Он сидел в крошечном кабинете, на столе у него стояла эмалированная табличка: на одной стороне было написано: «Ты по какому вопросу здесь куришь?», а на другой «Уходя – уходи!». Табличка поворачивалась к собеседнику разными сторонами и сильно помогала в работе редактора. За спиной на стене у него несколько табличек, неизвестно где добытых. Одна «Осторожно – злая собака» и от руки на стене приписано «и жадная!», табличка «На пол не плевать!» «Уважайте труд уборщиц!» Эмалированная табличка «Денег нет!» и плакат « Рабкор помни: что вымарано – то не будет освистано» – вот эту заповедь я усвоил на всю жизнь, что позволяет мне всю жизнь не ссориться с редакторами.

По утрам Юрий Константинович строил коллектив, включая машинисток, (в конкретном, флотском смысле) перед своим редакторским столом, надевал бухгалтерские нарукавники и доставал счеты, перебирал бровями, свистел щербатым ртом (зубного врача смертельно боялся) и возглашал:

– Так. «Партийный отдел» – тысяча четыреста строк! «Дела профсоюзные» – шестьсот! «Спортивный» – двести… «На темы морали» – сто пятьдесят и кружка пива. «Для вас новоселы» – три совета, две картинки – двести строк, и т. д. – лихо щелкали костяшки на счетах, все казалось легко и просто.

Завершался утренний развод традиционными словами «У матросов есть вопросов? По местам стоять! С якоря сниматься! К четырнадцати ноль-ноль – любимый редактор пришел – удивился: – Газета готова!»

Юрий Константинович прямо со школьной парты пошел на фронт, закончил войну командиром не то дивизиона не то эскадры торпедных катеров. Как он говорил однажды, «сильно приняв на борт», «Наград – как у дурака семечек – образования – ноль, учиться при моих тогдашних чинах невозможно. «Кап два – в училище на первый курс? Не надлежит!»

Тогдашняя партийная власть сделала его «руководителем газеты». И очень скоро он стал замечательным руководителем! Он чувствовал полосу, как свою ладонь, сделать макет номера мог из ничего. В редакции держалась атмосфера веселой интеллигентной игры. В других редакциях – спивались. Но точила Юрия Константиновича единственная большая, и типичная для фронтовиков, беда – он боялся начальства. Наверное, тут играло роль и отсутствие высшего образования и воинская субординация, впитанная, фактически, с детства, и тягучий страх сталинских времен: «Слово не воробей – вылетит – поймают! И посадят!» и т. д.

И вот однажды, когда я принес очерк, где переврал девятнадцать фамилий из двадцати двух и готовился к увольнению, никакого разноса я от него не получил. Хотя он сам только, что вернулся из парткома и вытирал платочком потный лоб.

– Фамилии переврал? Только-то? Если хочешь знать, это даже украсило номер! Мы же кроссворда не печатаем! Ты бы видел, как газету с прилавков рвали. А я тебе даже, отчасти, благодарен. Зная твою любовь к России, я понимаю как ты «скрипел сердцем», когда, обозвав Виктора Иваном, нигде это не обыграл, в том смысле, что вот, мол, «Наш русский Иван закончил ВТУЗ» – Тем более, что переименованный тобою в «Ивана» Виктор – татарин.

И непедагогично, но утешительно, налил мне рюмочку коньяка.

– Мы что газету делаем? Мы милый ты мой, печатную туалетную продукцию выпускаем. Настоящая газета – литература! А настоящая литература – драматургия! Нет драматургии – нет нерва, события, трагедии – нет и литературы!

В инвентаре редакции числилась гитара, и Юрий Константинович очень ловко мог «урезать под рокот струн». Подмигивая, он пел, пил и комментировал:

«Я опущусь на дно морское!

Я подымусь за облака!

Я дам тебе все – все земное –

Лишь только ты люби меня!»

– Ты – понял? «Что -то слышится родного…» Это же хорошо усвоенный Лермонтов. Это же демон поет! Ты понял?

«Я претерпел все муки ада!

И до сих пор я их терплю!

Мне ненавидеть бы вас надо,

А я, безумный, так люблю!»

– Сечешь уровень трагедийности? А накал страстей, в натуре, осязаешь? Ну, что очаровательные глазки вылупил? Наливай! Вот так газету делать надо! Вот так читателя завоевывать! И тогда народ скажет нам большое, «глыбокое мерси». А у нас все больше доценты пишут про проценты! А зачем хрестьянину про это знать? И куды ему податься? Со своей неизбывной тоской? Тока – в шинок! А с газеткой – тока в нужник!

«Я милого узнаю по походке,

Он носит серые штаны.

Он шляпу носит белую панаму!

Штиблеты ( Что ты!) носит на скрипу!»

– Вот где художественный образ! Метафора, аллитерация, елы палы! Это все надо записывать! Это все надо коллекционировать! – стонал от удовольствия Юрий Константинович. – Этому же цены нет! Это – портрет души народа!

Сам он был коллекционер бешеный – собирал экслибрисы, книги, марки, монеты. И говорил мне с гордостью:

Вторая такая марка была еще у капитана Руднева, но она на «Варяге» погибла, а у меня есть!…

      Он, одним из первых, начал собирать «перловник» – коллекцию «перлов»: из заявлений, протоколов, писем читателей, объявлений. Частенько он звонил нам в отдел и сообщал:

– Из заявления в милицию «При желании досмотреть драку до конца, был избит обеими сторонами», или из медицинской карточки мальчика, засунувшего голову в ночной горшок. «Анамнез: голова в инородном теле».

Притопывая носками, до зеркального блеска начищенных, ботинок, насвистывая щербатым ртом, он всегда что-то клеил, выписывал, рассматривал в лупу…

– «А, па де спань есть хорошенький танец!

А, так приятно его танцевать….» – обратите всевозможное маленькое внимание на это фото! Скучная подпись! Это же сплошная бюстгалтерия! А где жечь глаголом сердца людей? Переделать! Юноша, вы же гениальны! А не надо лениться… Лень – ворота всех пороков.

И с хрустом потянувшись, вдруг плеском ладоней проходился по груди, коленкам и столу…

– Именно так! Ритм нужен! Динамика. Раз на площади команда с крейсера – балетное яблочко в белых штанишках… Носочки тянуть, носочки тянуть… У них и оркестр, и ансамбль всего черноморского флота. А у меня такой Тима –безликий, в смысле альбинос. Бушлатик скинул, как дал с носка. Без ансамбля! Сам – бля! Один – бля!… Вот именно! Молодец с огурец, задница в солярке. И сразу трудящимся понятно: где система товарища Станиславского, а где искусство. А в Одессе за «Яблочко» – все специалисты! Там на «понял-понял» не пройдет.

А катерник – пространства с пятачок, друг у друга на башке сидим – мотор, патрубки две торпеды и темперамент! Вот отсюда и ритм, и чечетка…

Дымовую завесу раскинут. Полный вперед! 120 км! Катера веером! Он содит из всех стволов! А мы то – фанера клееная. Иной раз прошивает оба борта, а мы на плаву и скорости не теряем. Главное долететь и кинуть в точку. Выполнил боевую задачу – молодец! И чтобы девушка могла тобой гордиться! Торпедные катера – оружие разового пользования!

С крейсера мореманы – ну, просто Лебединое озеро, а катерники народ шустрый, раз двас и на баркас! Вот тебе и ритм.

В День Победы я увидел его в таком блеске орденов и медалей, что у меня в глазах зарябило.

– Двух не хватает. Нет и не будет, – сказал он, сдувая пену с пивной кружки – «Материнская слава» Первой и второй степени. И орден Победы. Хотели мне, но Эйзенхауэр перехватил.

В золоте и серебре я разглядел скромную надпись «За взятие Берлина.»

– А это как же? Вы же катерник!

– Элементарно, Ватсон. Берлин, столица фашисткой Германии, между прочим, расположен на речке Шпрее. А если есть жидкость, хотя бы в стакане – моряк необходим! Дунайская флотилия – слыхал?

Это мы и есть. Между прочим, гады своих морячков из Ростока подтянули на оборону логова. Очень мы мечтали их за кадык подержать, но не довелось… Пока на живописнейшем берегу речки Шпрее колючку рвали – пехота их расчепушила. Не сподобились проверить немецкую шпротину на вкус. Хотя была такая лирическая задумка! Но не сбылась мечта поэта! А к рейхстагу на экскурсию ходил. Автограф оставил. Через «Ф» или через «В»?

– Через «В».

– Умный мальчик. Пива хочешь? Напрасно. Там один морячок, между прочим, с Дона, донской моряк или морской казак, в Берлине отца нашел. Остарбайтен. На электроламповом заводе «Осрам». Вот такой интересный факт. У меня, где – то записано, не то Москвин, не то Москаленко. Еще фотография в газете была. «Сыны освободили отцов». Стоят там такие оба. Нареванные! Вот это я понимаю – материал.