Услышав его, Ломпасов снова взвился.

— С какой стати я обязан подтверждать каждый свой шаг? Я живу один, никого не трогаю. Это вы вломились ко мне и обвиняете во всех смертных грехах. А я ничего не делал и был целый день здесь, у себя дома.

Он так сильно дернул головой, что халат едва не сполз с плеча, явив воспаленный порез у основания шеи, напоминавший след от длинных ногтей.

— Простите, а откуда у вас эта рана? — я ткнула в него пальцем.

Парень покраснел и резко одернул ворот.

— Не ваше дело!

— Полюбезнее с барышней, голубчик. Иначе я разбираться не стану… — Гордей внимательно уставился на выглянувшие из рукава запястья. — Больно интересно, кто ж вас так разукрасил?

Ломпасов спрятал под мышки обе ладони, испещренные с тыльной стороны красными царапинами, и упрямо надул губы. Вихрастый чуб, однако, задрожал.

— Не помню.

— Досадно… — выдохнул Ермаков и, подойдя к перевернутой табуретке, приподнял ее, явив нашим глазам лежащий под деревянным сиденьем нож. — Ваш?

— Мой, — не спуская с пристава подозрительного взгляда, осторожно кивнул Авдей. — На кухне был, консерву с гороховой похлебкой вскрыть пытался. А тут вы. Прихватил с собой… мало ли? Споткнулся о табурет. Нож выпал из рук.

— Складная история, — закивал пристав и повернулся ко мне. — Ну что, Софья Алексеевна, подведем итоги? Свидетелей нет. Рост подходящий. Царапины неизвестного происхождения. Клинок у ножа недлинный, пяти… — он поднял орудие и подбросил его в руке. — Нет, шести сантиметров. Согласно экспертизе Поля Моратовича. Полагаю, все сходится.

— Что это значит? — нахмурился все еще сидящий на полу парень.

— А это значит — собирайтесь, Авдей Тихомирович, проедем в участок. Там у вашего брата память, имеет свойство быстро восстанавливаться.

— Никуда я не поеду! — закричал парень, вцепившись в ручку ближайшей двери. — Что вы себе позволяете? Я буду жаловаться на произвол вашему начальству!

— Да хоть самому государю императору, — ответил Гордей, засовывая нож за пазуху. — Только пошевеливайтесь, прошу.

Естественно, никто даже с места не сдвинулся. А зря. Пристав слов на ветер не бросал.

Схватив парня за шкирку халата, он, едва не пинками, погнал его к выходу. Спустил упирающегося подозреваемого с лестницы. Затем по холодному снегу, дотащил до полицейского экипажа. И, впихнув, уже изрядно уставшего Авдея в салон, с грохотом закрыл за ним дверцу.

Привалившись к ней спиной, Гордей медленно перевел дыхание. Хмыкнул. И поднял на меня лукавый взгляд.

— Говорите, Софья Алексеевна. По лицу вижу, мучает вас что-то…

— Гордей Назарович, — кутаясь в полушубок, я подошла ближе и понизила голос. — Я к вашей наблюдательности со всем почтением, но все же сомневаюсь, что он именно тот, кто нам нужен.

— Пожалели? На щуплую фактурку повелись? Это вы зря. Любят они несчастными прикидываться. На жалость давить. Но не приведи господь спиной повернуться. Не задумываясь всадят в нее нож.

Его горячность меня не убедила, а даже наоборот. Заставила позабыться и ляпнуть:

— Да что я, душегубов ни разу не видела? Кишка у этого Ломпасова для предумышленного убийства тонка.

— Где ж вы их видели? — удивленно приподнял обе брови Ермаков. — В институте Благородных девиц?

В его вопросе сквозил сарказм. А еще некая подозрительность, уловив которую, я судорожно сглотнула.

— Можно и так сказать… В тюрьму на экскурсию водили. Знакомиться с деструктивными элементами. В воспитательных целях, само собой, — требовалось срочно сменить тему, а то уже начинала мямлить. — Вы повезете его на допрос?

— Не без этого, — кивнул Гордей, все еще изучая меня прищуренным взглядом. — Но не с ходу. По-первой в сибирке помариную. К утру живо у меня заговорит. А сюда Яшку пришлю. Пущай хозяйничает. На посту постоит. Чай кто интересный в гости явится.

— А как же купец? — уточнила я. — Этот… Тичиков? Он тоже был в списке Алевтины. Надо бы к нему в гости…

— Надо-то, надо. Да кто ж нас на порог пустит? — хохотнул Гордей, млея от моей наивности. — Вы не расстраивайтесь, Софья Алексеевна, есть у меня кое-какие мыслишки. Я из участка на Бахилевскую поеду, в один приличный трактир. Супец подают, трескаешь — не насытишься. Не желаете присоединиться?

Услышав неожиданное предложение, я, признаюсь, несколько опешила. А потом поняла, что не я одна, и весело рассмеялась.

— Господин пристав, вы так покраснели, что невольно подумаешь — не на свидание ли зовете?

— Скажете тоже, — тут же насупился он. — Так, о деле поговорить.

— О деле, я всегда с радостью, но не в этот раз. Домой мне пора. Тетушка заждалась поди. Вы, кстати, не подбросите?

Он шумно выдохнул, кивнул, и негромко проворчал:

— Куда ж я денусь?

[1] Купюра в 5 рублей. Названа так из-за синего цвета.

Ночь постепенно опускалась на Китеж. Небо заволокло звездами. Все больше фонарей освещало дома и улицы. Лавки закрылись. Присутственные места [1] отдыхали от назойливых визитеров. Усталые извозчики, спрятав замерзшие носы в полушубки, издавали сонные трели не хуже своих лошадей.

Я даже им завидовала.

Побегав с приставом целый день от одного подозреваемого к другому, я мечтала лишь о сытном ужине и мягкой постели. Высадившись у дома, обрадовалась. Готовилась взлететь по крыльцу, словно бабочка, но сил хватило только на вялый подъем издохшей козявки.

Постучала. Открывший мне Тишка был не по-детски серьезен. Пропустил в освещенную лампой прихожую и посторонился, открывая мне вид на две белесые тени.

Тетушка с Глашей на привидения, одно из которых лениво болталось у меня над головой, не походили. Но эффект их появление произвело не менее впечатляющий.

Горничная в ночной рубахе, поверх которой был накинут вязаный платок, и с растрепанной косой, держала в одной руке увесистую скалку. Рядом стояла Инесса Ивановна, одетая в длинное меховое пальто. И обе были так взволнованы, что стало неловко.

— Сонечка, ты дома! Я уж думала Тишку в Мещанский участок посылать.

— Простите, тетушка, за временем не уследила, — повинилась я, разглядывая видневшееся под пальто нарядное платье и броское колье на тонкой шее. — А вы откуда-то вернулись или куда-то собрались?

Старушка вытащила из кармана белый конверт и замахала им в воздухе.

— Пригласили нас с тобой, милая, на прием к генералу Матюшкину. В обед посыльный заезжал. И не смотри так, вижу, что устала, но надо поприсутствовать, Сонечка, отказывать не вежливо. Тем паче Марье Саввишне.

«Вот… холера!» — мысленно использовала я выражение, подслушанное недавно у Ермакова. Емкое. Образное. Вмещающее в себя всю мою боль.

— И почему же мы не может отказать Марье Саввишне?

— Ох, совсем позабыла о твоем беспамятстве, — тяжело вздохнула Инесса Ивановна и, выскользнув из хватки Глаши, подошла ко мне. — Марья Саввишна особа в городе уважаемая, добрая, широкой души. После смерти твоих родителей часто бывала у нас. Помогала чем могла. С мужем, правда, не свезло, несчастной. Цельный генерал, да ни стыда, ни совести. Думает лишь о своих удобствах и вообще… растоптал самое святое, что может быть промеж супругов — саму любовь. Ничтожная личность, не заслуживающая даже презрения. Будь дело в нем, я бы порвала приглашение на сотню кусочков. Но оставить Марья Саввишну без должной поддержки, прости, милая, не могу.

— Уж не взыщите, тетушка, но давайте вы как-нибудь без меня? — взмолилась я. — А я дома останусь. Поужинаю, да спать?

Глаша, услышав мои слова об ужине, заметно смутилась. Опустила взгляд.

— Виновата, барышня. Не накрывала я. Думала, вы с Инессой Иванной того… к Матюшкиным. Ихний Кимка давеча на рынке для приему птицу, да лопьстероф покупал.

— Лобстеров, Глаша, — поправила ее тетушка. — Лоб-сте-ров.

— Одна блажь — гады энти морские. Не то, что наше сальце и котлетки.