Он в компании своих дружков-качков замедляет шаг вместо того, чтобы обозвать нас стандартным набором оскорблений как обычно и уйти восвояси. Феликс снимает наушники и подбирается к моему боку. Макар прикрывает младшего собой, иллюстрируя готовность вести переговоры с докучливыми придурками.

– Ну так протиснись, – нагло бросает Мохину.

Я не хочу нарываться, но и проглотить наезд не получится. Никогда не получалось. Гордость рвется на передовую, ведь для меня нет ничего важнее защиты семьи.

– У тя проблемы, конченый? – Мохин, сынок московского областного прокурора, делает шаг к Макару и плюет на потертые черные конверсы моего брата.

В те времена, когда наш отец возглавлял процветающий холдинг, Мохин и прочие отпрыски богатых ублюдков страны, нашедшие сосредоточение в стенах этой школы, готовы были отполировывать наши задницы своими языками, чтобы угодить. После того, как папа слег, а корпорацию изо всех сил пытался удержать на плаву его лучший друг Лаврентий Покровский, я и братья стали уязвимыми. В конце концов, холдинг пошел ко дну, не принося прибыли. Папа так и не вышел из комы. Я, Макар и Феликс переехали в дом Покровского и обрели врага в лице его дочери. Она совсем с катушек слетела, после того как похоронила мать.

Я стискиваю кулаки и выступаю вперед, но посторонние руки обвиваются вокруг мох локтей, удерживая на месте. Дружки задиристого недомерка гогочут мне в уши, еще несколько ребят пристраиваются за Феликсом.

– Какого хрена вам надо? – цежу я, глядя на Мохина.

Осматривается по сторонам, подмигивает группе девчонок, замедливших шаг неподалеку. Они с любопытством пялятся на наше сборище, видят, что назревает конфликт, но жмутся друг к другу и отворачиваются, когда Даня Мохин вытягивает губы и чмокает воздух, посылая им поцелуй. Затем смотрит на нас и отдает краткий указ своим парням:

– Ведите их.

Меня и братьев хватают, заламывая за спины руки. Срывают рюкзаки, наушники Феликса летят на асфальт и ломаются. Он любил их и кассетный MP3-плеер, который распадается на куски пластика вслед за массивной гарнитурой. Отдавал предпочтение индивидуальности и винтажности в эпоху цифрового прогресса.

– Отпустите! Куски собачьего дерьма! – рычит и вырывается Макар.

Ему прилетает кулаком по челюсти от Данила. Сволочь! Мои попытки освободиться блокируются дикой сворой послушных псов Мохина. Их дюжина, не меньше. Они окружают со всех сторон, кооперируясь в плотное кольцо. Тащат нас в неизвестном направлении, а просьбы о помощи глушатся какофонией безудержного хохота.

Куда смотрят учителя?! Почему поблизости нет никого из взрослых?!

Нас запихивают в тачку – большой темный джип, принадлежащий Мохину, но за рулем незнакомый парень.

– Прекращайте, это не смешно! – вперемешку с матом орет Макар.

– Захлопнись, г*ндон, – его снова лупят по лицу.

Еще несколько ребят из одиннадцатого залезают следом, бьют нас в животы (даже Феликса, не проронившего ни звука), выбивая воздух из легких, и напяливают черные тряпичные мешки на головы.

Перед тем, как мелькающие картинки парковки и слоняющихся учеников превращаются в одно неясное пятно, которое в свою очередь сменяется непроницаемой тьмой, я улавливаю неискоренимый женский образ.

Ее коварную улыбку, расслабленную позу и тонкие пальцы, которыми она как будто бы лениво перебирает в воздухе в жесте прощания.

Даниэла, мать ее, Покровская.

Она это подстроила?

ДАНА

Мне снится чудной сон. Будто я пластиковая разукрашенная марионетка, а мой отец-кукловод меняет декорации, на фоне которых я отыгрывала свои спектакли, и сажает внутрь деревянной расписной куклы с изображением зловещего лица. Затем эту куклу помещает в подобную, но побольше. Многослойная матрешка кошмаров не прекращается до тех пор, пока я не просыпаюсь с ясным ощущением удушливой паники. С меня градом льет пот, а сердце тяжело и часто бухает в груди.

Я шарю рукам с легким тремором в пальцах в поисках телефона, чтобы узнать время. Под подушкой его не нахожу, но мне становится совершенно очевидно, что я проспала на работу. Снова. Несмотря на дурное сновидение, я чувствую себя выспавшейся, а это нехороший звоночек.

Соскакиваю с расправленного дивана-книжки и бреду на кухню. В кувшине не оказывается кипяченой воды, и мне приходится налить ее из-под крана. Только вот возникает еще одна проблема. Я дергаю ручку смесителя, но стакан не наполняется.

– Что за…

Настойчивые манипуляции с краном не венчаются успехом, и я бегу в ванную. Там тоже глухо.

Нет воды! Ни горячей, ни холодной.

Я стискиваю кулаки, чувствуя зарождающуюся в подбородке дрожь.

– Не смей реветь, – обращаюсь к себе, сцеживая звуки через стиснутые зубы. Запрокидываю голову, не позволяя скопившейся у внутренних уголков глаз влаге упасть на щеки.

Я же не плакса!

Я не впаду в истерику из-за того, что отключили воду.

Ни за что.

Я не…

Сажусь на край ванны и надавливаю пальцами на виски. Я не сталкивалась прежде с проблемой отсутствия воды! Такое вообще возможно?! Двадцать первый век на дворе! Москва, ты ли это?!

Я даю себе пару минуток на то, чтобы с помощью дыхательной гимнастики справиться с гневом и слезливостью. Вроде отпускает, и я плетусь из крошечной ванной к куче чемоданов, чтобы отрыть комплект нижнего белья. Я встречаю в этой квартире третье утро, но до сих пор не разобрала вещи. Не могла избавиться от тупой надежды, что вот-вот съеду отсюда.

Я больше не звоню отцу, и вообще удалила номер этого бессердечного садиста. Есть нижний предел унижений, и я его достигла, нарываясь на автоответчики. Даже парой фраз трусится со мной перекинуться после того, как всего лишил.

Мой телефон молчит, и эта тишина непривычна. Никто не звонит и не пишет. Директ напоминает кладбище былых и бурных переписок. С подружками, парнями… Куда-то запропастились даже турки с арабами, которых я блокировала с такой рьяностью, что натерла мозоль на большом пальце.

Я боюсь, правда боюсь, что выход на люди с грязной головой в скором времени войдет у меня в привычку. День без мытья превращается в катастрофу. Словно за ночь кто-то выливает бутыль растопленного масла и втирает в корни. Заканчивается и сухой шампунь… Тотальный *издец.

Я вновь пропускаю завтрак. Опаздываю конкретным образом. Погода не радует. Небо затянуто свинцовыми тучами и громыхает вдали. Я выхожу на балкон, чтобы перед уходом быстро выкурить сигаретку и ловлю себя на самой ничтожной из всех когда-либо посещавших мыслей: «Может, помыть голову под дождем?».

Чуть не тушу бычок об себя, чтобы немного привести в чувства, но слышу мелодию входящего вызова. Сердце екает, и я тороплюсь вернуться в комнату.

Вижу незнакомый номер и морщусь от неприятного ощущения во рту, но не от сигареты, а догадки, кто является инициатором звонка.

– Да? – отвечаю сухо и плетусь к зеркалу в прихожей.

– Где носит твою задницу, Покровская? – рычит Роман Бакланович, ой… Орланович. Хотя… – Сказать, который час?

– Не утруждайся, – вздыхаю я и шоркаю ногами по обратному пути за сумкой.

– Половина одиннадцатого, а тебя нет на месте.

Я глухо усмехаюсь, представляя его багровое от недовольства лицо.

– Случилось ЧП.

– Мне глубоко по*уй, Даниэла.

– Ой, не начинай. Буду через час. Плюс-минус.

Чувствую спазм в желудке, когда думаю о предстоящей поездке в метро.

– Я вычту опоздание из твоей зарплаты, – грозится «босс».

Я закатываю глаза.

– О нет, нет, не делайте этого, Роман Орланович… – с намеренной вялостью перебираю на языке буквы, надевая кремовые туфельки на толстом каблуке.

Раздается приглушенный грохот. Кирсанов буянит, судя по всему.

– Я тебя… – заикается рявкающим тоном.

– Ты меня обожаешь, – нагло перебиваю. – Спасибо. Мне очень приятно. Скоро буду, уважаемый начальник.