Добавим судью Мекеля, заставляющего начальника стражи шпионить на него и знающего определенно больше, чем говорит. Гесселер, городской медикус, который отказался выполнять свои обязанности в камере пыток, сославшись на падучую, от которой, однако, не лечился. Пастор Фирбуш, который не считал нужным прочитать поминальную молитву по Гунде Лёбезам, но был страшно возмущен осквернением триптиха святого Габриеля. Наконец, Хероберт Вайт, аптекарь, который по вечерам часто отсутствовал дома, продавал белену и интересовался, много ли Фрея говорит. Об этом же спрашивали судья Мекель и слабоумный Горм. Последний даже не раз.

Да и вообще все городские главы: Штальманн, бургомистр, который — искренне или для виду? — ревностно служит закону; советник Коссак, неприметный человечек, к которому именно поэтому стоило присмотреться; далее советник Леберехт с тиком на глазу, который желал увидеть Фрею на костре и лучше сегодня, чем завтра.

Кривая Юлия. На нее он думал меньше всего, она не была в состоянии совершить эти убийства хотя бы из-за своего увечья. Скорее уж ремесленники, у которых имелись подходящие буры: Элерс, Хартманн и Войгт. И — Тауфлиб. Вот, опять Тауфлиб. До его слуха донесся стон, и в первое мгновение он подумал, что звук исходил от него самого, как своего рода реакция на поток клокочущих мыслей. Но понял, что это не так, потому что стон повторился и звучал он похоже на «нет!».

— Нет?

Внезапно его осенило, что звуки идут сверху через тепловой канал. Конечно, это Фрея. Она его зовет или разговаривает во сне?

— Ай-й-мень!

Нет, все-таки, должно быть, что-то страшное приснилось. Что же ему делать? Он терзался в сомнениях. Если пойти наверх, можно лучше расслышать слова. Но зато есть опасность упустить что-то важное. Остаться внизу — придется с трудом разбирать сказанное. Он поискал в кармане ключ и, разумеется, не нашел. Так что пришлось бежать в кухню, чтобы пошарить за кирпичом в стене. Проклятье, с этими вечными передачами ключа — то он Марте, то Марта ему, то тайник — была вечная путаница! Но второй экземпляр он не хотел заказывать. Слава богу, ключ был на месте! Он помчался вверх по лестнице, в спешке засветил лампу и отпер дверцу. Фрея беспокойно металась по тюфяку, будто старалась защитить голову от какой-то опасности сверху.

— …ай-й-мень… ай… ай-мень… Камень… меня… нет…

Словно окаменев, Лапидиус прислушивался к ее словам, ожидая продолжения. Но его не было. Разочарованный, он уже хотел разбудить Фрею, как она снова заговорила:

— Нет… ззз… ззубы… зубы… ай-мень… камень… мне… сс… сстрашно… осстрые…

Она начала отбиваться руками в воздухе, издавая нечленораздельные отчаянные звуки. Потом опять смолкла, хрипела, стонала и задыхалась. Лапидиус ждал нового извержения, но напрасно. Фрея постепенно успокоилась, дыхание выровнялось, как видно, кошмарные картины ее сна бледнели.

Лапидиус почувствовал, что пора действовать. Он легонько потряс ее за плечи:

— Фрея, Фрея! Проснись!

Медленно она выплывала на поверхность действительности. Щурила глаза и непонимающе озиралась. Потом узнала Лапидиуса и снова прикрыла веки.

— Фрея! Проснись же!

Наконец, она повернула лицо к нему:

— Да?

— Что тебе снилось? Это может быть очень важно!

— Снилось? Я… я…

— Что это было? Что ты видела?

— Я… все было темно, потом острое и страшное… я не знаю.

— Послушай, я сейчас назову, что ты говорила во сне, а ты постарайся вспомнить.

Лапидиус сконцентрировался, чтобы правильно повторить цепочку вроде бы бессмысленного набора слов.

— Пожалуй, первое слово «камень», возможно и «ай, меня», потом точно «лицо», подожди, «зуб», да, «зубы», а под конец или «острые», или «страшно». Наверное, там было что-то острое и страшное. Может такое быть?

— Я… я… — Фрея честно старалась, но было видно, что слова не складываются в картину.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно», — почти заклинал Лапидиус. — Должно же тебе это что-то говорить!

— Я… да… нет.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»?

— Я… мне кажется, там было лицо… из камня.

— Лицо из камня? Где? — Лапидиус склонился почти к ее губам, чтобы не пропустить ни слова.

— Не знаю.

— Ладно, оставим камень. А что с «зубом» или «зубами»? И «острые». Может, это относится к зубам? Зубы были острые? И поэтому страшные? Вспомни, когда я будил, ты как раз говорила это. Итак, «острые страшные зубы»? Можешь вспомнить что-нибудь такое?

Она покачала головой.

— Зубы… нет, не знаю.

— Чего ты не знаешь? Скажи, чего не знаешь?

— Зубы… не смейтесь надо мной, они… были каменные, и лицо тоже каменное.

Лапидиус откинулся назад. Его чувства сшибались друг с другом. С одной стороны, ему удалось установить видения из ее сна, а с другой — это могло ничего и не значить, а могло быть искаженными образами буйного воображения. Картинами того, чего никогда не случалось в действительности.

— Скажи, как ты думаешь, может быть так, что этот сон вовсе не сон, то есть я имею в виду, что зубы и лицо из камня реально существуют?

— Да.

Она ответила так быстро, что он вынужден был переспросить:

— Да?

Она кивнула.

— Так это замечательно! Какая-то часть твоей потерянной памяти живет во сне. Возможно, что все твои воспоминания выплывут в следующих снах. Но можем постараться и сократить ожидание. Ты знаешь, где тебе встретилось лицо из камня? Или каменные зубы? Не торопись, не будем форсировать, соберись и ответь мне.

— Я… я… — она покачала головой.

— «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»! Ты должна постараться! «Камень… лицо… зуб… зубы… острые… страшно»?

— Нет… я… я…

— Можешь описать лицо из камня? Глаза, нос, губы? Мужское оно было или женское? Большое или маленькое? Красивое или уродливое? Молодое или старое? Серое, черное, коричневое? Раньше ты его видела?

— Я… я…

— А острые зубы? Они были на этом лице? Или ты видела их в другом месте? Какой они были длины? Много их было? Они торчали изо рта? Можешь описать их форму?

— Я… я… ничего не знаю… не знаю, не знаю, не знаю, даже если это стоит мне жизни! — Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Ради бога, не плачь, слышишь? Это важно, это очень важно!

Она не переставала плакать, то всхлипывала, то заходилась в рыданиях, и отвернулась к стене.

Он не отважился настаивать дальше, хоть и чувствовал жуткое разочарование. Так близко подобраться к истине, и снова ничего реального не узнать!

— Послушай, Фрея, ты не виновата, просто мне трудно понять, как ты не можешь вспомнить хоть что-то.

Рыдания стихли, но плечи еще вздрагивали.

— Наверное, просто дело обстоит так, как однажды рассказывал мне Конрадус Магнус. Человеческий мозг склонён к тому, чтобы избавляться от некоторых воспоминаний, особенно если они неприятные. Тогда получается так, как будто этого никогда и не было, поэтому человек и не может вспомнить.

Вроде бы она успокоилась.

— Кто знает, что произошло с тобой в этом «чудном тепленьком местечке». Парацельс, знаменитый врач, писал о монахах-врачевателях, которые заставляли больного смотреть в кристальный шар, после чего он впадал в глубокий сон. Сон был нужен для того, чтобы внушить пациенту веру в исцеление. Некоторые из больных, когда просыпались, ничего не помнили. Послушай, Фрея, может быть, с тобой проделали что-то похожее, чтобы потом… э… заставить тебя делать такие вещи, которые бы ты иначе не стала делать? Возможно, тебе дали еще дурманящее питье, чтобы усилить действие кристального шара? Например, отвар белены. Возможно, возможно, возможно… Много чего возможно, не вини себя.

Она ничего не отвечала. А по ее дыханию он понял, что она уже спит.

Что ж, пусть спит. Ни за что на свете не станет он ее больше будить. Он закрыл и запер дверцу. Потом потушил лампу и в полумраке предался размышлениям. «Камень, лицо, зуб, зубы, острые, страшно»… Снова и снова бормотал он эти слова. Каменное лицо и острые каменные зубы — вот все, что вспомнила Фрея. А к этому еще колеблющийся красный цвет, расплывающийся и перетекающий. Что бы все это значило?