Только вот наш квартет на больших начальников не походил. И я даже не представлял, как мы сможем попасть внутрь. М-да, опрометчиво я как-то притащил сюда свою компанию, теперь придётся возвращаться в коттедж госпожи Якобсоне не солоно хлебавши. Хорошо хоть не голодными, успели перекусить в безымянном баре.
– Видно, не судьба, – вздохнул Вадим, озвучивая очевидное. – Ладно, идём домой, что ли, а то у меня уже глаза, кажется, начинают слипаться.
Однако, не успели мы отойти на два десятка шагов, как я услышал чей-то возглас:
– Женя! Покровский!
Обернувшись, я увидел спешащего в нашу сторону… Это был не кто иной, как Евгений Евтушенко.
– Здорово, тёзка! – протянул он узкую ладонь, улыбаясь во весь рот. – Ты какими тут судьбами?
– Да мы на недельку отдохнуть приехали. А вы какими?
Я не рискнул перейти на «ты», учитывая, что поэт чуть не в два раза старше меня нынешнего. Со стороны, пожалуй, это могло выглядеть невежливо. Но Евтушенко и тут удивил:
– Слушай, давай без «выканья». Поэт поэту – друг, товарищ и брат, невзирая на возраст. Поэт в России – больше, чем поэт! Хотя, честно скажу, твои мелодии мне нравятся больше, чем стихотворное творчество. Надо нам с тобой как-нибудь составить творческий тандем: с меня стихи – с тебя мелодия.
– Забились, – выдал я нечто из молодёжно-уголовного сленга. – Так какими ветрами, ты так и не сказал…
– Завтра у нас с Беллой и Андреем творческий вечер во Дворце культуры завод ВЭФ, в Риге. Мы сегодня днём приехали, и товарищи-организаторы пригласили нас культурно отдохнуть за счёт, так сказать, принимающей стороны. Вон они стоят.
Он показал на стоявшую отдельно группку людей у входа, в которой я вроде бы узнал Ахмадуллину и Вознесенского. Выражения их лиц было не разглядеть, но думаю, они тяготились неожиданной задержкой, тем более что некоторые уже их узнали, я услышал, как кто-то из толпы крикнул: «Это же Вознесенский с Ахмадуллиной!»
Однако… Они же ведь бывшие муж и жена – Евтушенко с Ахмадуллиной, развелись, кажется, в 1958 году, когда тёзка заставил сделать Беллу аборт. Потом у неё был скандальный брак с Нагибиным, а сейчас поэтесса вроде бы замужем за балкарским поэтому Эльдаром Кулиевым. И вот как ни в чём ни бывало вместе в творческой командировке. Ну да это их проблемы, поэты – они вообще люди немного странные.
– Будем смотреть сегодня варьете, кордебалет, – хмыкнул Евтушенко.
– Повезло вам, – вздохнул я, – а мы вот, похоже, варьете так и не увидим. Свободных мест нет и не ожидается.
Поэт прикусил тонкую губу, прищурился, снова глянул в сторону ожидающей его компании.
– Так, постойте пока здесь, я, может, что-нибудь придумаю. С нами как-никак завотделом культуры рижского обкома КПСС. Он, думаю, прислушается к моей просьбе, а уж к его просьбе администрация ресторана тоже прислушается.
К какой просьбе должен прислушаться второй секретарь коммунистической партии Латышской ССР, Евтушенко, тут же исчезнув, не уточнил, но, видимо, хочет поспособствовать нашему проникновению внутрь «Юрас Перле». Что ж, посмотрим, что у него из этой затеи выйдет.
Между тем Евтушенко уже вовсю общался с каким-то человеком средних лет, то и дело кивая в нашу сторону. Тот послушал и с кислым выражением лица тоже кивнул. После чего вся компания прошла внутрь, а Евтушенко сделал знак, подзывая нас ко входу. Он затащил нас с собой в небольшое фойе, а в это время в сторону всей нашей большой компании уже двигался холёный администратор в строгом костюме с чёрной бабочкой и очках с золотой оправой. Тот, с кем разговаривал Евтушенко, о чём-то с ним пообщался, администратор сверкнул в нашу сторону линзами очков и что-то сказал в ответ. В результате мне и моим друзьям было предложено следовать за администратором в дальний угол зала. Столик располагался в уютном закутке, правда, сцену отсюда было видно не очень хорошо, но мы были рады и этому. А поэтическая делегация уединилась в закутке, вход в которую прикрывался портьерами, которые можно было при желании раздвинуть и наблюдать за происходящим в зале и на сцене. Сейчас между кусками тёмно-фиолетовой ткани оставалась небольшая щель, сквозь которую не особо-то и было видно, что происходит в этом «кабинете».
Официант добрался до нас где-то четверть часа спустя. Не то что мы сильно проголодались, пока шлёпали к «Юрас Перле», но сидеть за пустым столом было как-то не очень комфортно.
В 23.35 на нашем столе появилась вазочка с белым и чёрным хлебом. В 23.36 – бутылка «Хванчкары» и полулитровый графинчик «Столичной». В 23.40 – «Pelēkie zirņi», он же «Серый горох». Очень сытное, невероятно аппетитное, необычное, но при этом очень простое в исполнении. Затем стол украсили обалденно вкусная «Царникавская минога», луковый клопс с отварным картофелем и кровяные блинчики с брусничным вареньем под кофе со сливками. Десерт подали, когда уже на сцене вовсю отплясывали девушки из варьете. Меня этим было не удивить, а вот мои спутники смотрели на это зрелище с широко открытыми глазами. Особенно это касалось Вадика, у него того и гляди изо рта слюна потечёт. Я даже не выдержал, толкнул его под столиком ногой, покосившись на Настю. Тот тут же испуганно захлопнул рот.
– Да ничего особенного, – с наигранно равнодушным видом прокомментировала Полина, когда в выступлении танцовщиц после первой 45-минутной части был объявлен перерыв. – Ну ноги в чулках, ну высоко задирают, так это и я могу.
– Но красиво же, – не удержался Вадим и тут же смешался под испепеляющим взглядом Насти.
Мне и самому, честно говоря, зрелище показалось так себе. В «Мулен Руж», где довелось побывать в начале нулевых, всё выглядело на порядок круче, если не на два. Но для неизбалованного советского человека даже такое шоу в «Юрас Перле» казалось чем-то нереальным, кусочком западной жизни, до которого можно дотронуться без опасения потерять партбилет или получить выговор по комсомольской линии. Всё на законных основаниях.
Перерыв был объявлен 15-минутным, за это время мы успели расправиться с десертом и, не дожидаясь второй части программы, начали было собираться на выход, как возле нашего столика появился Евтушенко.
– Ребята, хватит тут куковать, пойдёмте к нам. Всё ж веселее будет.
Я поглядел на своих спутников, во взглядах которых тут же пропала сонливость. Ещё бы, когда появилась возможность потусить со звёздами отечественной поэзии. Так что, расплатившись со срочно приглашённым официантом, мы дружно переместились в отдельный кабинет, где за прямоугольным столом пировали Ахмадуллина, Вознесенский, тот, кто договаривался насчёт нас и женщина лет пятидесяти в строгом костюме. Наверное, его помощница, хоть шеф и выглядел помоложе лет на пять. Всякое бывает, почему бы и не оказаться помощнице старше начальника? Не всё же рядом глупеньких молодух держать, которые хоть и привлекательны, но при этом зачастую тупы, как пробки.
Мужика звали Арнольд Ричардович, фамилию он не сказал, его помощницу – Янина Витольдовна. Тоже фамилию не озвучила, ну так нам и незачем, детей в будущем с ними не крестить, а фамильничать мы как культурные люди тоже не собирались.
– Тёзка, расскажи нам, как ты чемпионат Европы выиграл, – попросил Евтушенко, одновременно наливая мне в бокал коньяка. – А то в газетах как-то глухо об этом пишут-с.
И хохотнул над своей шуткой, а я вспомнил, что эта фраза звучала из уст Бальзаминова, которого блестяще сыграл в вышедшей в 64-м кинокомедии Вицин. А мне что, жалко что ли… Рассказал, в том числе про неудачную попытку подкупа, вызвавшую у собравшихся (за исключением уже слышавших эту историю моих друзей) живую реакцию.
– Каковы негодяи! – воскликнул до этого молчавший Вознесенский.
– Как?! Как так можно? – заламывая руки, пафосно воскликнула Ахмадуллина. – Мир капитала погряз во грехе, он как уроборос, пожирает сам себя… Евгений, вы огромный молодец, что не поддались на эту наглую провокацию.
– А главное, набил морду фрицу, показал, что русский медведь. Я, чего доброго, даже поэму сочиню по этому поводу, – добавил Евтушенко.
