— Потом начались, пожалуй, лучшие годы моей юности. Отец был мной доволен, матушка снова начала смеяться. Но чем больше проходило времени, тем беспокойнее становился я. Больше я не мог стоять за конторкой, я хотел учиться. И на этот раз ничто не могло заставить меня отказаться от задуманного. Когда я поведал отцу свои намерения, парус нашей семейной жизни снова обвис. Я неистовствовал, проклинал, умолял, а он на полном серьезе грозил лишить меня наследства. Это было самым страшным наказанием, которое он только мог себе представить. Бедный отец! Он даже не подозревал, насколько мне все равно.

Мне исполнился двадцать один год, когда я покинул Брауншвейг в поисках своего счастия. Матушка, обливаясь слезами, сунула мне в суму пару талеров на крайний случай, и я направил свои стопы в Тюрингию. Поначалу в Эрфурт, потом в Падую, это в Северной Италии, а под конец в испанский Толедо.

От семестра к семестру приходилось делать перерыв, чтобы заработать денег на жизнь и учебу. Вот тогда-то я и познакомился с Конрадусом Магнусом В Леоне это было, на севере Испании. Он тогда искал в свою лабораторию помощника, и мне посчастливилось занять это место. Магнус был тем, кто посвятил меня в тайны алхимии и пробудил настоящий интерес к этой науке. Вообще-то, учитель был тогда еще молод годами, но уже заслужил прозвище «Магнус», что значит «Великий».

Ночи напролет мы проводили эксперименты, спорили о принципах герметики, о трансмутации, о спагирике, каббале, гнозисе и многом другом.

Со временем он стал мне братом, которому я мог безоговорочно доверять. Он понял меня, и когда я в один прекрасный день заявил, что хочу идти в Толедо на юге, чтобы там продолжить учебу. Все, что он мне на это ответил, было: «Помни, я всегда с тобой».

И я ушел. Неопытный юнец, каким тогда был, я не скрывал своих пристрастий, наоборот, трезвонил о них где ни попадя. Каким же для меня было удивлением, когда псы инквизиции схватили меня. Я тогда ни сном ни духом не ведал, что алхимики вечно стоят одной ногой в пыточной камере, потому что церковь боится как смертного греха, что кто-то может оспорить божественное право на всеведение. Ну, не хочу тебе плакаться, скажу только, что все муки пыток я испытал на собственной шкуре, так что могу понять, что тебе пришлось перенести. Как мне удалось бежать от инквизиции, это отдельная история. Не буду вдаваться в детали. Во всяком случае, посчастливилось.

Я добрался до Толедо и в последующие годы обучался там. Когда я посчитал, что получил достаточно знаний, решил вернуться в родной город. Перед этим я, конечно, хотел навестить Конрадуса Магнуса, чтобы сказать своему учителю слова благодарности и последнее прости. По дороге в Леон все и случилось. Я угодил в дурную компанию, там и заразился сифилисом. Сначала я даже не заметил и предавался дальше разгульной жизни. Почти два месяца. Наверное, это можно понять, после стольких лет затворнической жизни. Но в конце концов, такое времяпрепровождение мне наскучило, и я направил свои стопы к Конрадусу.

Когда я переступил порог его дома, увидел, как его глаза расширились от страха. Он тут же распознал шелудивые мокнущие гнойники, характерные для продвинутой стадии сифилиса. С крайней осторожностью он поведал мне, какая напасть меня одолела. У меня земля ушла из-под ног. Я почувствовал себя последним из последних живущих на земле. Но Конрадус ухаживал за мной, как за своим сыном. Когда я попытался выразить ему благодарность, он сказал все то же: «Я всегда с тобой». Три недели я валялся в жаровой камере и претерпевал все муки ада. Но я поднялся на ноги и даже выздоровел.

— Это ты уже рассказывал.

— Что? — Лапидиус вздрогнул. Все это время Фрея лежала так тихо, что он решил, будто она задремала. — Да, правда, припоминаю. Ну, да там и говорить-то не о чем. Когда я оправился от болезни, с тяжелым сердцем попрощался с Конрадусом, потому что знал: больше мы никогда не увидимся. «Мне пора», — сказал я. И он ответил в третий раз: «Я всегда с тобой». Думаю, он хотел этим выразить, что не телом, а духом он всегда будет рядом. Так оно и есть, мысль о нем вселяет в меня уверенность, особенно в последнее время.

Остальной рассказ много времени не займет. Вернувшись в Брауншвейг, я узнал о смерти отца. Он и в самом деле лишил меня наследства, и сегодня я был бы без гроша в кармане, если бы не матушка. Родом она была из влиятельной купеческой семьи в Аугсбурге и сама владела немалым состоянием. Двумя годами позже того как я вернулся, она умерла и все завещала мне. Я взял деньги и покинул родной город. Потому что не хотел больше иметь дел с торговлей, а собирался служить науке. Я пробовал осесть не в одном городе, но всякий раз убеждался, что алхимики нигде не пользуются расположением. Да, к несчастью, это так. Служители тайного учения везде подвергают свою жизнь опасности. Наконец, с полгода назад я прибыл в Кирхроде. Городок излучал мир и покой, мне даже помогли с покупкой дома. Я перебрался сюда и начал свои исследования, даже не предполагая, во что это выльется в скором времени… Да, Фрея, вот и вся моя история. Фрея?

На этот раз она и вправду спала.

Лапидиус улыбнулся. Поднявшись с сундука, он взглянул на свою пациентку. В желтом свете лампы на ее лысом черепе блестели многочисленные капли пота. Этот день и еще шесть следующих ей придется все так же потеть. Целая вечность. Для нее. Для него же слишком короткий срок, чтобы найти Filii Satani. Он поймал себя на том, что его губы невольно шепчут молитву:

«Отец наш небесный,

«Кто из вас без греха,

пусть бросит в нее камень», —

сказано в Писании.

Только вот кирхродцы

забыли слова Господни.

Вразуми их, Господи,

пусть опомнятся!

А мне дай силы и мужества

поймать жестокосердных

и предать Твоему суду.

Фрее же пошли здоровья

и избавления от тяжкого недуга!

Амен!»

Уже много лет он не молился и сейчас удивлялся сам себе. Молитва к Создателю наполнила его благодатью и дала утешение. Он потихоньку закрыл камеру и спустился на первый этаж.

Где ждало жаркое Марты.

— Нее, хозяин, энто не гоже. Как жа пущать вас эдак? Давеча наснежило, чисто зима пришла сызнова. Куда ж без теплой поддевки-та?

Лапидиус оставил причитания служанки без внимания:

— Ты Фрею сегодня смотрела?

— А как жа. Лежит, бедняжка. Про вас вона спрашивала. Скоко ей там щё потеть-та?

— Пока лечение не будет окончено, — вдаваться в подробности Лапидиус не хотел. Чем меньше Марта знает, тем меньше может разболтать. — Ну ладно, мне пора.

— Дак как жа энто. И куда жа энто? Неуж не скажете?

— Дай Фрее ивового отвара, а потом проследи, чтобы она получала довольно жидкости. Проверь слой мази. Еще раз обработай губы порошком извести. Вчера я заметил, что снова появились язвы.

— Ладна, хозяин.

— И посмотри, чтобы в камере не было пауков.

— Ладна, хозяин, а пожевать чё-нето все жа надо ба.

— Вернусь, поем холодного жаркого. Так что не все относи матери.

— Дак нешто я…

— Хорошо. Я пошел.

Не обращая внимания на причитания Марты, он вышел из дома.

Лапидиус направился сразу к Шелленгассе, которая вела к восточным воротам. Через них он покинул город и взял курс на Цирбельхё. Направление выбрал не случайно. Поразмыслив, он решил, что надо бы потолковать со старым Хольмом. Он, как и в первый раз, пошел короткой дорогой и тут же снова заблудился. Проклиная свое неумение ориентироваться, он закричал:

— Хольм! Хольм, отзовись! Хоооольм!

Долго ждать не пришлось. Кусты раздвинулись, и старик показался собственной персоной. Лапидиус испытал облегчение, что Хольм еще не слишком под мухой. Слезливые глаза пьянчужки были не такие мутные, да и качался он умеренно.

— Вот, хотел заглянуть к тебе, — сказал Лапидиус, подходя ближе. — Ты ведь меня помнишь?

— Чё? Сроду вас не видал, ик… нее, не припомню. — Как у всех предавшихся безудержному питию, в трезвости Хольм чувствовал себя погано, соответственным было и настроение. — Да и знать не желаю, — закончил он, исчезая в лесу.