– У Лаврентия Андреевича сейчас совещание.

Не останавливаясь, я разворачиваюсь на каблуках и шествую в обратном направлении. Вылетаю из приемной, шествую к конференц-залу и бесцеремонно толкаю от себя тяжелую металлическую дверь. Она открывается туго, но бесшумно.

Дюжина толстощеких лиц, присутствующих на совещании, поворачиваются ко мне. Пузатые мужички в одинаковых черных костюмах ошарашены тем, что кому-то хватило наглости вмешаться.

Включая моего отца, восседающего во главе советников и исполнительных директоров. Постукивая колпачком ручки по стеклянному столу, он замирает.

– Дана, – произносит со смесью шока и возмущения. – Выйди.

Я скрещиваю руки на груди.

– И не подумаю.

– Даниэла, – повторяет с нажимом.

О, я отлично знаю этот его тон. Но яблоко от яблони, как говорится.

Стою на своем, не сдвигаюсь ни на миллиметр, внимательно изучаю его лицо с крупными чертами. Папа бросает ручку на стол, потирает приплюснутый кончик крупного носа и бормочет извинение своим коллегам.

– Продолжим через несколько минут, – произносит им, роняя пустую улыбку.

Приподнимается и, чуть прихрамывания на левую ногу (бурные армейские годы), идет в мою сторону. К счастью, внешностью я пошла в маму – темпераментную итальянку, которую мой непритязательный отец подцепил в баре где-то на сицилийском берегу двадцать семь лет назад. У них завязался бурный роман, закончившийся спонтанной женитьбой, маминым переездом в Россию и моим скорым рождением.

Он хватает меня за локоть и встряхивает хорошенько, когда за нами с приглушенным щелчком плавно закрывается дверь.

– Что ты себе позволяешь?! – шипит на меня, пригвождая испепеляющим взглядом к полу.

Рост у него гигантский. Я со своим метр семьдесят и на каблуках смотрю ему в кадык.

– Почему мои карты заблокированы? – выдергиваю руку из железной хватки.

Папа опускает ладонь и сжимает ее в кулак.

– Подождать до вечера не могла? – брызжет ядом, оглядывается по сторонам. Мало ли кто увидит и пустит гадкий слушок. – Обязательно спектакль устраивать?

– Ты хоть представляешь, через какое унижение я сегодня прошла!.. – копирую его тон, начинаю злобно шипеть и тыкаю указательным пальцем ему в грудь. – Объяснись.

Папа неожиданно запрокидывает голову с басистым смехом.

– А ты не обнаглела ли часом, дочь?

– Какую воспитал.

– Так. Живо в мой кабинет. Закончу совещание, и мы с тобой поговорим, родная.

Я сглатываю от того, как отцовский тон грубеет, искажается сухостью и жесткостью, обращенной на меня. Перед его исполинским ростом и под тяжестью непримиримого взора хочется сжаться до размеров пылинки, лишь бы не попасть под раздачу. В гневе папуля превращается в настоящего гризли.

К его же несчастью, характер мне достался отнюдь не материнский, поэтому мы с ним довольно часто сталкиваемся лбами и соревнуемся, в ком ершистости больше.

***

Как и требовал отец, я жду аудиенции с ним в кабинете. Восседая на директорском кресле с массажным подголовником, скучающе листаю ленту инстаграма.

Ларка из института снова вышла замуж: полгода назад развелась с немцем и две недели назад отправилась под венец за француза. Теперь постит фоточки с его винодельни. Лерка, школьная подружка, укатила со своим бойфрендом на Бали; судя по последней опубликованной истории, он сделал ей предложение. С ужасом обнаруживаю, что многие из моих знакомых остепенились. Променяли драгоценную свободу на семейные притирки и подгузники.

Мрак…

Мысленно благодарю козла-бывшего, которого застукала в клубе. Если бы не подловила на измене, то Максик, в конце концов, окольцевал бы меня. Не то чтобы я горела желанием выйти за него. Наверное, в один момент мне бы осточертело его постоянное нытье о том, что пора и нам после полуторалетних отношений создать крепкую ячейку общества.

По чудесному стечению обстоятельств я нашла его обкуренным и сосущимся с какой-то сучкой. Тоже мне, семьянин.

Папулик задерживается на тринадцать минут и влетает в кабинет, как только я начинаю строчить ему сообщение с просьбой поторопиться. С грохотом хлопает дверью и прет на меня, как танк. Сердитый, аж дым валит из ушей.

– Еще раз вычудишь нечто подобное, и я… – он осекается, хватается за узел галстука, резко дергает за него. – Господи, перед кем я вообще разоряюсь? – бормочет самому себе. Ходит из стороны в сторону, откинув полы серого в крупную клетку пиджака и уперев руки в бока. – Так унизительно обращаться со мной перед моими подчиненными не имеешь права даже ты, прелестная дочурка.

Я выдавливаю желчную улыбку.

– Ой, мне так жаль, папочка. Скажи, пожалуйста, почему все мои банковские карты заблокированы?

– Я сделал это.

Бинго!

Хотя чему, собственно, я радуюсь?!

– Мы же договаривались, – с противным скрежетом провожу длинными ногтями по поверхности стола. – Я веду себя хорошо, а ты не перекрываешь мне денежную струю кислорода.

Папа кривится в недовольной гримасе.

– Пора взрослеть. Тебе двадцать четыре года! Прекращай надеяться на мой кошелек. Он не резиновый.

Я от души смеюсь.

– Да неужели? Мы с тобой прекрасно знаем: он не то что бы резиновый. Твой кошелек, папуля, бездонный.

– Мне надоело спонсировать твои бесполезные траты, – жестикулируя рукой, жалуется старикан. – Транжиришь мои деньги и хоть бы раз задумалась, с каким трудом я их добываю.

Я закатываю глаза.

– Своих любовниц ты так же отчитываешь за то, что они сосут не только твою сперму, но и деньги?

– Дана! – гремит папа, задыхаясь от охватившего его приступа свирепости. Покрылся красными пятнами, и даже бисеринка пота выступила на лбу.

– Я, – показываю на себя, – твоя родная и единственная дочь. Почему я не могу рассчитывать на твою помощь? Мои траты вовсе не бесполезны. Нет-нет! – трясу в отрицательном жесте указательным пальцем. – Я должна поддерживать имидж нашей семьи, выглядя достойно.

– Однако бабки с рынка ведут себя приличнее, чем ты.

– Не спорю, – поднимаю уголки рта в ласковой улыбке. Нужно добиться его снисхождения и побыть лапочкой-дочкой. Он это любит и всегда поощряет. – Но, папуля, скажи мне, что я сделала не так?

Может, слезу пустить? Или перебор?

К моему изумлению и огорчению он не смягчается. Сдвигает брежневские русые брови к переносице и гневливо закапывает меня под претензиями.

– Ты безответственная, меркантильная и инфантильная. Ты эгоцентрична и не хочешь мириться с мнением окружающих. Ты зациклена на себе с какой-то маниакальной страстью! Воспринимаешь в штыки, что бы я ни сказал ради твоего блага. Разве такой мы с Виолеттой тебя воспитывали?

Я роняю улыбку, втаптываю ее в начищенный до блеска пол. Как у него только язык повернулся упомянуть о маме?

Отец взвинчено продолжает:

– Я заблокировал твои карты. Знаю, у нас был договор, и ты его придерживалась. Но с меня довольно, Дана. Я устал идти у тебя на поводу, как собачонок. Моя дочь – манипуляторша, и как же жаль, что я осознал это в полной мере лишь недавно.

Он останавливается напротив, выдерживает напряженную паузу, чтобы перевести дыхание.

– Настало время слезть с отцовской шеи, милая, – чеканит хладнокровно. – Воспользоваться дипломом, за получение тобой которого я отвалил вузу целое состояние, и устроиться на работу. Научиться нести ответственность за свою жизнь.

Я даже рот не успеваю раскрыть – папа поднимает руку, безмолвно призывая не перебивать его.

– Есть замечательная новость. Я уже подыскал тебе место. Можешь не благодарить.

Ха!

С каких пор он владеет искусством черного юмора?

– Я лучше выйду замуж, – хмыкаю и прижимаюсь к спинке кресла. – Ты же подкидывал варианты? Я готова их рассмотреть в немедленном порядке.

Лысый не лысый, толстый или тощий, юнец или старичок на последнем издыхании. Плевать.

– Нет, солнышко, – папа не скрывает наслаждения, с которым наблюдает за моим поражением. – Я даже врагу не пожелаю такую жену, как ты.