— Ой, а у тебя «дар» мерцает! — Петр кивнул на мою грудь — Правда, совсем, совсем слабенько…

— Сам вижу — буркнул я, вытираясь льняным полотенцем — но дара я больше не чувствую.

— Что же у инквизиторов пошло не так?

Риторический вопрос. И не по адресу. Да и какая теперь в общем-то разница?

— Кстати, а какой родовой дар у Стоцких? — поинтересовался я, натягивая рубаху

— Скорость — мгновенно ответил Южинский — У твоего батюшки был даже девиз, дарованный императором. «Быстрота и натиск». Ах, какой рывок ты совершил к гальским флешам под Смоленском! Я и моргнуть не успел, а ты уже возле третьей батареи, рубишься с канонирами.

— И надолго я так мог… ускоряться? — прислушался к себе, но ничего в теле Стоцкого не отозвалось.

— Пару минут. Это родар…

— Прости что⁈

Мне показалось, что я ослышался. Чем дальше, тем больше с эти их даром странностей.

— Родовой Дар. Родар, если сокращенно — Южинский ополоснулся чистой водой, и тоже начал одеваться — Его, кстати, можно развивать всю жизнь.

— А у тебя он какой? — мне просто стало любопытно, в чем особенность Пети и его рода. Красивый парень, но не сказать, чтобы качок. Явно не силач. Голос тоже вполне обычный.

Южинский покраснел, как девица.

— Я… хорошо чувствую животных. Мне послушны собаки, лошади, другие домашние животные. А из диких только небольшие — если они меньше лисы.

— А медведя позвать можешь?

— Что ты! — рассмеялся Петя — Управлять таким крупным и диким животным — это нужно быть главой рода! И много лет упражняться, развивая в себе дар. Ах, какая у нас псарня! — и вдруг осекшись, посмурнел — была…

— Почему была⁈

— После моего ареста, отцу было велено немедленно отправиться в подмосковное имение. Вроде и нет официальной ссылки, но с императором не поспоришь. И он был вынужден продать свору наших гончих. А ведь столько сил на них было положено…

Воцарилось молчание. Петя тяжело вздохнув, сел на свою койку и уставился невидящим взглядом в темное окно, замазанное краской

В этот вечер мы больше практически не разговаривали. Петру, судя по тяжелым вздохам, доносящимся с его койки, было плохо, но он крепился, не желая показывать передо мной свою слабость. А я его больше и не дергал своими расспросами, понимая, что ему сейчас совершенно не до них. Так незаметно и уснул, мечтая снова увидеть во сне жену и дочерей. Но видно не судьба…

…Железный засов загромыхал, прерывая тревожный сон, и ранним воскресным утром нас с Южинским наконец-то повели на казнь.

Утро было на удивление солнечным, видимо Прохор маленько ошибся со своим прогнозом. Мы пришли на какой-то клочок земли внутри крепостной стены, заметенный снегом. Впрочем, сейчас снег здесь был грязным, потому что смешался комьями земли. Нас с Петром поставили спиной к стене, перед двумя свежевырытыми могилами. Так надо понимать, они нас здесь заодно и закопают, как безымянных зэков — без крестов и гробов, просто землицы поверх савана присыплют и к лету следа от наших могил не останется.

Напротив нас, в шагах тридцати выстроилась шеренга из восьми солдат под командованием молодого белобрысого офицера. Было что-то знакомое во всем этом показном антураже, что-то такое крутилось в моей памяти, я о подобном читал, но давно, еще в школе… Мою попытку вспомнить прервало появление Гирса. Сегодня он был в шубе и треуголке, с ним пришел какой-то высокий армейский чин — видимо, комендант крепости. Нам с Петром он едва заметно кивнул и тут же отвернулся. Еще двое офицеров в светло — синей форме встали чуть в стороне. Жандармы это что ли?

Гирс достав из папки лист плотной бумаги, откашлялся и начал зачитывать приговор, затянув уже знакомое мне: '…Бывшего капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого…'. Все обвинения один в один повторяли прежние. Разница была только в последнем абзаце — казнь через повешение нам заменили расстрелом. Дочитав до конца, Гирс внимательно уставился на нас

— Павел Алексеевич, Петр Михайлович, не желаете ли подписать прошение государю о помиловании? Это ваш последний шанс…

Он попробовал надавить на нас голосом. От него прямо пришла какая-то тяжелая волна. И ее почувствовал не только я — все присутствующие непроизвольно покачнулись.

Мы с Петром переглянулись и дружно покачали головами. Вот уж точно не дождутся! Но настроение у меня перед смертью было хорошее, и я решил покуражиться напоследок.

— Ну что, Петр Михайлович? — я повернулся Южинскому — Может, подпишем⁈

— Никогда! Это позор для офицера и предательство наших товарищей!

— Вот и я так думаю. Незачем нам с тобой позориться, лучше с честью умереть.

Гирс скривился и махнул рукой, чтобы солдаты начали связывать нам руки веревкой.

— Что, даже причаститься нам не предложите⁈ — не удержался я от ехидства

— Вас на днях причащали.

— А мы уже успели снова нагрешить! Мадера, с которой мы предавались пьянству, была чудо, как хороша! А гусиный паштет и буженина толкнули нас на смертный грех чревоугодия.

— Не юродствуйте, Стоцкий! Все бесстрашного героя из себя корчите? Не получится у вас красиво умереть! Позор один.

От мощного, тягучего баса Гирса солдаты встряхнулись и перестали смотреть на нас с жалостью

— Завязать глаза приговоренным!

— Не надо — отказался я — хочу эту дрянную пьеску до конца досмотреть.

— Я тоже! — присоединился ко мне Южинский. И вдруг обратился к солдатам — Уважьте, братцы, наше последнее желание, богом вас прошу! Не поминайте нас лихом и простите, Христа ради, если мы чем вас нечаянно обидели.

— Бог простит, ваше благородие! И вы простите, не держите на нас зла! — вразнобой донеслось со стороны солдат и все они дружно перекрестились. Комендант тоже осенил себя крестным знамением, повернувшись в нашу сторону, но стараясь не встречаться взглядом

— Отставить разговоры! Нашли время, болваны!

— Так ведь Прощенное Воскресение сегодня, ваше высокоблагородие! Как не простить-то? Не по-христиански это…

Солдаты смешались, уставились на Гирса. Но тот лишь брезгливо поморщился и махнул рукой офицеру, веля приступать к расстрелу

— Готовьсь! — раздалась первая команда, и солдаты вскинули ружья к плечу — Цельсь!

— Пли! — громко крикнул я.

Петя тихо ахнул, когда раздался грохот выстрелов и солдат окутали клубы дыма. А я даже не шелохнулся. Наоборот, с нетерпением ждал, когда пули оборвут мою подзатянувшуюся жизнь. Но в нас ничего не прилетело — увы, выстрелы были холостыми. Как будто знал, что это все постановка…! Потому что плохой из Гирса актер, не умеет он притворяться. Слишком спесив, самонадеян и держит окружающих за дураков.

И кстати: я вспомнил…! Это же над петрашевцами так «пошутят» через четверть века. И тоже при Николае I. Осудят, приговорят их к смертной казни, но убивать не станут. Зачитают им приговор, наденут мешки на головы, и поставят к стенке. А под ногами точно также выроют могилы. Все, как взаправду. Правда, там солдаты вроде бы знали, что стреляют холостыми, и что расстрел — это всего лишь инсценировка. Но какое хитроумное иезуитство — символическая казнь петрашевцев вроде бы и состоялась, но руки царя при этом не запачканы кровью! Интересно, кто же это все придумал? Не удивлюсь, если сам царь. С этого мерзавца станется — свести счеты с ненавистным врагом таким изощренным способом!

Дым рассеялся, я увидел растерянные лица солдат. А вот этим служивым, похоже, ничего не сказали, просто вручили заряженные ружья, и вперед! Я подмигнул Южинскому. Тот сейчас выглядел еще бледнее, чем «вампир» Гирс, и кажется, пребывал в прострации. Ведь каким бы не был храбрым человек, к смерти все равно нельзя быть 100 % готовым. Как же там было у Достоевского, которого тоже «расстреляли» вместе с Петрашевским: «…десять ужасных минут ожидания смерти»? Кажется как-то так. Это ведь только я сам смерть ищу — ну, так у меня и случай особый. Подбодрить, что ли ненавязчиво Петра, чтобы он пришел в себя?