А потом у печки сидим, на огонь смотрим. Он и говорит

– Ты Леша – счастливый человек. Совестливый. Дай Бог тебе на войне не оскотинеть.

А под Берлином наш командир дивизиона умер. Привалился в окопе, как бы задремал и не проснулся. Инфаркт. Разрыв сердца. Устал человек. Да и возвращаться ему было некуда. Погибли все. Хотя – мог бы он, например, со мной в деревню поехать. Папа и мама его бы, как самого родного, приняли. Жил бы с нами. Меня то вскоре после победы отпустили домой, как специалиста сельского хозяйства. И его бы отпустили, по возрасту. Пожилой ведь…

«В тот вечер в посадке Колесникова я увидел властительное

равнодушие татарского хана и распознал выучку прославленного

Книги, своевольного Павличенки, пленительного Савицкого

И. Бабель. Конармия. Рассказ «Комбриг два».

      Мой отец – Николай Свидин – (потомок знаменитого кубанского казачьего рода, где одних генералов – конвойцев служило пять человек), в начале войны, попал служить к знаменитому герою гражданской войны, командиру из Конармии товарищу Книге.

      Товарищ Книга прославлен не меньше, чем Буденный, Котовский, Чапаев, Щорс и прочие красные комдивы и комбриги.

      Для отца служба у Книги была особенно важна. Несмотря на то, что семья пережила Гражданскую, расказачивание и прочие радости предвоенной жизни относительно благополучно, в общем-то, никого не расстреляли в период с 1918 по 1940, и отец даже сумел получить образование, и работал технологом на хлебозаводе, никто не забывал, что он потомственный, родовитый казак, то есть из «чуждых». Поэтому сам призыв его в Красную Армию, в первые дни войны, когда еще никто не понимал, какая это война будет, воспринимался, как своеобразная реабилитация Свидиных перед Советской властью.

      Жили мы в Майкопе. Город южный, в прошлом казачий. Густая зелень садов, беленые или красно-кирпичные стены одноэтажных домиков… Когда наши первые пошли на фронт, весь город высыпал на улицу. Боже мой! Как плясали казаки, когда шли от военкомата к вокзалу! Какая была наурская лезгинка! И отец плясал лучше всех! Я помню до мельчайших подробностей тот день, и даже запах пыли, и острый треск барабана и пение зурны, вскрики, гиканье и посвист танцующих и плеск ударяющих в такт ладоней….

– Асса… ать, ать, ать, ать….– и отец мой кружится, как черный вихрь, взлетает на носки, падает на колени, неудержимый и прекрасный, как Бог победы.

      Многие тогда думали, что сталинская конституция, снявшая с казачества клеймо врагов народа, и вот этот призыв на войну – новая страница нашей жизни. Что все кровавые годы геноцида казачества, были ошибкой и мы тоже дети России, и Советская власть оценит наше боевое мастерство и нашу преданность. Мы вновь выслужим славу!

      К великому огорчению отца, прославленный товарищ Книга, узнав, что отец работал в пищевой промышленности, забрал его из взвода разведки и сделал штабным поваром. Отец писал, что для него мучительно ловить на себе косые взгляды казаков, готовить к штабному столу роскошные обеды и отыскивать всевозможные местные деликатесы и крымские вина. Однако, он не ропщет. Служба есть служба. А служить у прославленного героя Гражданской войны – честь и большая ответственность. Слова «крымские вина» были подчеркнуты и мы догадались, что отец в Крыму. Потом письма приходить перестали.

      Отец вернулся через год после войны, из плена, без ноги. Про войну он ничего не рассказывал, а когда однажды, при нем упомянули товарища Книгу, побелел, и его затрясло…

      Перед самой смертью, тогда он тяжело умирал от рака, он передал мне свой дневник, вернее не дневник, а послевоенные записи, что начал делать под старость. На войне дневники категорически запрещались! И рассказал, что когда немцы начали наступление в Крыму, и когда стало понятно, что Севастополь не удержать, начальство хлынуло в бега на кубанскую сторону.

      Уходили воровато, тайно, бросая десятки тысяч бойцов и призывая их к сопротивлению! «Ни шагу назад!» – относилось к рядовым и младшим командирам, к тем, что в большинстве своем не отступили, верные присяге и сложили головы, в Севастополе, по всему Крыму, в Керчи или в Аджимушкайских каменоломнях…

      Вероятно, были офицеры и высших чинов, что разделили страшную судьбу своих однополчан. Но проставленный товарищ Книга к их числу не относился.

      Отец, исполнявший должность скорее не повара, а ординарца, находился при нем неотлучно. Когда ночью они вышли к морю, где штабы спешно грузились на катера и баржи, он догадался, (старался глазам своим не верить), что командование бежит, бросая армию на произвол судьбы и на милость победителя.

      Отец все время повторял: «Ковры грузили. В палатке всегда расстилали на землю ковры. Еще товарищ Книга любил повторять, как это мудро ханы татарские придумали – коврами устилать в шатрах землю. Командир катера кричал, что корабль перегружен. «Бросайте барахло!» Но все равно, – коврами завалили всю палубу, и катер сильно огрузнел. Можно было еще рискнуть и взять на борт несколько человек. А если ковры выбросить, то десятка полтора раненых, что лежали рядами на носилках и просто на земле, прямо около уреза воды».

      Отец уж, было, собрался прыгнуть с берега на палубу, по уставу, следуя за своим командиром, да и по дружбе, какая, вроде бы, сложилась. Товарищ Книга постоянно хвалил отца, хвастал его мастерством перед другими начальниками, не забывая повторять: «Николай из Свидиных! Из прославленного рода!» Но в этот раз товарищ Книга, сказал:

– Николай, а где полевая кухня?

«Какая тут, к черту, кухня, и на что она! Людей грузить некуда, а тут кухня!»

– Это же вверенное тебе военное имущество! Что под трибунал захотел? Вернись за кухней.

Отец поднялся на откос и оттуда оглянулся. На куче ковров теснились, пестрея петлицами со шпалами и красными звездами на рукавах, товарищи командиры, а над ними сверкала бритая голова прославленного героя гражданской войны.

Когда через полчаса отец примчался на берег с пробитой осколками и негодной полевой кухней, катеров, конечно, и след в море затерялся.

– Ну что, – сказал тогда отцу, весь обмотанный, промокшими кровью, бинтами матрос: -сдал тебя твой хозяин! А ты эту сволоту кормил! Сколько волчару не корми, а он все сукин сын! – и стал хохотать. На губах у него лопались розовые пузыри.

Раненые еще до утра ждали, вглядываясь в море, что за ними придут транспорты, а потом все, кто еще мог ходить, решили пробиваться севернее, надеясь найти хоть что-нибудь плавающее, хоть бочонок, хоть бревно, и попытаться вплавь уйти на Тамань.

Но берег наши уже успели заминировать, и отец подорвался. Его взяли в плен, без сознания, а так бы он живым не сдался… Все-таки у него другая выучка, чем у прославленного красного комбрига товарища Книги.

Ни одного слова неправды здесь нет. Кому придеться прочесть пусть люди знают правду.

Автобиография

Я, Лёзова Анна Алексеевна (урожденная Воронина Анна Алексеевна) родилась 9/22 нобря 1919 г. в д. Вороновке, Путивльского р-на, Сумской области.

В 1938 г. окончила Путивльскую шеолу медсест – акшерское отделение, с присвоением звания акушерки.

В том же 1938 г. мы с подругой Екатериной Ивановной Смольяниновой уехали в Москву. У обеих у нас были отличные свидетельства об окончании школы.

Работать устроились в Чистопродную п-ку Куйбышевского р-на г. Москвы мед. сестрами.

В денкабре 1939 г. во время Финской кампании была призвана в ряды Красной Армии Куйбышевским райвоенкоматом г. Москвы и работала старшей мед.сестрой эвакогоспиталя в Лодейном поле (Московская команда) Эвакогоспиталь был очень большой было три команды: Московская, Киевская и Одесская.

После окончания Финской войны, вернулась в Москву, поступила на работу 19.6.1940 г в качестве медсестры в поликлинику Войск НКВД СССР