От того, что мама ушла, и я осталась в одиночестве, легче не стало. Как назло вспоминаются слова Артема о том, справлюсь ли я самостоятельно с осознанием предательства любимого человека.

Нет. Не могу. Не хочу. Не готова.

– Где же ты, Максим? ― скулю протяжно, надрывно и утыкаюсь зареванным лицом в подушку.

Куда он ушел? Как мне быть без него? Как жить дальше? И зачем, если в груди пробита сквозная дыра, которую не заделать, не заполнить ушедшей любовью? Максим вырвал мое сердце. Так есть ли смысл вести существование бессодержательной оболочкой?

Сегодня мы должны были отправиться в свадебное путешествие и провести незабываемый медовый месяц на берегу лазурного моря, вдали ото всех. Отныне же каждой секунде без любимого суждено превратиться в страшнейшую адскую пытку.

Неужели этому не будет конца?..

Голоса за дверью гостевой спальни, где я расположилась, не найдя в себе сил находиться в комнате, подготовленной для нас с Максом, новоиспеченных супругов Золотовских, не смолкают. В перерывах между кошмарами, просыпаясь, различаю тревожное меццо-сопрано Елизаветы Григорьевны, слышу маму, которая ни на шаг не отходит от двери. Отец Максима глухо бормочет, что так и не сумел связаться со сбежавшим женихом. Тот игнорирует звонки, сообщения.

– Пусть только попробует объявиться, паршивец, голыми руками придушу!..  ― сокрушается Золотовский-старший.

– Тише, Саша! ― шикает на него, всхлипывая, мама Максима. ― Не нагнетай. И без того тяжело на сердце… Ох… Бедная Ксюшенька. Бедная девочка.

Чужая жалость душит крепче поступка Максима, хотя, признаться, приятно знать, что его родители на моей стороне. Знаю, что не оставят в беде и буду помогать всем, чем только смогут. Но этого чудовищно мало. Пусть вернут Максима. Пусть поставят его передо мной, чтобы посмотрел в глаза. Пусть заставят его объясниться. Тогда я, возможно, почувствую утешение. Тогда, возможно, я найду в себе силы двигаться дальше.

А сейчас я застряла в этом нестерпимом ужасе, загнанная в угол невыразимым трепетом перед будущим.

На вторые сутки ко мне пробирается незваный гость. Я отрываю налитую свинцом голову от подушки и устремляю сонный взгляд к широкой, ползущей по паркету полосе желтоватого света, ворвавшегося в темную спальню из коридора. Аккуратная фигура без стука проскальзывает внутрь, сопровождая приход громким шуршанием.

– Спишь?

Я протираю глаза кулаком, приподнимаясь в постели.

– Катя?

– Проснись и пой, принцесса мрака, ― заявляет лучшая подруга, явно фальшивя бодрой интонацией. ― Я пришла возвращать тебя к социальной жизни. И начну с того, что прогоню тьму из этого помещения.

Она щелкает выключателем, и меня ослепляет яркая вспышка. Очертания спальни в арендованном поместье на берегу реки Сены возвращаются спустя несколько секунд. Я быстро-быстро моргаю, стираю рукой выступившую из глаз влагу и смотрю сквозь смутную пелену на неуверенно улыбающуюся подругу.

– Я скучала по тебе, ― Катя разувается, бросает на одеяло гору вредных снеков и лезет ко мне с объятиями. ― Господи, Одуванчик, ты воняешь, ― смеется с хрипотцой, стискивая мои плечи. ― Тебе срочно нужно в душ.

Я вяло киваю.

– Извини. Сил нет совсем.

– Ничего, моя хорошая. Ничего, ― Катюша отстраняется и приглаживает мои растрепанные волосы. Я осторожно гляжу на подругу и чувствую вину за слезы, которые она сдерживает ради меня.  ― Все очень переживают за тебя и терпеливо ждут.

– Простите, ― опускаю безжизненный взгляд к своему сгрызанному свадебному маникюру. ― Мне жаль, что праздник испорчен…

– Не смей произносить этих слов. Ты ни в чем не виновата. Ты ― жертва. А Макс… господи, Ксюш, как же я зла! Я ему шею готова свернуть! И сверну, ― воинственно и с яростью рычит Катя. ― Но сперва медленно и мучительно расцарапаю его сволочную рожу, а затем…

– Хватит, ― обрываю строго.

Подруга вмиг смолкает. Усиливает хватку на моих предплечьях и издает короткий, отрывистый вздох.

– Я ненавижу его, Ксюшка. Пожалуйста, скажи, что ты чувствуешь то же самое.

Я стискиваю кулаки и мотаю головой.

– Не могу этого сказать, Катя. Иначе солгу. Самой себе, тебе…

– Он же растоптал тебя, унизил на глазах у ваших семей, друзей!.. Разбуди же в себе злость, ну! Малышка, иначе ты сгинешь, ― голос подруги с дрожью срывается на шепот. Она наклоняется вперед, сталкивая наши лбы. ― Иначе не вывезешь.

Катя внушает со страстью и неподдельным желанием помочь, подбодрить, однако я не испытываю ровным счетом никаких эмоций. Моя душа изуродована, обуглена и отныне не пригодна для чего-то прекрасного, хрупкого, нежного.

– Мне необходимо понять, почему он… сбежал, ― я сглатываю острый ком. ― Ты видела Егора? Может, Максим хотя бы с ним разговаривал?

Катя с удручающим видом качает головой.

– Этот урод всех оставил в неведении. Как сквозь землю, черт такой, провалился.

А меня вновь посещает мысль, что его самопровозглашенный старший брат в курсе причины побега моего жениха. Возможно, я все-таки обманываюсь, поскольку так сложилось, что Артем является последней зацепкой к истинному мотиву действий Максима. Если я не ухвачусь за этот сомнительный шанс и не постараюсь вытрясти из незнакомца правду, то не прощу себя, и покой буду грезить лишь во снах.

***

Покинуть безопасное пристанище, колыбель самой страшной в моей жизни боли, ― шаг отнюдь не простой, но я нахожу моральные силы, чтобы сделать его и двигаться вперед. Я отказываюсь зарываться дальше в дебри депрессии, гнетущего отчаяния и выбираю жизнь, обличая ее смысл в жажду отыскать ответ на гложущий вопрос.

Почему мне разбили сердце?

Мое восстановление начинается с банальных процедур. Встаю с постели для начала, съедаю еще теплый завтрак, приготовленный мамой, и плетусь в ванную. Катя права: я выгляжу отвратительно… мягко говоря.

Встретившись с собственным отражением в зеркале впервые за три дня, я испытываю огромное желание станцевать на нем чечетку, разнести вдребезги. Истребить все отражающие поверхности в мире, чтобы больше никогда не испытывать испанского стыда за помятую картинку. Спутанные, превратившиеся в солому волосы, яркие фиолетовые мешки под глазами и отеки от плача. За прошедшие дни я выжала из себя пожизненный запас слез. Ни малейшего намека на румянец, мертвенно-бледный оттенок лица слегка пугает. На секунду я всерьез задаюсь вопросом, жива ли на самом деле?

Мои глаза пусты, как космическая бездна.

– Притворись, ― слабо шепчу отражению. ― Заставь себя поверить, что все наладится.

Дрожащей рукой тянусь к расческе и вожу ею по волосам медленными, монотонными движениями сверху вниз, пропуская тусклые пшенично-русые пряди через деревянные зубчики. Проходит целая вечность, пока я вожусь с безобразием, в которое превратилась свадебная укладка. Я не отворачиваюсь, не смыкаю глаза ни на миг, снимая с себя одежду. Поджимаю плотнее рот, замечая, как выпирают ключицы и виднеются ребра, словно изнурительный эмоциональный стресс и голодание продолжалось не меньше недели.

Я стою под горячими струями душа час, а то и дольше, тщательно вожу по коже вспененной мочалкой до красноты и легкого жжения. Отражение начинает хоть немного радовать лишь после того, как я накладываю на лицо макияж, замазывая несовершенства и последствия истерики плотным слоем тонального крема.

Катя приносит сменную одежду и широко улыбается, транслируя неподдельное счастье от того, что не видит меня под одеялом и прижатой щекой к подушке, влажной от слез.

– Одуванчик, ты прекрасно выглядишь, ― подруга притягивает меня к себе за плечи, встает на цыпочки и чмокает в чистую, высушенную феном макушку.

– Врушка, ― усмехаюсь я, бросая взгляд на вещи, разложенные на кровати.

– А вот и нет. По сравнению со вчерашним днем разница, как небо и земля.

– Ладно, ― не собираюсь с ней спорить и беру бледно-зеленый сарафан. Переодеваюсь в присутствии Кати, с разочарованием отмечая пару свободных сантиметров в талии. ― Смотрится не очень, ― комментирую, разглядывая себя со всех ракурсов перед зеркалом в полный рост.