За дверью раздаются шаги, и в комнату заглядывает тот самый косматый мужчина, что вытаскивал нас из воды, вычерпывал воду.

— Проснулись, барин? Одевайтесь и приходите завтракать в трапезную, она дальше по коридору. Настоятель ждет.

—…Дмитрий Кузьмич, я виноват — мне и отвечать перед императором по всей строгости!

— Илья Сергеевич, я ценю ваше благородство и готовность взять на себя всю вину, но ведь обстоятельства были чрезвычайные! Да, и подчиненные Льва Николаевича повели себя не лучшим образом.

Пожилой интендант Горюнов недовольно кивнул на угрюмо насупившегося командира гарнизонной роты, капитана Курдюмова. Тот молчал, поскольку Дмитрий Кузьмич был прав. Опростоволосились, и еще как. Не справились втроем с безоружными беглецами. Один дозорный скинут со стены, унтер-офицер Сомов заколот штыком собственного подчиненного.

Когда ночью другой унтер-офицер — Сидорин, поднял тревогу, обнаружив нападение на второй патруль, Курдюмову не сразу удалось разобраться в произошедшем. Пока нетрезвый врач привел в чувство единственного выжившего патрульного, пока тот смог внятно рассказать, что с ними случилось во время несения дозора, прошло какое-то время. И только дознание срочно разбуженного начальника тюрьмы майора Турубанова внесла окончательную ясность — троим узникам Секретного дома удалось бежать с помощью сообщника из числа тюремных надзирателей.

В то, что сбежавшие арестанты и их сообщник спрыгнули с двенадцатиметровой крепостной стены в бушующее озеро, никто особо не верил — это было бы чистым самоубийством. Да, и выживший солдат этого момента не видел. Но каждому понятно, что в ледяной воде, да еще и в шторм, не продержаться больше четверти часа, а чтобы доплыть до берега в такую бурю, и целого часа не хватит. К тому же, мало кто рискнет даже летом, по спокойной воде, доплыть от крепости до Шлисса.

Первым долгом майор бледный от недосыпа Турубанов приказал выстроить весь личный состав гарнизона, и унтер — офицеры доложили ему о нахождении своих подчиненных. Удостоверившись, что больше пропавших и пострадавших нет, он начал действовать, и сосредоточился на обыске крепости, обоснованно полагая, что беглецы затаились где-то здесь, в здании нумерных казарм. Благо укромных мест здесь хватало в достатке, особенно в подземелье. А уже то, что сообщник имел доступ к ключам в караульной, делало этот факт неоспоримым…

Люди Курдюмова валились с ног после вечернего аврала с перетаскиванием провианта на верхние этажи, плохо соображали спросонья, и не сразу смогли понять, что от них требуется снова лезть в подземелье казарм, которое к тому моменту затопило уже на пару футов. Но угроза начальства прогнать лентяев через строй и угостить шпицрутенами, сделала свое дело — солдаты, быстро разделившись по трое, отправились тщательно обыскивать крепость.

Сам же майор, не мешкая направился в Государеву башню, где находился единственный выход из крепости, ведущий к пристани. Проезд там закрывали ворота и две кованые решетки — герсы. Одна из них опускалась со второго яруса башни, а другая с боевого хода стены. Подъем этих герс производился при помощи воротов. Но тут все было спокойно, и никто из посторонних не появлялся. Караульные доложили, что лодочный сарай на берегу затоплен еще днем, а ялик, на котором вчера прибыл царский фельдъегерь, бурей сорвало с якоря. Ялик при этом чуть не затонул, черпнув бортами воды, и команда поспешила увести его в Шлисс, чтобы укрыться там от шторма в одном из городских каналов.

Так что люди капитана Курдюмова с полным основанием сосредоточились на тщательном обыске крепости. Но к утру, когда каждый уголок ее был проверен, стало понятно, что на территории крепости беглецов нет. Трое особо опасных арестантов и их сообщник из числа надзирателей Секретного дома, бесследно исчезли. И можно сколь угодно успокаивать себя тем, что до берега им добраться не удалось, факт оставался фактом — первый побег в истории Шлисской тюрьмы сегодня ночью состоялся. И наказание за это понести кому-то придется — гнев государя будет ужасен. Особенно из-за третьего узника. Того, который в Маске.

—…Всем доброе утро! — приветствую я всех присутствующих, заходя в небольшой зал, залитый ярким солнечным светом. Дав глазам немного привыкнуть к нему, с интересом оглядываю сидящих за длинным дубовым столом. Во главе стола какой-то величественный темноволосый священник лет пятидесяти на вид, с ярко-синими лучистыми глазами, явно из одаренных. Рядом с ним сидит Алексей, по другую руку Петр Южинский. Следом за Алексеем очень колоритный старик, седой как лунь, с пронзительным взглядом серых глаз.

— И вам доброе, сын мой! — улыбаясь, за всех отвечает священник — Приветствую вас в нашей скромной обители. Я ее настоятель, отец Нектарий. А это еще один наш дорогой гость — отец Володар — указывает он на старца.

Один «отец» — уже много. А два таких патриарха, так и вовсе перебор. Ладно, посмотрим, во что это все выльется.

— Павел Алексеевич Стоцкий — представляюсь я, склоняя в ответ голову.

Вижу пустую тарелку и столовые приборы рядом с Южинским — так надо понимать, что это место приготовлено для меня. Прохожу к столу и, перешагнув через скамью, спокойно усаживаюсь рядом с Петром. Все почему-то выжидательно смотрят в мою сторону. Но чего они от меня ждут — непонятно.

Единственное, что приходит на ум: я как-то умудрился нарушить строгие монастырские правила. Ну, извиняйте, сами мы не местные…! Я смотрю на Петю и вопросительно приподнимаю бровь: ну, мол, хоть намекни, в чем я сейчас так крупно накосячил?

Южинский краснеет, как юная девица и спешит объяснить всем мое дремучее невежество

— Прошу извинить Павла Алексеевича, мой друг многого не помнит после вреда, нанесенного инквизиторами его дару.

— Пустое, Петр Михайлович! — по-доброму улыбается настоятель — Тут и извиняться не за что. Просто давайте все вместе еще раз прочитаем «Отче наш», а Павел Алексеевич постарается вспомнить молитву.

Все тут же складывают руки на груди и начинают вполголоса читать «Отче наш». Ну, теперь понятно — перед едой каждый раз нужно читать молитву. Конечно, я слышал ее и не раз. Но слов не помню, хоть убей. А вот сейчас, слушая голос Петра, слова сами всплывают в голове, будто на подкорке где-то записаны.

Вспомнив последнюю половину короткой молитвы, я уверенно заканчиваю ее вместе со всеми, осеняя себя крестом

—…и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!

— Вот видите, Петр Михайлович, не может добрый христианин забыть нашу главную молитву — довольно улыбается настоятель — истинная вера всегда пребывает с нами, грешниками. Господь не оставляет своих детей, ни в здравии, ни в болезни.

Мне показалось, что седой старик едва заметно усмехнулся на эти слова отца Нектария. Он вообще выглядел несколько странно для священника и тем более для монаха. Черной рясы на нем не было, вместо нее широкая рубаха из льняного холста со странной вышивкой по вороту и рукавам. Поверх нее надето то, что моя бабушка называла душегрейкой — некое подобие теплой безрукавки, отороченной по краю овчиной.

— Паша, тебе нужно было подойти за благословением к настоятелю Нектарию и приложиться к его руке — тихо шепчет Южинский

Ну, вот это вряд ли. К такому я точно не готов. Как и к тому, чтобы считать себя рабом божьим. Нет, я полностью согласен с тем, что люди — это создания Бога, но уж никак не рабы. Это анахронизм, оставшийся с древних, рабовладельческих времен. Хотя почему древних? Разве местное крепостничество не то же рабовладение? Так ли сильно отличается крепостной крестьянин от раба в латифундии римского патриция? Да, и далеко не всех людей я назвал бы братьями и божьими созданиями. Встречал в своей жизни и таких, что точно прямиком из ада вылезли — им отец скорее сатана, чем Бог.

Покормили нас просто, но сытно — до сих пор идет пост. Жареная рыба, картошка, разного вида соленья — огурцы, капуста… И хотя сам настоятель был крайне сдержан в еде, для нас ее не пожалели. И я снова не отказал себе в удовольствии наесться досыта. Кто знает, что будет с нами дальше, а силы нужно срочно восстанавливать. На мой дар, как оказалось, надежды мало — сегодня он есть, а завтра его нет. И расходуется он пока слишком быстро.