Вскоре рядом с Сусловской воронкой и Куликовой заимкой красовалась пятиметровая Шикалово-Кувшинниковская яма. Наступил торжественный момент. Держа в руках радиометр, Леня на веревках спустился в яму и тщательно, слой за слоем, через каждые десять сантиметров промерил фон. Радиоактивность была слегка повышена лишь в верхнем слое почвы, с глубины 10–15 сантиметров радиометр упорно твердил: фон, фон, фон.

Восточная и западная группы должны были вернуться к 15-му числу. Продукты на заимке иссякали, небо определенно дышало осенью. Страницы записных книжек были покрыты сотнями цифр, но мы все еще не могли сказать что-либо определенное о характере радиации на Южном болоте и окружающих его сопках. Рядом с участками земли с несомненным повышением бета-фона, рядом с ними были другие, не более примечательные, чем берега далекой Чамбы или каменистое русло Макикты. Все же, после бесчисленных замеров, многокилометровых причудливых петель по Кабаевому острову, вдоль ручьев Чургим и Хой, вокруг вершин и вершинок, окруживших болота, стала, наконец, складываться, в общих контурах, картина распределения радиации.

Возникли и некоторые предположения по поводу причин ее мозаичности. Тогда-то, для проверки этих предположений, и возник план трехдневного ударного пробега — на север, до озера Чеко, и по южной гряде холмов, окаймляющих Котловину. По дороге следовало брать образцы почв и растительности, замерять интенсивность радиации и по мере возможности производить индуктометрию.

Кувшинников и Демин были назначены в Южную группу, Плеханов и Галина Колобкова шли на озеро Чеко, а Леня с Сашей оставались на заимке, где Леня мог, наконец, погрузиться в таинства флорометрии.

Утром 12 августа, вооруженные радиометрами, мешками для проб и индуктометрами, группы отправились в путь. Галка в последний момент сунула Диме с Валерием дополнительный НЗ — несколько кусков сахара, продовольствие на три дня не обременяло плеч, и вскоре мы потеряли друг друга из вида за густыми грядами низкорослой березки. Это были последние «рабочие» маршруты. Мы не подозревали, что они принесут нам немало неприятных минут…

Чеко — лебединое озеро

Да, это действительно так. Далекое северное озеро, затерянное среди густых северных джунглей, и — пара белоснежных лебедей. Их видели спутники Кулика в 1929 году. О них рассказывали нам в Ванаваре эвенки, теперь нам предстояло увидеть их самим.

На Чеко есть тропа. Отходит она от Куликовской просеки где-то между Южным болотом и Избами. Дима говорит, что он знает ее. Ну что ж, тогда пойдем вместе — до нее нам по пути.

Четыре человека, четыре собаки. Наши четвероногие спутники используют любую возможность, чтоб не покидать человека с ружьем. Где есть ружье — там будут бурундуки, кедровки, — а это основное собачье довольствие.

Выходим на тропу. Прямая и чистая когда-то просека заросла, местами завалена упавшими деревьями. Чувствуется, что богатое, отлично организованное хозяйство давно уже находится в запустении. Идем молча, мерно пощелкивают радиометры. Этот путь промерен трижды, но приборы включены. Это — общий закон. Питание не экономить, его достаточно. Куда бы ни шел — прибор с собой. На стрелку прибора во время движения смотреть не приходится — ухо настолько привыкло к щелчкам, что и без стрелки ясно — идет однообразный, несколько повышенный фон.

Проходим болотце, поднимаемся в гору — тропы на Чеко не видно. Дима весьма уверенно протягивает руку вперед. — «Да вы не волнуйтесь, тропа отлично видна. Там есть затес, идет просека, а метра за три до нее — упавший триангуляционный знак».

Вот и кромка Южного болота. Тропу на Чеко проглядели. Ну, что ж, пойдем излюбленным способом — по азимуту, благо компас всегда с собой. А магнитных аномалий о которых нас предупреждали, мы пока что не встретили.

Идем через Кабаевый остров. Под ногами сухие торфяные подушки. Идти мягко, но неудобно: чувствуешь себя как на пружинах. «Поет» гнус. Ему уже неоднократно посвящались экспедиционные гимны, и повторять их не стоит. Постоянно встречаются заросли карликовой северной березки — тоже предмет, достойный внимания. Ее цепкие искривленные ветви лучше любого рашпиля счищают всякую смазку, да и кирзу с кирзовых сапог. О тканях и говорить не приходится — горят. И в том, что наши брюки к концу путешествия из-за обилия разных заплат стали напоминать одеяния арлекина, — следствие этого цепкого растения.

Вскоре пошли «мокрые» болота, затем топи, и только к обеду кончили мы «штурм болотных твердынь». Пробы почв будем брать на обратном пути. Сейчас просто идем. Радиометр пощелкивает, комарики попискивают, пауты гудят, мошкара молча делает свое гнусное дело. Романтика…

Справа — высотка, слева — болото. Пейзаж обычен. Только вывал Куликовский, повинуясь закону «радиальности», повернулся корнями на юг. Идем час, другой. Кажется, пройдено уже десять километров, а Кимчу все нет. Тоже явление обычное. Движение по азимуту — (движение по прямой. Но эта прямая, как правило, длиннее «кривой» тропы и, главное, требует больше сил и времени. То обходишь, то преодолеваешь какие-либо препятствия. Идем под уклон — видимо, где-то рядом река. Появляются более толстые деревья — лиственница, сосны.

Вот и Кимчу.

Каждая таежная речка имеет свое лицо. Хушма — веселая, игривая, жизнерадостная, она то пляшет на перекатах, то останавливается на минуту, чтоб полюбоваться красивым обрывом, и вновь резво бежит, ворча на камни, извиваясь вдали серебристой змейкой.

Кимчу — река спокойная, задумчивая. Медленно, с достоинством несет она свои воды меж густо заросших берегов. И это величественное спокойствие, медлительность — признак не слабости, а силы. Так и люди. Один прыгает, мечется, хватается за десятки дел, ни одного не кончает и снова шумит, шумит… Другой медленно, но верно идет своей дорогой, его не соблазняют красивые пейзажи по пути, ничто не колеблет спокойной и твердой уверенности. Есть дорога, есть цель. Иди. И он идет.

Ищем брод. Комары не рекомендуют раздеваться. Иду, засучив брюки. Мелко. Только у противоположного берега глубина по пояс. Берег обрывистый. Наклонно лежит толстое замшелое бревно. Конец его свисает над рекой. Переправляться можно. Возвращаюсь за грузом и снова к бревну. Но что просто налегке, сложно с рюкзаком. Широкий шаг, одна нога на бревне, другая — на дне. Резкий толчок, мох не выдерживает тяжести, сползает в воду, и, не успев опомниться, очутился по шею в реке. Теперь уже вода не страшна! Галина налегке перебирается по бревну на берег, быстро передаю ей вещи и начинаю переодеваться. Прохладно! Ставим палатку, разжигаем костер. Место глухое. Справа и слева лежат полутораметровые стволы вывала, густой подлесок. Чаща… Не терпится провести замеры радиоактивности золы. Но до утра лучше не пробовать — можно прожечь счетчик.

Утром — первое дело — замер. Результат интересен: и почва, и листья, и зола, и угли дают фоновые цифры. Если у Изб в золе радиометр зашкаливал на 1 диапазоне, то здесь никаких особенностей. 20–25 делений. Любопытно. Собираемся и идем на высотку. Замеры снова дают фоновые цифры. Если в центре 50–60 и даже 80 делений были не редкостью, то здесь больше 40 прибор не показывает нигде. Усиленно выискиваем «радиолюбивые» растения. Ольха, береза, ягель. Нет. На расстоянии десяти километров к северу от Изб нет никакого повышения радиоактивности. Еще и еще бродим по склонам. Замеры ответственные. Ошибиться нельзя. Ведь этот небольшой выход — все, что мы знаем о северном профиле. Но прибор упрямо твердит — фон… фон… фон.

Галина тем временем с мешочками ползает по склонам и «берет пробы», я разжигаю костер, другой, третий. Нужна зола различных пород деревьев с северного и южного склонов. Сырые чурки горят неважно, приходится расщеплять их на тоненькие лучинки. Только костер из сухостоя пылает вовсю. Но вскоре начинается противный дождь. Костры из сырых щепок гаснут один за другим. Делать нечего — лезем в палатку.