В столовой акустика лучше чем актовом зале, Павел Александрович произносил имена следующей пары, школа невольно помогала ему, звала. Лиза встала и наверняка ощутила, что школа не по своей воле помогает сделать её не-Лизой, кем-то другим, неособенным.
Школа плакала. Как могла. В раковине в женском туалете на втором этаже тихо подтекал кран.
Часть 2. Не зная как летать, летать уже забыл я
Макс устроился на стуле и замер с открытым ртом. Хотел спросить, но передумал, решил оставить слова для себя одного, ведь ответов он точно не получит. Девочка, Лиза, их позвали вместе, трещала без умолку. Она задавала те вопросы, что Макс удерживал изо всех сил, понимая что их рождал и гнал на волю страх. «Это долго? Это больно? Я что-то буду помнить? Вы знаете, я много говорю, когда мне страшно. Не я… но… Когда снова начнутся занятия? Я не дописал одну вещь!»
Она крикнула «не дописал», не «не дописала». И Макс вздрогнул, потому что он и в самом деле не дописал. Мама выхватила тетрадь из-под локтя, буква поползла по странице ломанной кривой.
«Я видел свет, он звал меня с собой.
Пойдем, мой друг, я знаю, где взять крылья
А я всё тряс безмолвно головой,
Н …»
Девочка на соседнем стуле шевелила губами. Максу казалось, она читает его стихотворение, берет прямо из головы и повторяет. Добавляет последнюю, отобранную мамой строчку: «Не зная, как летать, летать уже забыл я».
Макс не сомневался ни на секунду, что учителя хотели отобрать у него, куда любопытнее догадываться, что они отнимут у этой странной девчонки.
***
Лиза не чувствовала боли, только холодок там, где прилепили присоски датчиков. На мониторе кружилось трехмерное изображение её мозга, некоторые сегменты горели красным и зеленым светом. Лиза не понимала, боится ли она. Тревога выплеснулась потоком бессвязных слов и криков, собственных и принадлежащих мальчику, которого вызвали вместе с ней. Лиза сидела оглушенная успокоительным, Павел Александрович распорядился дать ей минимальную дозу. Таблетка притупила ощущения. «Я Лиза. Я Лиза», – шептала она, чтобы собраться. Она точно боялась, но страх вытесняло туманом лекарства и осторожным любопытством.
Мальчик, Макс, разглядывал Лизу, вытягивал шею, его тут же одёргивали: «Ровно сиди!» Учителя облепили его, крепили датчики. За любопытством пришло другое чувство, зародившееся рядом и шепчущее ей странные слова. В этих словах ревел ветер и ломал белые крылья, уносящие Лизу вдаль по низкому темному небу. На краткий миг охватившего её полета, Лиза задержала дыхание и звуки маленького мира, сжавшегося до размера столовки, заглушило биение сердца, частое, гулкое, вытанцовывающее по ребрам с особой отдачей, с болью, какая бывает когда вырвали ноющий, но родной зуб – боль от пустоты и присутствия одновременно. Боль от скорой потери и торжество пусть краткого, но обладания.
***
«Человек устроен сложно, а человеческие эмоции еще сложнее», – думал Макс, – «Вот я вижу её впервые, но уже люблю, как никого никогда не любил и точно не полюблю».
***
Лиза завернулась в его любовь, и датчики нарисовали на мониторе зигзаги. Пики поднялись высоко, зачастили, запылали красным. Лиза увидела яркий свет, озаривший небо, и полетела в него.
Учителя всполошились, забегали. Павел Александрович, до этого момента Лиза не видела, где он стоит, слышала раздающий команды голос, выпрыгнул справа, почти уселся на Лизу, дернул за гибкие провода датчиков. Лиза приподнялась, сразу четыре пары рук схватили её, притянули на место. Павел Александрович уже держал в руке шприц.
Последнее, что ощутила Лиза – отчаяние мальчика, резко отсекаемое равнодушием, Лиза провалилась в него и замерла. Равнодушие напоминало болото с чуть теплой жижей, что норовила забраться в нос и рот. Лиза судорожно вдохнула и болото равнодушия, затянувшее Макса мгновение назад, заполнило её.
Часть 3. Сухая земля
Лизу выпустили вместе с тремя девочками и двумя мальчиками. Имен друг друга они так и не узнали. Всё это время Лиза держалась за свое имя, ничье другое не уместилось бы в зудящем тысячами голосов мозге. К тому же к ним редко обращались лично, а когда обращались вполне хватало простых «мальчик-девочка». Лиза давно выросла, но по привычке использовала детские обозначения.
Они даже не попрощались, не пожали рук, разошлись в разные стороны. Лиза посмотрела вслед одной из девочек, за той хвостом тянулся запах сырости. Аромат заплесневелых влажных стен и залежалого хлеба несла на одежде и волосах Лиза. Шлейфа эмоций она не почувствовала, ни один эмпат не прочитает другого, их всех настраивают на обывателей, учат пользоваться врожденными умениями и закрываться от себе подобных. Лиза направлялась в Центр накопления воспоминаний, на замену отслужившему эмпату.
На запястье девушки синели цифры, разделенные точками – пять, десять, один. Лиза натянула рукав тонкой куртки, татуировку она получила в процессе обучения. Первая цифра сообщала о количестве лет, затраченных на натаскивание и расширение умений, второе о сроке годности, Лиза могла предложить центру максимальный срок работы, третья цифра свидетельствовала о максимальном уровне способностей. Центр получал одного из лучших эмпатов, который выходил из стен обучающего комплекса. У комплекса не было названия, у его учеников имен, официально они вообще нигде не значились, ни в документах, ни на картах.
В Центр накопления, один из пятидесяти восьми, разбросанных по стране, люди приходили избавиться от воспоминаний. Новая процедура, добровольная и бесплатная, активно продвигаемая в рамках государственной программы «Равный человек» предлагала освободиться от еще одного неравенства, а заодно отредактировать связанные с ним эмоции.
«Воспоминания подчас – те же самые эмоции, – учили новеньких эмпатов, – Ни один человек не помнит какое-либо событие в чистом виде, оно бледнеет или наполняется красками с течением времени, томясь или свободно порхая в памяти, уменьшается или растет, приукрашенное эмоциями, которые событие вызвало. Воспоминания копят радости и горе, надежду и разочарование. Таят в себе память как одного, так и многих – это называется коллективной памятью. Объединяют прошлое и настоящее человечества, передаются из поколения в поколения. В них скрывается опыт всех и уникальность каждого. А значит воспоминания мешают усреднению, и их нужно и можно изъять».
Лиза принимала воспоминания, подобно сухой земле, впитывающей первые капли дождя. Жадно и с благодарностью. Она привыкла к голосам и картинкам, захватывающим сознание. Даже во сне веки горели огнем, она проживала чужие жизни и слушала треск под кожей, надеясь, что тело не выдержит и лопнет, пойдет трещинами, чтобы освободить Лизу и дать свободу набитым в неё призракам дней, годов, столетий. Прошедшим изъятие сны больше не снились. «Сны – смешение воспоминаний и эмоций», – проговаривал в фойе Центра накопления нежный голос виртуального проводника.
После изъятия происходило внесение. «Равный человек» стремился не только помочь, но и исправить. Услуга быстро стала обязательной, воспоминания вносились единые для всех, выверенные, соответствующие новой истории общества и новому образу человека. Внесение осуществляли с помощью искусственного интеллекта, эмпатам эту функцию не доверяли. Система обучения исключала возможное неповиновение программе «Равный человек», но рисковать не стоило.
Лиза не понимала, зачем люди шли в Центры, как не понимала тогда в школе, кто и почему придумал стандарты и установил грань в четырнадцать лет.
Часть 4. Потерянный рай
