— Не пришлось, — устало вздохнул Гордей.

Энтузиазма его голосу явно не хватало, но ничего, я добавила его в свой.

— Ну так чего же мы ждем? — вскочив со стула, я вручила Ермакову заштопанный китель. — Идемте скорее.

Даже не стараясь выглядеть гостеприимным, Ермаков проводил меня в арестантское отделение, где ввиду небольшого размера участка, располагалось всего три камеры. Большая, на семь-восемь человек. Малая — на три-четыре. И одиночная, что в миру звалась «сибиркой».

Разделяли их глухие простенки. Стальные прутья возвышались от пола до потолка. А входом служили запираемые на амбарные замки низенькие дверцы, войти и выйти из которых можно было лишь согнувшись в три погибели.

Непыльные обязанности надзирателя исполнял тщедушный старичок с морщинистым, как у шарпея, лицом. Он же и ткнул пальцем в сидевшего на протертой деревянной скамеечке парня, в котором с большим трудом можно было признать вчерашнего щеголя Авдея Тихомировича Ломпасова.

Поверх халата накинуто потрепанное шерстяное одеяло. Угрюмое выражение лица. Взгляд устремлен в одну точку. Волосы за ночь превратились в птичье гнездо.

Не успел пристав вытащить из кармана внушительный ключ, как за нашими спинами раздался визгливый женский крик. За ним последовал мужской, зычный. По ступеням застучали каблучки. И в арестантскую, крепко вцепившись в элегантную шапочку, ворвалась молодая девица — пышная, румяная, коса до пояса, зимняя одежда осталась где-то наверху — а за ней запыхавшийся Стрыкин.

— Авдеюшка, миленький, да что же это за произвол? Да как такое только возможно? — найдя взглядом ненаглядного, взвыла она.

Одеяло полетело на пол. Резко подскочивший на ноги Ломпасов, выпучил глаза и рванул к решетке. Вцепился в прутья и попытался просунуть сквозь них свое узкое лицо.

— Аннушка, голубушка, как ты здесь?

— Спасибо Господу, мир не без добрых людей, — запричитала девица, вцепившись в ладони Авдея. Да так крепко, что я испугалась, как бы решетка не треснула под давлением их необузданной страсти. — Соседушка твой, Гаврила Владимирович заприметил, как тебя в полицейский экипаж усаживали. Я как услыхала, думала, сердце остановится. Три участка оббежала, покуда нашла.

— Барышня… — недовольно скрипнул зубами Гордей. — Извольте отойти от подозреваемого…

— Подозреваемого? — возмущенно воскликнула она. — Да как вы смеете? Мой Авдеюшка за всю жизнь и мухи не обидел. Выпустите его немедля, он ни в чем не виноват!

— Тут уж суд разберется, — все больше хмурясь, заявил пристав. — А вас, барышня, сызнова прошу покинуть арестантскую, покуда я самолично не вынес на руках.

— Я это так не оставлю! — замахала шапкой разъяренная девица. — Попрошу папеньку написать жалобу на имя градоначальника. От вашего участка ни кирпичика не останется.

— Ежели б мне по полушке [2] вручали за каждую этакую пригрозу, я б нынче миллионщиком был, — процедил Ермаков, отворачиваясь от парочки, что не могла влюбленных глаз друг от друга оторвать.

Чем больше я наблюдала за несчастным Авдеем, тем сильнее убеждалась, что моя интуиция меня не обманывает. Не мог этот парень хладнокровно убить ножом ни в чем неповинную женщину. И дело даже не в хлипкости натуры. Тот в чьем взгляде отражается чистая любовь, попросту не способен на столь тяжкое преступление.

Жаль, что интуицию к делу не пришить. А вот отсутствие алиби и царапины на плече и запястьях — еще как.

Впрочем, учитывая его вчерашние словесные виляния, и сегодняшнее появление невесты — невесты ли? — ситуация еще может проясниться.

— Анна… простите, не знаю как вас по батюшке.

— Анна Федоровна, — даже не оборачиваясь, представилась девица.

— Анна Федоровна, не подскажете, где вы находились вечером третьего дня? — выйдя вперед, уточнила я.

Девушка шумно выдохнула. Пухлые щеки обожгло ярким румянцем. Глазки забегали, пока не остановились на резко побледневшем Авдее.

— Я… я… — разволновалась она, еще больше уверяя меня в правильности внезапных предположений.

Надо только немного подтолкнуть…

— Прежде чем вы продолжите, прошу учесть, что от вашего ответа зависит свобода, а возможно и жизнь господина Ломпасова.

Громко охнув, Анна уронила шапочку. Но не обратив внимания, прижала ладони к губам.

— Умоляю, только папеньке не рассказывайте. Он меня убьет!

Прежде чем Анна продолжила рассказ, потребовалось еще несколько минут. Я выступала в роли хорошего полицейского, всячески успокаивая и поддерживая испуганную девицу. А Гордей в роли плохого — молча сверлил несчастную подозрительным взглядом. Ломпасов предпочел не вмешиваться. Стоял, опустив глаза в пол, но руки возлюбленной не отпускал.

— Я…. Я была с Авдеюшкой, — хорошенько проревевшись, заявила она. — Весь вечер и… ночь.

А ведь ответ был на поверхности. Простой и вполне заурядный.

Выражаясь поэтически — стрелы пылкой любви пронзили сердца двух молодых людей так глубоко, что они позволили себе наплевать на родительский гнев и предались запретной страсти.

Как банально, даже пристав поморщился.

— Господин Ломпасов, это правда? — уточнила я у подозреваемого. Парень нехотя кивнул. Я перевела взгляд на руки девушки. Задержалась на ногтях. Аккуратные, но длинноваты. — И царапины у вас на теле…

Парень снова кивнул. Смутился, аж уши покраснели. Кажется, у меня тоже. Гордей, нахмурившись, затрудненно сглотнул. Анна шумно выдохнула.

— Возможно, у вас имеется предположение, как ваше имя оказалось в записной книжке работницы публичного дома Алевтины Максимовны Немировской?

Испуганно всхлипнув, Анна вырвала свою ладонь из хватки Ломпасова и отступила на несколько шагов. Ее взгляд выражал недоверие. Нижняя губа дрожала. Дыхание неровно вырывалось из легких.

— Да я знать ее не ведаю! Аннушка, голубушка, клянусь честью! — пылко заверещал резко вскинувшийся парень. — День рождения мой был. Приятели из карточного клуба гуляния затеяли. Про сюрприз некий разговор держали.

— Что за сюрприз? — подал голос Ермаков.

— Да ежели б я знал, неужто б смолчал, когда жизнь на кону? — махнул рукой Авдей. — Те еще дурни. Сослался на нездоровье, они и отвязались.

— Намекаете, что сюрпризом был оплаченный поход в салон мадам Жужу? — я вопросительно вскинула правую бровь и лишь потом поняла, что нагло копирую излюбленную гримасу пристава. Благо он в это время не отрывал взгляда от Ломпасова.

— Жужу-шушу, бог его знает. Посещать гнусные притоны — ниже моего достоинства. А вот приятель мой, Павлуша Сотников, до женщин больно охоч. К Аннушке моей клинья подбивал, да был нещадно бит. Мною.

— Авдеюшка не врет. Он человек честности исключительной, — тут же расцвела вновь уверовавшая в невиновность своего ухажера девица. — Любим мы друг друга, господин пристав. Уж и поженились бы давно, да батюшка мой… Сказал, ежели сбегу — поймает и убьет. А он у меня слово держит.

— Дай бог выберусь — увезу тебя, Аннушка, — пытаясь дотянуться до любимой, Ломпасов просунул сквозь решетку худую руку. — Отправимся в столицу. Я тетке в ноги упаду. Она у меня жалостливая — укроет, не даст в обиду. Только дождись…

Устав от разыгрывающейся на наших глазах мелодрамы, Ермаков взъерошил пятерней волосы, подошел к дверце и, одним поворотом ключа, открыл замок.

— Можете быть свободны, господин Ломпасов, — парень недоверчиво отступил, но быстро сообразил, что это не шутка и бросился к выходу, где его уже ждала взволнованная невеста. — И думайте наперед, прежде чем пускать следствие по ложному пути.

— Нижайше прошу простить меня, господин пристав, — пристыженно повинился парень и, взяв любимую за руку, повел к лестнице.

Пока Гордей приказывал Стрыкину усадить этих двоих в полицейский экипаж и домчать до дома, я стояла у стены и внимательно следила за каждым его движением.

Четкая, командирская речь. Нечитаемое выражение лица. Каким бы солдафоном он мне изначально не казался — упрямцем, что не переспоришь — но дело свое Ермаков знал. И ошибки признавать умел. Даже такие очевидные.