Этот голос звучал отовсюду. От камней на дороге, от зеленых деревьев, от солнца и неба, от приборной доски и коробки передач, и даже от него самого. Эрвин с ужасом сжал губы в тонкую линию, чтобы не издать ни звука, но пугающее вещание звучало в его ушах, отдаваясь ударами набатного колокола, стремительно набирая силу.
За секунду до того, как Эрвин осознал, что нужно давить на тормоз, раскаленное сапфировое небо, сомкнувшееся куполом над маленьким городом, поблекло, выцвело и посерело. Где-то в стороне снова послышался голос. Тягучий, как патока, густой, как смола, громкий, как глас Божий. Ослепительная вспышка, такая яркая, что солнце в сравнении с ней казалось чернее самой ночи, ударила прямо в сердце Шварцвальда, испепеляя тень, выжигая полумрак и растворяя темноту, как акварельную краску.
Мир вокруг Эрвина задрожал, побелел, дрогнул, пошел трещинами и стремительно развалился на части. Прежде, чем он осознал, что смотрит вокруг через разбитое ветровое стекло, его машину занесло в сторону, завертело на месте и отбросило прочь, словно поломанную игрушку.
Мрак окутал Эрвина.
Голос продолжал петь.
А что было потом?
Эрвин закрыл глаза, потряс головой, в бессильной попытке поставить разлетевшиеся мысли на место. С его волос, со звоном, посыпалось мелкое крошево раздробленного стекла. Он моргнул, опасаясь, что осколки могут попасть под веко и тихо застонал – чувствительность, возвращающаяся в тело, отзывалась настырной тупой болью во всем теле, словно его хорошенько избили деревянной дубинкой. Голова гудела, будто по ней прокатился многотонный состав, а после вовнутрь поместили целый пчелиный улей. Левая рука не слушалась. Он почти не ощущал ее. Только далеко-далеко, на уровне подсознания, пульсировал маленький крохотный огонек. Он попытался понять, с чем связан такой странный образ, но задача вышла непосильной. Возможно, все не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Шок после аварии, сильный удар головой…
Эрвин провел кончиком языка по зубам, искренне радуясь тому, что хоть они не пострадали. Правая рука саднила от десятка царапин и порезов, но действовала нормально. Дышалось свободно – вдох был легким, выдох – чистым. Никаких болезненных ощущений, так что внутренние повреждения можно, наверное, исключить. Эрвин повел сначала одной ногой, потом другой – если отбросить резь в колене, можно считать, что еще легко отделался. Левая нога слушалась хуже – выпирающий кусок приборной доски упирался в голень, нарушая кровообращение, и ему пришлось повозиться, чтобы хоть как-то сменить позу.
Эрвин чувствовал гладкую кожу обивки, ощущал, в каком положении находится его собственное тело – поза эмбриона, свернувшегося между водительским креслом и рулем. Кажется, ему повезло нырнуть вниз, в момент аварии, иначе острый кусок металла, пробившийся внутрь салона, проломил бы грудину и прошел насквозь.
Эрвин содрогнулся от этой мысли, снова открывая глаза. Сознание вернулось более яркими насыщенными красками, нахлынуло пенящейся волной, прошло от виска до виска, заставляя забытые и затертые воспоминания проступить более ярко. Он не справился с управлением. Машину занесло в сторону, крутануло, ударило точно в лоб. За секунду до катастрофы была яркая ослепительная вспышка, звучал густой раскатистый голос. Эрвин поморщился, потряс головой, пытаясь справиться с нахлынувшим ужасом и легкой тошнотой, прислушался к звону стеклянного крошева.
Теперь вокруг не доносилось ни звука. Он не слышал криков, воя сирен, топота шагов или визга тормозов. Сколько часов он пролежал без сознания, будучи зажатым между рулевым колесом и водительским сидением, словно мышь в мышеловке? Неплохо бы взглянуть на часы, но их расколотый циферблат, лишенный стрелок, не мог ему помочь. Кажется, он неплохо приложился головой в момент столкновения, его швырнуло в сторону, вмяло вниз, в грохот и скрежет покореженного металла. Звук был таким громким, что должен был разбудить целую вселенную. Не может быть, чтобы аварию проигнорировали: в Вальдеварте поблизости полно полицейских патрулей, да и местные жители, вне всяких сомнений, вызвали бы скорую помощь или спасателей. Он должен был прийти в себя не здесь, прямо в сердце катастрофы, а в больнице, в реанимации, на худой конец. От этой мысли ему стало еще хуже, и Эрвин ощутил стойкий рвотный позыв. Неужели, сотрясение? Или просто его тело так отходит от шока?
Как бы там не было, нужно попробовать выбраться отсюда. Кажется, ему посчастливилось ничего не сломать при ударе, а ссадины и трещины заживут сами собой. Он жив – вот, что самое главное.
Эрвин свободной рукой провел по лицу, после чего подставил ладонь под серебристый лунный свет, убедившись, что на ней нет крови. Он осторожно повел плечами, распрямился, попытался сесть, и тут же острая игла боли пронзила левую руку от кисти до предплечья – вывернутая под неестественный углом, зажатая между рулевым колесом и приборной доской, рука распухла и приобрела совсем уж пугающий вид. Вот, почему он не мог даже пошевелить пальцами.
Сцепив зубы, Эрвин попытался освободить ее правой рукой, с ужасом осознавая, что почти не ощущает прикосновений, а вот сама левая кисть на ощупь была горячей, воспаленной, напоминая воздушный шарик, наполненный теплой водой. Неплохо бы сделать снимок, обратиться к специалисту. Ему нужна помощь квалифицированных медиков – попытаться определить повреждение самому, на самом деле, скверная затея. Поджав губы, он протолкнул распухшую руку через осколки стекла, помогая весом собственного тела, и чуть не взвыл от боли – на какое-то мгновение могло показаться, что кто-то вворачивает в плечо раскаленные добела болты, разрывающие кожу, дробящие кости, входящие в его плоть все глубже, и глубже. Он застонал, дыша лихорадочно и поверхностно, и кое-как разместил покалеченную руку на коленях. Кажется, она была вдвое толще правой, особенно, в районе локтя, и приобрела пугающий синюшный оттенок – или ему только так показалось в лунном свете.
Эрвин осторожно провел по ней пальцами, надеясь, что кожа обретет чувствительность, но не ощущал ничего, кроме бесконечной пульсирующей боли. Страх, пришедший вслед за этим, теперь был гораздо сильнее. Эрвин смахнул заливающий глаза пот, тяжело выдохнул через сжатые зубы и огляделся по сторонам.
Прямо напротив него, за паутиной расколотого ветрового стекла, выступая из синей ночной темноте, издевательски рассыпая редкие искры, через неравные промежутки времени, виднелся покосившийся фонарный столб. Он выходил точно из середины пробитого бампера, кренился вперед, открывая хромированный вверх двигателя, напоминавший теперь умолкшее мертвое сердце. В паутине проводов запутались прозрачные осколки, вперемешку с металлом и пластмассой – передняя часть машины была смята, как картонная коробка в безобразную гармошку, оскалившуюся рваным железом и битым стеклом. Одно из колес, слетевшее с оси, лежало немного в стороне, серебрясь в лунном свете. Эрвин отчетливо видел его со своего места, тщетно пытаясь осознать, какой силы был удар, и каким образом ему удалось выжить.
Он справился с дрожью, пересилил боль, и попытался сдвинуться с места, стараясь добраться до покореженной от столкновения двери. Кажется, на счастье, ее не заклинило, и он смог распахнуть ее одним ударом ноги, а после привалился плечом, выпадая на холодный, засыпанный стеклянный крошевом бетон. Уж лучше быть здесь, под открытым небом, прямо на земле, чем в том железном гробу. Он со стоном перекатился на спину, прижал больную руку к груди, и замер.
Безоблачный хрустальный свод наблюдал за ним с безразличием и тоской. Мертвая луна, похожая на чеканную монету, казалось такой огромной, что он мог провести по ней пальцами. Эрвин прошептал проклятие, восстановил дыхание и рывком, сел, опираясь свободной ладонью в пыль позади.
С этого ракурса картина была еще более мрачной. Его старенький мерседес превратился в груду покореженного металла, фонарный столб, словно любопытный зевака, заглядывал внутрь салона, грозя вот-вот рухнуть прямо на крышу. Словно в довершение печального наброска, сзади сиротливо подмигивал аварийный сигнал, придавая машине совсем уж траурный вид. Эрвин потряс головой, не в силах верить и собственным глазам, и собственному счастью – выйти живым, и почти целым, из такой мясорубки, удивительное явление. Ему невероятно повезло.
