нас в Неву сбросил. Артиллерия, конечно с того берега поддерживала… На третий день меня ранило. И поволокли на лодке назад в Невскую Дубровку. И еще половина на дно. Так что я, считай – три раза уцелел. И видишь седина – вот не на висках, а тут, на темени – хохол, будто краской белой мазнули… Это с памятка с Невского пятачка… С тех трех дней. А было мне девятнадцать лет.

Но мы свою задачу выполнили. Оттянули на себя немцев. И держали. Вперед идти нам возможности не было. А держали, как псы! Знай морпехов! Они, небось, так стоять не могли. Когда мы их в Кенигсберге достали, у них много как лучше укрепления были, чем на пятачке, а сдались! Кишка против нас тонка!

Но тяжело было. Тяжело. Однако прорывать блокаду почти, что от Невского пятачка начали. И прорвали. Правда, почти через год. Даже больше. Ранило меня в октябре 41 го, а прорывать блокаду пошли 12 января 1942 го. По льду. Я уже и второй осколок получил за год и опять подлечился. В первом эшелоне через Неву на Марьино шел. Блокаду здесь прорывали мы – моряки. Морпехи!.

Усиленный лед

Я знал о том, как шла через Неву морская пехота и курсанты морских военных училищ, прорывать блокаду. Мне виделись их черные шинели и шапки ушанки и ботинки, вязнущие в снегу. Я даже написал песню. И пел в концертах:

Ах вы , тоненькие мальчики в шинельках черных,

Строевые, рядовые – плохо обученные.

Как вы шли, как шли цепочкой тоненькой…

По винтовке на троих – врагам на смех…

И на белый снег вас поклали всех

Черной ленточкой на белый Невский снег…

Однажды в зрительном зале на моем концерте закричал – зарыдал какой-то седой человек, с пустым рукавом: «Я там был! Я там был!»

И мне стыдно, потому что я этим гордился Особенно стыдно – потому, что сочиненное мною – вранье! Моряки, действительно, полегшие в большинстве своем при прорыве блокады, шли совсем не так! блокада под Марьино, прорывалась совсем иначе, чем я себе представлял. Об этом рассказал Доктор физико – математических

– Без танков немецкую оборону не прорвать, это было ясно. Значит нужно каким-то способом доставить на левый берег танки. Нас четырех лучших математиков училища посадили техническое обоснование обсчитывать. Вроде все обсчитали. Получается, но только при наличии усиленного льда. То есть, лед нужно чем – то накрыть, вроде как арматура – наполнитель, и сверху еще льда наморозить.

Ну, и естественно, по морской традиции, если это наш проект – нам его и исполнять. Вечером подвезли на правом берегу такие вроде короба из бревен клетки и солому. Начали выдвигать эти короба на лед в них солому и рядом солому на лед и водой сверху. А мороз под сорок – сразу схватывает. Метель метет. Прекрасно! Мы вчетвером на самом острие этой гати: берем – укладываем, берем – укладываем, дальше на солому воду помпой качают. Морячки на морозе бушлаты скинули – дымятся. Метель, Слава Богу! Выложили под самый берег. Переправа парит – вода замерзает. Успеет схватиться – не успеет?!

Под утро ветер не стих, а метель улеглась – поземка по льду метет. Рассвело.

И тут немцы – как дали! И наши – из всех стволов!

А с того берегам по нашей гати валом моряки. Их осколки косят, но все равно валом идут. И за ними по гати – танки. Мы стоим, замерли – пройдут не пройдут… Так и кажется, что провалится лед – танки только пушками мелькнут. А они валят прямо по убитым! Им же с гати ни в лево, ни в право! Первый проскочил, с той стороны еще идут! Ползут, пушками качают… Морпехи прут и по дороге, и по льду. И двумя черными ленточками вдоль нашей дороги ложатся:– голова – ноги, голова – ноги. Между ленточками наша дорога цвета клюквенного киселя – флаг такой – с двумя траурными каемками.

Первый танк на берег залез, второй …

Не помню, кто сказал:

– Ну, теперь все!

Тут нас и накрыло! Николая в руку, мне в живот осколок! Уже в госпитале, в Вологде, узнал, что блокада прорвана. Нам все четверым ордена дали и по звезде на погоны. Но я уже вернуться на флот не смог – не годен. Пришлось заниматься математикой.

Мы с тех пор каждый год вчетвером встречаемся 12 января. В наш главный день.

22 июня 1941 года было воскресенье. Мы с тетей Верой поехали за город в Пушкин. Там узнали, что началась война.

Началась страшная паника. Все кинулась на вокзал. Народ брал штурмом вагоны, стараясь уехать в Ленинград. Доехали мы благополучно. Дома ждала расстроенная мама. Жили мы на проспекте Обуховской обороны около сада имени Бабушкина. Все взрослые были очень расстроены, а мы, ребятишки, думали, что война быстро закончится.