Домой возвращаемся с закатом, который делает дорожный пейзаж еще более романтичным. И едва входим в дом и успеваем снять верхнюю одежду и обувь, как Женя прижимает меня к стенке прямо в прихожей и начинает покрывать поцелуями мою шею.

— Женя, — выдыхаю стоном, сама не узнавая свой голос от в мигом охватившего желания. — Нам нужно в спальню.

Там можно сразу выключить свет и не переживать по поводу своего внешнего вида. Я наверно впервые радуюсь, что зимой темнеет так рано.

— Хочу тебя везде. Хочу пометить тобой каждый предмет этого дома. Моя… — Женя прижимает к себе, одновременно приподнимая за попу так, что я вынуждена поднять ногу и обхватить его пах, игнорируя задранное платье.

От этих слов и кружащих голову ощущений уже готова согласиться и отдаться ему, где он пожелает, но когда Женя хочет стянуть мое платье под ярким освещением, тело само сковывается, вынуждая обратить на себя внимание.

— Подожди, — мягко отстраняюсь от Жени, поправляя платье, перевожу дыхание, а потом беру Клыкова, настороженного моей реакцией, за руку и тяну за собой наверх. Не для этого я ждала весь день, чтобы нарушить свой план. Не должен он видеть то, что не положено.

Поднявшись и дойдя до спальни, он сразу включает в ней свет.

— Женя… Пожалуйста, нет, — заглядываю с этой просьбой ему в глаза и выключаю свет. Он ничего не говорит и, молча соглашаясь, целует меня, продолжая начатое внизу, но уже в почти полной темноте. Женя избавляет меня от платья, сразу покрывая поцелуями шею, ключицу, верх груди, что не скрыт бюстгальтером.

Я растекаюсь от этих ощущений, которые вызывают мурашки по всему телу, довольная тем, что мой план удался и мое уродство останется незамеченным и сегодня. Только я рано радуюсь — тут же это понимаю, когда Женя сначала слегка задевает мой шрам рукой во время ласкающих кожу движений, а следом уже осознанно проводит по нему ладонью, после чего резко включает свет, застав меня врасплох.

Происходит ровно то, чего я так боялась — картинка совпадает вплоть до мельчайших деталей. Женя ошалелым взглядом рассматривает мой шрам, а когда я пытаюсь закрыться, он перехватывает мои руки, разводя их в стороны, и продолжает смотреть расширившимися от ужаса глазами, после чего поднимает глаза на меня.

— Что это? — спрашивает то, что вполне очевидно без всяких объяснений.

— Шрам. После аварии, — смотрю на него открыто без единой доли смущения.

Женя молчит и переводит взгляд со шрама в глаза и обратно.

— И ты все помнишь? — спрашивает осторожно после долгих секунд молчания.

— Помню, как водитель ударившей меня машины, чтобы избежать столкновения с грузовиком, вырулил руль в мою сторону. А дальше нет — дальше я не помню, — отвечаю зло, и мы смотрим друг другу в глаза — я со злостью от разрушенных надежд, а Женя непонятным для меня взглядом. Хотя зачем пытаться разгадать его — все лежит на поверхности.

— Тогда… Зачем это все? — Женя выглядит потрясающе непонимающим.

— Зачем? — из меня вырывается истерический смешок. — Затем, чтобы увидеть твое выражение лица! Ненавижу тебя! — почти выкрикиваю, но потом беру себя в руки. — Я уезжаю. Спасибо тебе.

За что именно его благодарю, сил договорить не хватает, поэтому «за вновь вдребезги разбитые чувства» озвучиваю в голове, уже спускаясь по лестнице.

И как я могла поверить его словам? Все что ему нравилось во мне — моя изменившаяся внешность, а как увидел, что не такая уж я прекрасная везде, включая тело, сразу стала не нужна. Конечно, он ведь с легкостью найдет себе более совершенную пассию. Зачем любить такую, когда полно красивых.

Собираю в этот раз все привезенные вещи, не оставляя ничего своего, вызываю такси и, пока жду, прислонившись к комоду, спускается поникший Женя, у которого чувство вины просто отпечатано на лице. И все это из-за какого-то несчастного шрама! Да, большого и ужасного, но все же шрама на теле, а не отсутствия сердца как у некоторых.

А мне нет дела до его попыток показаться страдающим. Жертва обстоятельств, блин. Пусть катится к… Не знаю! Куда хочет, пусть туда и катится! Все его слова о любви оказались ложью, потому что стоило увидеть мой изъян, как они тут же улетучились.

Вот я дура! Надо было сразу показаться ему во всей красе, а не бояться, что это его оттолкнет. Не было бы сейчас так больно, потому что вчерашняя ночь не отпечаталась бы в памяти приторными воспоминаниями о том, как мне было хорошо.

— Маша, прости…

Я смотрю на него и выхожу, ничего не отвечая.

Потому что не могу простить. Потом обязательно это сделаю, чтобы не носить этот груз с собой, но точно не сейчас, потому что боль вросла в мое сердце так, что ее сейчас никак не отделить и не вырвать, не задев этот орган, который все же поверил в то, во что верить было нельзя.

Женя

Она меня ненавидит и никогда не простит. Но так ли нужно мне ее прощение, после того что я узнал какая она?

Как Маша, которую я знал, стала способной на такое? Не верю, что она была мстительной и стервозной всегда. Да я с уверенностью могу сказать, что Маша была одной из самых чистых людей, каких я знаю.

А может все же так изменила ее та авария?..

В то утро я ехал на работу невыспавшийся после тусы в ночном клубе. До той аварии я еще позволял себе вести подобный образ жизни с ночными гулянками, девочками и сексом без обязательств. Я не пил, поэтому сел за руль с чистой совестью, не беря во внимание свое никакущее состояние.

Как сейчас помню, ехал по еще свободной дороге в вот-вот начинающуюся пробку, до которой оставалось несколько километров. Помню, как все больше сбавлял скорость, но не сразу обратил внимание на грузовик, который делать то же самое не собирался. Заметил неладное я слишком поздно. И, когда увидел грузовик, мчащийся на меня сзади, не нашел ничего лучше, чем резко вырулить вправо, врезавшись тем самым в бок другой машины, водителем которой оказалась прекрасная девушка, а потом и Маша, когда узнал ее потерявшую сознание.

Оказалось, что водитель грузовика уснул за рулем и проснулся лишь от оглушительных сигналов соседних машин, после того как моя машина стукнула машину Маши. Это сохранило жизнь не только ему, но и тем, кого он мог протаранить. Никто больше не пострадал. Кроме Маши.

Анализ, взятый у меня на содержание алкоголя в крови, показал, конечно, нулевое значение, но после случившегося я был в еще более невменяемом состоянии, поэтому плохо помнил, что происходило потом. Помню гаишников и как шло разбирательство с водителем грузовика, помню скорую, что увезла Машу, но вот саму ее я видел лишь мельком. Радовало тогда только одно — из-за низкой скорости движения я стукнул ее машину не сильно, и она, самое главное, была жива, хотя и без сознания.

После всего я пытался узнать, куда увезли Машу, и, кое-как выяснив, помчался сразу в ту больницу. Где встретился с ее отцом — Владимиром Олеговичем, как его называл персонал. Именно тогда я узнал, как его зовут, потому что в нашу первую встречу он даже не назвал своего имени. Нужно ли говорить, сколько ненависти и презрения было в его глазах.

К Маше меня так и не пустили, а этот козел попросил врача, чтобы тот убедил меня отправиться домой и прийти завтра, когда Машу можно будет навестить. Оценивая свое состояние, спорить я не стал и ушел, учитывая и то, что находиться рядом с этим демоном, испепеляющим своей ненавистью, мне претило.

Но когда пришел на следующий день с корзиной фруктов и букетом цветов, выяснилось, что Машу перевезли в частную клинику. Разумеется в какую, никто мне говорить не собирался.

Но я не сдавался и смог найти ее, после того как ее выписали из больницы — дал своему ассистенту задание разузнать все о ней. Хорошо, что она хоть и редко, но в силу новой професии вела инстаграм — так Миша и выяснил, где она работает.

Только выслеживал не я один — ее отец тоже следил за мной и выловил меня, когда я караулил его дочку после работы. Тогда у нас состоялся очередной разговор.