Обхватив ладонью кровоточащее предплечье, я из последних сил рванула к следующей, более густой ели. Но затаиться не вышло. Во-первых, лед отчетливо хрустел под ногами. А, во-вторых, парк был не слишком густым и освещался уличными фонарями.

Мужчина, не торопясь, приближался.

— А никуда. Дома сидеть бы вам, Софья Алексеевна, чаи с тетушкой хлебать. Глядишь, целее были бы.

Остановившись неподалеку. На расстоянии вытянутой руки. Бортников замахнулся. Я закричала. Не чувствуя тела, все же умудрилась сесть, сделать подсечку и отползти.

— Вот же… паскуда! — закряхтел он, приземлившись в сугроб.

Внезапно, со стороны дороги, послышался шум. Кони заржали.

— Оттуда выстрел… — я узнала голос извозчика, что подвез нас с Ефимом Ефимовичем до парка и поползла туда, откуда он раздавался. — Барышня кричала, ваше благородие. Вот вам крест!

Из пролетки на снег спрыгнул мужчина в длинном кафтане. Поднял пистолет и выстрелил вверх.

— А ну стой! — зычный рев Ермакова был подобен каплям прохладной воды в засушливой пустыне. Кусочку торта, после жесткой недельной диеты. Теплому одеялу в холодный день. — Стрелять буду!

Бросив взгляд туда, где только что находился Бортников, я едва не вскрикнула. Мужчины и след простыл.

— Осторожно, Гордей Назарович, — закричала я из последних сил. — Где-то здесь прячется убийца Алевтины…

Услышав меня, пристав бросился вперед, упал на колени, схватил за талию, помог подняться. Но стоило мне увидеть замаячившую за его спиной тень, как я оттолкнула мужчину в сторону, а сама снова упала на землю.

Лезвие ножа не успело коснуться ни Гордея, ни меня. Бортников, лишившись эффекта внезапности, прекратил осторожничать. Завращал бешеными глазами, снова замахнулся и бросился грудью на пристава.

Мое сердце пропустило удар, когда Гордей все-таки увернулся. Зашел за спину, умелым захватом вывернул старику руку. Да так, что она чуть с хрустом не вылетела из плечевого сустава.

Нож полетел на землю. Ефим Ефимович запрокинул голову и истошно заорал.

Надев на него наручники, по внешнему виду больше напоминавшие миниатюрные кандалы, Гордей затолкал мужчину на сиденье пролетки и приказал извозчику стеречь. Затем вернулся ко мне, помог подняться и начал осматривать. Лицо, шею, руки… Увидев рану на предплечье — побледнел. А вот мне наоборот, как-то резко стало жарко от его взгляда. Как от той печи, что каждую зиму растапливал мой дед.

Никогда не считала себя слабой нервами, но сейчас, когда опасность миновала, я не сдержалась, шагнула к Ермакову и обняла. Не ждала ничего в ответ, но внезапно мне на плечи нерешительно легли его широкие ладони.

- Софья Алексеевна, да, как же так? — угрюмо покачал он головой, прежде чем вглядеться в мое лицо и стереть с моей разбитой губы каплю крови. — Ни на миг нельзя оставить без присмотру.

Стащив в себя кафтан, он набросил его мне на плечи.

— Спасибо, — выдохнула я, зарываясь поглубже в теплую ткань, пахнувшую знакомо… морозной свежестью и ваксой.

— Вы ранены, без сил, — заметил очевидное Гордей. — Прошу простить, но пролетка занята. Если позволите, я отнесу вас на руках до дома.

Отчего ж не позволить? Тем более, что идти всего-ничего. А мужчина он, на вид, крепкий. Но не успела вымолвить ни слова, как меня подхватили под спину и ноги и понесли.

Стало так хорошо, что я забыла и про боль, и про холод, и даже пережатый ужас. Плывшая над нами Алевтина тоже выглядела не в пример спокойной.

— Гордей Назарович, а как вы здесь? Откуда узнали?

— За то надобно благодарить госпожу Тюлькину. Пожелав снять с себя часть вины, она объявила, что в кончине госпожи Немировской, по всему выходит, повинен старый Алевтины Максимовны полюбовник — Ефим Ефимович Бортников. Муж вдовой графини, ее сиятельства госпожи Бабишевой. Я признаюсь, не придал этому значение. Они зачастую, стоит их прижать, титулами жонглировать начинают. Однако одна из ее девиц, прибывшая в участок для допроса, сообщила, что господин Бортников весь сегодняшний день провел в их заведении. Она лично проводила его, подгулявшего, до пролетки, и видела, как я после усадил туда же незнакомую ей девиц… кхм… вас, Софья Алексеевна. Признаюсь, сердцу стало неспокойно. Однако ж уверенности не было, а потому никого с собой не взял. В раз вернулся обратно. Гляжу — навстречу едет знакомая коляска. Извозчик признался, что высадил вас в парке. Вы, вроде как, вознамерились пройтись.

— Гордей Назарович, вы — мой герой!

Он прищурился, усмехнулся.

— Польщен. Но и вы, госпожа Леденцова, полны скрытых талантов. Это ж надо, за одну ночь двух душегубов изловить. Ежели б мои орлы таким пылом и умом обладали — Китеж в миг бы очистился от всяких криминальных элементов.

Мы с приставом почти приблизились к порогу нашего с тетушкой дома, как вдруг призрак отстал. Его цвет, из дымчато-серого стал почти полностью прозрачным. По бесплотному телу пошли волны. На меня уставился испуганный взгляд.

Кажется, я раньше Алевтины поняла в чем дело. Подняла ладонь, что покоилась у Гордея на плече и помахала. Махала-махала, пока она не растворилась в дымке ночи.

Вот и еще одна история подошла к концу.

— Как хорошо то, что хорошо кончается, — улыбнувшись пробормотала я. — Да здравствует полиция!

Ермаков услышал.

— И вы, Софья Алексеевна. Полиция и вы!

[1] Непреодолимая тяга к убийствам.

[2] Подобное подобному радуется (лат.)

[3] Зимний легковой извозчик, который не стоит на бирже, а стережет ездоков по улицам.

Пять дней спустя

— Осторожно, любезный, не поцарапайте штатив, — прикрикнула я, заметив, как один из нанятых Тишкой грузчиков неловко поскользнулся на парадном крыльце. — Он стоит больше, чем ваше месячное жалование.

Опередив мужчин, я схватилась за ручку. Открыла тяжелую дверь, ведущую в Мещанский участок.

— Заносите!

И подпирала ее спиной, пока возглавляемая мною небольшая процессия, не оказалась в хорошо протопленном помещении приемного отделения. Где нас уже ждали Яшка, Стрыкин, Поль Маратович и еще несколько пар полных удивления глаз.

— Софья Алексеевна, мое почтение! Какая радостная неожиданность! — всплеснув руками, Лавуазье приблизился и припал поцелуем к моей ладони. Затем выпрямился и впился взглядом в дощечку с объективом, что держал один из прибывших со мной мужчин. — Неужели это то, что я отказывался представлять даже в самых смелых своих фантазиях?

Его глаза высекали искры, а без того сильный французский акцент, стал еще отчетливее.

— Именно, Поль Маратович, — улыбнулась я. — Вспомнив ваши сетования по поводу отсутствия этой важной, я бы даже сказала — необходимой, для безупречной работы криминалиста вещицы, я обратилась в единственное в городе фотоателье. Они как раз приобрели новенький фотоаппарат производства Варнеке. И были счастливы продать его мне по более выгодной цене. А заодно и подробную брошюру по использованию, чтобы вы могли изучить ее вдоль и поперек.

— Я? — мужчина опешил, сделал нетвердый шаг вперед и схватился за сердце. — Ce n’est pas vrai! [1]

— Разумеется, вы, — улыбнулась я, заметив отделившуюся от дальней стены тень, смутно напоминавшую плечистую фигуру пристава. — Я слышала, что фотография — очень кропотливая и сложная работа. Вряд ли Гордей Назарович доверит ее кому-то еще.

Лавуазье мои слова невероятно польстили. Лицо разгладилась, грудь выпятилась колесом.

— Яшка, пес шелудивый, довольно хлопать глазами. Проводи добрых людей в мой кабинет.

— В медицинскую али в холодную? — полюбопытствовал рыжий парень, внимательно разглядывая причудливый предмет.

— Я тебе дам, в холодную, дурья твоя башка! Прошу простить, Софья Алексеевна, — он небрежно кивнул мне и махнул грузчикам. — Господа, извольте следовать за мной.