Догадка подтверждается.

Он кладет телефон на стол и переглядывается с братьями. Кирсановы смеются надо мной. Снова.

– Мы не сомневались, что в финальных титрах эксперимента увидим эту минорную тональность недоумения на твоем личике, – комментирует Макар и даже не старается прикрыть явное удовлетворение от моего колоссального провала. – А Саша молодец, отлично сыграл, – перекидывается мнением со своей семейкой.

Я медленно сгибаю одеревенелые пальцы в кулаки, ногтями оставляя следы на кожаной юбке. В фалангах вспыхивает тремор, проникает в кости и хрящи, распространяясь на ладони и запястья. Усилием воли я сохраняю бесстрастную маску на лице, прячу испуг, гнев и обиду. Буду биться в истерике позже, но сейчас не позволю себе зарыться в позор глубже.

– Разочаровываешь, Даночка, – Макар вздыхает. – Будучи самый высокомерной сукой, которую я когда-либо видал за свою жизнь, ты повелась на столь очевидный развод с якобы подставным договором. Ангельская наивность.

Почему… почему я проигрываю им?

– И что дальше? – выдавливаю флегматично.

Моя фальшивая обертка трещит по швам под напором стыда, от которого хочется провалиться сквозь землю, но я должна продержаться и уйти с гордо поднятой головой.

– Подловили меня, – закидываю ногу на ногу, размеренно и громко хлопаю в ладони. – Браво, мальчики. Уволите наконец?

– Нет, – отвечает Рома. – Ты не заслуживаешь снисхождения.

– Папочке моему нажалуетесь? Заставишь, – обращаюсь к Роме, – писать объяснительную? – Толкаю из глубин грудной клетки натужный, ядовитый смех.– Чистосердечно признаюсь, что с радостью воспользовалась шансом подставить вас. И не упущу шанса в будущем, если такой подвернется. Пока я здесь, вам следует надежно защищать тыл и опасаться, что в любой момент в спину кого-то из вас, – обвожу троицу пальцем, – вонзится нож.

– Какая ты дрянь, – скалится в подобии ухмылки Макар, сжимая и разжимая кулаки.

Я подмигиваю ему.

– Мы научим тебя хорошим манерам, Даниэла, – произносит Рома.

Толкается с места и плавно вышагивает в моем направлении. Я не подаю вида, что подвергаюсь боязни, когда он возвышается напротив и опускает ладонь на мое плечо.

– С тобой никто не заговорит лишний раз. Никто не взглянет в твою сторону, не окажет поддержку. Тебя будут избегать, игнорировать существование Даниэлы Покровской. Здесь ты станешь призраком. Никем невидимая, неслышимая… – склоняет голову вбок, лукаво улыбаясь. – Отныне любое твое слово не имеет ни грамма значимости. Слышишь? О том, что ты лживая стерва, узнают абсолютно все в стенах этой компании.

ФЛЕШБЭК

РОМА

Май, 2013 год

Мохин и его свора привозят нас в безлюдную прогалину, залитую теплым солнечным светом. Поблизости журчит ручей, в сочно-зеленых кронах щебечут птицы. От ветра шелестит трава.

Меня и братьев освобождают от черных мешков на головах и выталкивают из машины. Пихают в спину, крича: «Шуруйте!». Мои близкие сдерживают панику за стиснутыми зубами. Как и я.

Нам нельзя быть слабыми, иначе раздавят быстрее, чем мы придумаем, как сбежать. Хотя ярость грызет изнутри ребра, я должен сохранять ясность ума. Насилие в ответ на насилие ничего не прекратит. Мы лишь отхватим сильнее. Неравное распределение физической силы останавливает от радикальных мер. Трое против дюжины… нам априори хана.

Макар не перестает рыпаться, но его больше не бьют, только толкают в плечо и ставят подножки. Лицо моего брата в ссадинах и кровоподтеках. Я хочу размозжить мозги всем, кто посмел причинить ему и Феликсу боль.

Моторы автомобилей не глохнут. Школьники снова заключают нас в центр кольца. Мы жмемся друг к другу – спина к спине. Я концентрирую помутневший от пелены свирепости взор на ухмыляющейся роже Мохина.

– Раздевайтесь, – говорит буднично, как будто просит запасной карандаш.

Совсем поехала крыша.

– Че ты мелешь? – рычит Макар.

– Пасть захлопни, гнида кудрявая, – вынимает из кармана школьного пиджака телефон и наводит на нас. – Раздевайтесь. По-хорошему прошу.

– Вы тут все педики, что ли? – выплевывает брат и немедленно получает взашей кулаком. Падает на колени и скрючивается с протяжными болезненными стонами. Феликс садится рядом с ним и накрывает собой его спину.

– Какого хера вы творите?! – ору я. С рывком бросаюсь к Мохину, чтобы выбить из рук сраный телефон.

Ясность ума… рассудительность… Они переходят все допустимые границы!

Данил со смехом отскакивает назад. Еще немного, и я бы добрался до него, но меня хватают под локти и тащат обратно. Чужие кулаки врезаются в солнечное сплетение, точно выбивая из легких остатки кислорода.

– Я, между прочим, хочу помочь вашей лузерской тройке, – сообщает Мохин, сверкая издевательской улыбкой. Ходит из стороны в сторону, подбирая ракурс. – Сделаем видос, зальем в сеть, и вы обретете популярность.

– Я тебя убью, – клянусь я.

Мохин хохочет, как больной, хватаясь за живот.

– Ты – чертов нищеброд. Ты и пальцем не посмеешь меня тронуть. Даже если попытаешься кому-нибудь рассказать об этом, – он широко разводит руками, – тебе не поверят. Я позабочусь.

Как же чешутся кулаки начистить этому ублюдку морду. Но он прав. Я, Макар и Феликс сами по себе. За нас никто не вступится. Даже Лаврентий Андреевич. Нет сомнений, что за жестокой проделкой Мохина и его дружков стоит Дана. А она, если постарается, убедит кого угодно в том, во что сама верит.

Но плясать под дудку негодяев я не буду. И мои братья не станут. Я переглядываюсь с ними и вижу одобрение в оскорбленных глазах.

Мы лучше сдохнем, но не прогнемся и не унизимся подобным образом.

– Пошел ты, Мохин, – тычу в него средним пальцем. – Пошли вы все, сволочи.

Осознаю, что мое отречение от роли безропотной цирковой обезьянки не аукнется снисхождением. Я разжигаю в чудовищах нездоровый запал сравнять нас с землей. Они накидываются, словно изголодавшиеся волки на мясо. Срывают одежду, обувь, даже трусы… только и слышится ее треск по швам.

Звери под личинами подростков, будущие отцы. Чему эти уроды смогут научить своих детей? Им нужно дружно взяться за руки и вымереть.

Раздетых до абсолютной наготы и избитых нас оставляют валяться в траве. Подонки рассаживаются по машинам, но не уезжают. Нет. Они съезжают с тропы и начинают кружить вокруг нас в опасной близости, пуская пыль во все лицевые отверстия.

Жмурясь от грязи, я пытаюсь разглядеть, в какой стороне находится речка в надежде, что сумеем добежать до нее и переплыть. Журчание маскируется крикливыми возгласами тупых приматов, визгом шин, ревом альтернативного рока, разрывающего динамики автомобильной стереосистемы.

Ублюдки в восторге от представления, которое учинили.

– Я их прикончу, – натужно шипит Макар. Из его красных глаз сочится влага, а рот искажен в зверином оскале. – Я вас прикончу, твари! – исступленно кричит им и вертится вокруг своей оси.

Мы поквитаемся. Жизнью клянусь.

Но нам нужно пережить этот день.

В конце концов, Мохин и его свора просто уезжают. В неизвестном направлении, с нашей одеждой…

Им плевать, как мы выберемся. Им плевать, что никто из нас понятия не имеет, где находимся: как далеко от ближайшего населенного пункта. Умрем в пути, или доберемся и обратимся за помощью.

ДАНА

Я вновь прикипаю к старой привычке. Дымлю как паровоз. Выжидаю каждую свободную минутку, чтобы сбегать в курилку и подышать никотиновым дымом. Это отвлекает, помогает разгрузить мозг на короткий промежуток времени. Иначе не вывезу пыток Кирсановых.

Папа бесился, когда я курила в прошлом. И я бросила, потому что мне не нравилось, как желтели ногтевые пластины, к тому же появились отдышка и кашель. Но я любила и скучала по ритуалу, с которого начинала каждый день. Чашка американо и сигаретка. Простая эстетика в самозабвенном вреде здоровью.