Кстати, МОК не приветствовал денежные поощрения спортсменам-любителям, так что это Постановление, о котором нашему старшему тренеру по секрету сказал прилетевший с нами представитель Госкомспорта, а Степанов уже, в свою очередь, по секрету поделился с нами, не афишировалось. Да и выплаты с удержаниями налогов будут проходить без привлечения прессы и вообще лишнего внимания.

Едва вернувшись в деревню, звоню домой. Полина после моих новостей не скрывает своей радости.

– Ой, Женька, какой ты молодец! А я и не сомневалась, что ты победишь какого-то там кубинца. Хотя кубинцы хорошие, весёлые, такие, знаешь, жизнерадостные. Я после той поездки их прям полюбила.

По итогу сборная СССР по боксу на этом турнире взяла три «золота» против двух у кубинцев. Правда, по общему количеству медалей мы им же уступили, так что первое общекомандное место осталось за боксёрами с Острова Свободы. Такой вот в это время подсчёт.

А пока смотрим с ребятами по телеку церемонию закрытия. Знаменосцем нашей сборной был легкоатлет Валерий Борзов, выигравший на этих Играх спринтерские дистанции 100 и 200 метров. Наверное, и в той, прошлой реальности всё так же им было, разве что в этот раз обошлось без минуты молчания в память о жертвах несостоявшегося теракта.

Утром автобус доставил нас в аэропорт, где ребята в магазинчиках «duty-free» потратили оставшуюся валюту, закупив недорогую туалетную воду, сигареты, жвачку и прочую ерунду. Да, многие боксёры сборной покуривали, хоть и отмазывались перед тренерами сборной, что это они берут не себе, а отцам, братьям, дядькам, друзьям… В это время курили многие спортсмены – и не только курили – но при этом умудрялись показывать феноменальные результаты. Наверное, пока спорт по-настоящему любительский, когда на Олимпийских Играх могут выступать почтальоны, заводчане, бухгалтера, военные и милиционеры. А пройдёт лет десять-двадцать, и если ты захочешь показывать хорошие результаты, то тебе придётся пахать на тренировках и сборах с утра до вечера. Ни на какие другие дела у тебя просто не будет оставаться времени. Вот когда закончишь со спортом – тогда может работать по полученной в институте или техникуме специальности. Ну или ещё чем-то заниматься. А может стать тренером, коль есть педагогическая жилка. Никаких заводов и бухгалтерий. Пусть даже спорт будет по-прежнему называться любительским, но ты за свои достижения будешь получать зарплату и премии, как профессионал. Хотя у настоящих профи, конечно, в соотношении с «любителями» доходы повыше.

Кстати, никто из наших всё же не захватил в качестве сувениров полотенца с символикой Игр, кружки или брелоки с ключей, так как мы всё сдавали по описи. Хотя, думаю, появись такая возможность – обязательно бы прихватили, так сказать, на память. Даже я, думаю, не удержался бы. Но на память всё же прикупил сувениров в магазинчике на территории Олимпийской деревни. Как я мог домой вернуться без подарков! Полине-то я и так бельё купил, а остальным хоть какую-нибудь мелочь, да нужно было прихватить.

В «Шереметьево» наш самолёт приземлился в 15.25 по московскому времени. Дальше меня, Кузнецова и Лемешева отвезли в Спорткомитет, где мы втроём получили премиальные (как я и ожидал, с вычетом налогов), выслушали хвалебную оду в свой адрес, и услышали заверения, что дома нас встретят как героев. И они даже готовы обзвонить местные спорткомитеты, предупредить о нашем времени прилёта. Ну это касалось только меня и Кузнецова, который жил и тренировался в Астрахани, тогда как Лемешев был москвичом, его уже в аэропорту родня и друзья встречали. Я сказал, что у меня один рейс из «Домодедово» в «Кольцово», с приземлением на свердловской земле в 10 утра. Обещали предупредить.

Дальше мы распрощались с Лемешевым, пообещав друг другу удачи, и мы с Борей поехали в «Домодедово», где он, сразу же купив билет, через полтора часа улетел в свою Астрахань. Мой же рейс в 6.50 утра, так что ночевать придётся в зале ожидания. Ну ничего, не впервой.

На часах было восемь вечера, и я направил свои стопы к переговорному пункту, реши предупредить жену, что завтра прилетаю, и если хочет – может меня встретить в аэропорту. Ну и Настю с Вадиком предупредить, если получится позвонить ей или ему в общежитие, а лучше обоим. Но на этот раз никто не поднял трубку. Где ж она, Полинка, на репетиции, что ли, задержалась? А я хотел, чтобы она меня завтра в аэропорту встретила…

Позвонил ещё и в 10 вечера – но с тем же результатом. Хм, странно… Ладно, с утра пораньше снова позвоню, а пока надо найти местечко свободное в каком-нибудь дальнем углу зала ожидания. Нашёл, устроился. Всё-таки неудобно дремать в кресле зала ожидания. Опять же, за вещами пригляд нужен, я не стал багаж сдавать в камеру хранения. Тот же футляр с гитарой в этот ящик точно не влез бы. Кепку на глаза надвинул, чтобы меня случайно никто не узнал и не стал приставать с просьбой дать автограф или просто выразить восхищение моими песнями или успехами на ринге. А сам из-под козырька незаметно зыркал, не поглядывает ли кто-нибудь в сторону моих вещичек. Так, невыспавшийся, в 6 утра снова пошёл звонить домой. И опять никто не поднял трубку. Может, в Каменск-Уральский к маме в гости махнула? Так-то перебираться рожать ещё рано, а навестить маму… Почему бы и нет?

В «Кольцово» меня встречали не только председатель Облспорткомитета с журналистами (даже местное телевидение подъехало), но и сам мэр, то бишь первый секретарь горкома партии. Причём в окружении пионеров, державших плакат «Слава олимпийским чемпионам!». Был и Хомяков, правда, он почему-то очень уж счастливым не выглядел.

– Садись ко мне, я тебя довезу, – предложил он, когда отзвучали все положенные случаю здравицы. – А вещи давай в багажник, хотя гитару лучше на заднее сиденье пристроить.

Сели, поехали. Я не выдержал:

– Что-то жене два дня дозвониться не могу. Как-то тревожно на душе.

Хомяков прокашлялся, я покосился на него, чекист выглядел хмуро. С чего бы?

– Давай-ка тормознём, а то на ходу такие вещи говорить не с руки.

Он съехал на обочину, оставив двигатель работать на холостом ходу. У меня же внутри всё похолодело. Что за вещи ему не с руки говорить? К чему такие заходы?

– В общем, одна пьяная мразь на мотоцикле сбила её вчера вечером, когда она шла с репетиции, недалеко от вашего дома. Его уже задержали, им оказался 16-летний подросток. Выпили с друзьями «Портвейна», вот и решил полихачить… В общем, Полина сейчас в областной больнице, в травматологии лежит, у неё ушибы и сотрясение мозга. Главное, что её жизни ничего не угрожает, – торопливо добавил Виктор Степанович и как-то кривовато, словно бы извиняюще, улыбнулся.

Я обессиленно, как будто только что снова провёл финальный бой Олимпиады, откинулся на спинку сиденья. Вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Однако в следующее мгновение вспомнил о нашем будущем с Полиной ребёнке, которого она носила под сердцем. Повернулся к Хомякову:

– Виктор Степанович, а ребёнок? Она ведь была беременна.

Он отвёл взгляд, с силой выпустил воздух через ноздри, скрежетнув зубами:

– Понимаешь, там было сильное кровотечение…

Хомяков замолчал, а мне всё стало понятно без слов.

Полина при моём появлении слабо улыбнулась и даже сделала попытку привстать, но я, сделав несколько быстрых шагов, оказался возле её кровати и мягко приобнял жену за плечи.

– Лежи, любимая, врачи говорят, тебе нужен покой.

Я сел на краешек постели, взял её пальцы в свои, они были холодными. Выглядела она не лучшим образом, лицо было бледным, под глазами залегли тёмные круги.

– Как ты?

Она ничего не ответила, опустила веки, из-под левого появилась слезинка, замерла на обострившейся скуле прозрачной капелькой, и сползла вниз, оставив за собой влажную дорожку.

– Ну всё, всё, не плачь, солнце… Всё будет хорошо. Будут ещё у нас дети, и не один.

Я нежно вытер слезинку подушечкой большого пальца. А у самого защипало в носу. Перед тем, как увидеть жену, я имел разговор с завотделением гинекологии Романом Борисовичем. Причём в кабинете главврача, который лично захотел пожать руку олимпийскому чемпиону и известному композитору. Сказал, что хотели Полину в отдельную палату положить, но она предлочла общую. Тут же был организован чай с печеньками и конфетами на троих, хотя мне в глотку ничего не лезло. Сам же Роман Борисович, как показалось, такого пиетета ко мне не испытывал. Он просто заверил, что жизни и здоровью Полины ничего не угрожает, однако… Тут эскулап сделал паузу, снял очки и протёр носовым платком линзы. Водрузил их снова на нос, почему-то строго, будто учитель на расшалившегося школьника, посмотрел на меня.