В зону сплошного повала леса мы вступили вскоре после перехода Макикты. Полсотни лет прошло с момента взрыва, но и сейчас еще оторопь берет, когда видишь эти бесчисленные ряды поваленных, вырванных с корнем, поломанных могучих лиственниц. И точно кто-то огромный нарочно разложил их в строгом порядке, вершины стволов везде лежат на юг, а корни — на север.

Цифры радиоактивности прежние.

К полудню стало жарко, появился гнус. Всех подгоняла мысль о том, что желанная цель близка. Виктор Журавлев, идущий шагов на десять впереди меня, неожиданно остановился, подтянул лямку рюкзака и торжественно объявил, что до Пристани остаются сущие пустяки. «Вот пройдем лесок — совсем небольшой, затем торфяник, а за ним уже рукой подать и до Кражуркана».

Сообщение Журавлева вызвало всеобщий энтузиазм. Решили идти до Кражуркана не останавливаясь, форсированным маршем, безо всяких привалов, и отдыхать не раньше, чем вдали покажется лес, окаймляющий пойму Хушмы. И мы пошли. Мы шли десять, двенадцать, пятнадцать минут, мы прошли и лесок, ложок и болотце, и еще одно болотце, за которым начался непредвиденный Журавлевым лес, мы шли тридцать, тридцать пять, сорок минут без отдыха, а долгожданного Кражуркана все не было. Виктор, наверное, в душе уже не раз покаялся в том, что вознамерился быть экспедиционным пророком. Испытывая наравне со всеми большое физическое напряжение, он терзался еще и морально: его сестра — Руфина — шла на пять шагов позади него и немелодичным голосом читала ему нотацию.

Первые пятьдесят минут мы шли, имея определенный запас мускульной энергии, с пятьдесят первой минуты основным движущим рычагом являлось упрямство. Виктор Краснов, пыхтя и отдуваясь, вдруг без всякой видимой надобности стал утверждать, что он ни чуточки не устал и что, ежели надо, он еще не столько пройдет. Демин совершенно взмок от пота. Леня Шикалов неожиданно вспомнил, что ему нужно переложить рюкзак и уселся на кочке вблизи тропы. Только Юра Кандыба продолжал отмеривать метры, беззаботно посвистывая, потряхивая огромным рюкзаком и посверкивая из-под широкой фетровой шляпы добродушным серым глазом. На шестьдесят пятой минуте беспрерывной ходьбы стало ясно, что Кражуркан провалился сквозь землю. Время остановилось. Как в первый день после нашего выхода с Чамбы, остались только рюкзак на плечах, взмокшая, облепленная гнусом спина впереди идущего и стволы поваленных деревьев под ногами.

К Кражуркану вышли на семьдесят восьмой минуте непрерывного марша. Кроме Юры Кандыбы, все так устали, что даже не в состоянии были ругать виновника происшествия.

Хотя до Хушмы оставалось километра три, это расстояние мы ползли более двух часов. Перешли реку, углубились в густое мелколесье…

Ноет спина, болят ноги, кажется, что идти больше нет никакой возможности. И как раз в эту минуту раздается голос Журавлева: «Внимание! Впереди — Пристань!». Через три минуты мы сбрасываем свои рюкзаки у порога избы Кулика.

Груз переброшен. Мы у цели. Остается только ждать. лакурскую группу, которая вот-вот должна подойти, а там снова начнутся разлука и скитания маршрутными группами. Строим планы на ближайшие дни. Приходим к заключению, что терять время нечего и что назавтра трое из нас — Краснов, Демин и я — пойдем в центр катастрофы, в район Южного болота и Метеоритной заимки и проведем первую радиологическую разведку в этом районе. Пока что наши радиометры молчат, говоря точнее, они показывают обычные фоновые цифры, которые мы видели и в Ванаваре, и на Чамбе, и на всем пути до Пристани.

Редкий случай, когда мы собрались все вместе. Со стороны, наверное, наша компания имеет диковинный вид: все загорели, исхудали, изрядно оборвались, многих украшают бороды. Особенно пышная борода у Краснова. Каждое утро, достав крошечный осколок зеркала, Виктор любуется на себя и удовлетворенно сообщает, что его борода увеличилась на несколько миллиметров. До Черномора, правда, ему еще далеко, но детей пугать можно. Виктор Журавлев бороду сбрил под натиском Руфины. Странная эволюция произошла с Димой Деминым и Володей Матушевским. Надо сказать, что оба являются убежденными поклонниками системы йогов. С этой системой я не знаком, и немалым было мое изумление, когда я как-то рано утром на Чамбе, вылезши из палатки, увидел Демина с Матушевским стоящими на одной ноге с выражением величайшего блаженства на лицах. Вначале мне пришла в голову дикая мысль, что оба приятеля слегка повредились от обилия путевых впечатлений. Однако из краткого опроса удалось установить, что они в твердом уме и здравой памяти, а их странные позы объясняются тем, что они проделывают гимнастику по системе йогов.

Насколько я мог уразуметь, помимо стояния на одной ноге, эта система включала в себя также периодическое продувание ноздрей. Дима утверждал, что таким путем ему удалось вылечить гастрит, чему я не смею не верить. Система йогов распространялась также и на принятие пищи. Особое внимание Дима уделял двум положениям: во-первых, пища должна мелко пережевываться, во-вторых, настоящий йог после еды должен ощущать «приятное чувство голода». Надо сказать, что с момента начала работы «приятное чувство голода» редко покидало нас, и в этом смысле мы все в какой-то степени стали йогами. Но, боюсь, что Дима с Володей испытывали это удовольствие чаще, чем другие, так как мелкое пережевывание пищи приводило к тому, что котел оказывался пуст раньше, чем того желали йоги (ели мы все из одного котла).

Йоги держались дня три. На четвертый день они перестали мелко пережевывать пищу, на шестой — было отменено стояние на одной ноге, а на восьмой день — йог Дима забыл умыться, хотя и продолжал периодически продувать ноздри.

Думаю, что и я со стороны выгляжу не лучше, чем все остальные, хотя бороду и не отрастил.

Сейчас вечер. Кругом необычайная тишина, только чуть слышно шепчутся вершины сосен да вдали журчит на камнях беспокойная Хушма. Мы сидим у большого костра, разложенного вблизи стоянки. Кругом разбросаны рюкзаки, сушится одежда, уткнув носы в передние лапы, чутко спят густошерстые лайки. В такие вечера хорошо думается и еще лучше — поется. Чаще других заводит песню Дима. У него приятный грудной баритон, и поет он, задумчиво глядя на меркнущие огоньки костра большими, чуть мрачноватыми, глазами.

Никто не знает, кем и когда сложена эта песня. Но уж, конечно, родилась она не в уютной квартире и не за семейным столом. Ее, верно, сложил человек, который вот так же, устав после трудной работы, сидел у догорающего костра и, глядя на подернутые седым пеплом рубины огня, вспоминал что-то свое, далекое, близкое.

Тихо потрескивали сухие ветки, одинокие искры взлетали ввысь, и далеко в дебрях слышался человеческий голос, поющий о любви, о разлуке, о верности.

31 июля

Сквозь марлевый полог, заменяющий нам дверь, вползает холодная сырость раннего утра. «Космонавты» спят. Осторожно, стараясь не будить их, одеваемся и выходим на улицу. Небо ясное, над Хушмой стелется парок. Солнце еще низко, и его косые лучи с трудом пробиваются сквозь лесную чащу, перевитую Лохматыми космами утреннего тумана. Свежо, но мы знаем, как обманчива эта недолговечная прохлада: взойдет солнце, развеется туман, и через каких-нибудь два часа мы будем маяться в наших лыжных костюмах уже не от холода, а от жары.