— Когда это было?

— Недели три назад, может, четыре. Но я их почти не знаю.

Лапидиус рассуждал вслух:

— Если это все, то откуда они взяли, что ты варила пальцы младенцев, заставила кровоточить топорище, заколдовала скотину, и несли еще прочую чепуху?

— А я почем знаю?

— Правда? Можешь поклясться именем Господа?

— Само собой. Да не знаю я их. Видела-то всего пару раз, уж говорила.

Лапидиус шумно вздохнул:

— Ладно, верю. И обещаю, что еще сегодня доберусь до этих «дам». А теперь поспи. Марта принесет тебе diaphoreticum.

Немного погодя он еще раз поднялся наверх, чтобы удостовериться, что Фрея заснула.

Потом запер дверцу.

В третьем часу пополудни Лапидиус разыскал обеих свидетельниц.

Объяснения, которые дала ему Марта, помогли легко найти дорогу. Женщины жили в двух стоящих стена к стене домах. Ему повезло, он застал сразу обеих на кухне Друсвайлер. Как только он представился, тощая просверлила его взглядом снизу доверху и кислым голосом спросила:

— Ну, и чем обязаны вам визитом?

Лапидиус поправил свою шелковую шапочку и приступил:

— Вам знакома Фрея Зеклер?

— Кто ж ее не знает. Полгорода знает ведьму.

— Именно об этом я и хочу с вами поговорить. Откуда у вас такая уверенность, что она ведьма?

Тут вмешалась толстая Кёхлин:

— Все это знают. И мы тоже. А вам-то что?

Ее глазки сильно напоминали мышиные. Фрея и в самом деле метко описала свидетельниц. И прежде чем Лапидиус успел ответить, она ответила сама:

— Может, потому, что вы с ней живете, а? Все видели, как вы вели ее к себе. Уже все знают, что у вас с ней шашни. Что, скажете, нет?

Лапидиус изо всех сил старался не поддаться гневу. Ни в коем случае нельзя занимать оборонительную позицию, и он зашел с другой стороны:

— Судья Мекель сообщил мне, что вы утверждаете, будто видели, как Зеклер заставила кровоточить топорище.

И снова вступила Кёхлин:

— И это, и еще больше. Собственными глазами видели, верно, Мария?

— Так же верно, как то, что наш Спаситель умер на кресте, — кивнула тощая. — Это наш долг все сообщать, чтобы очистить город от всяких ведьм, демониц и колдуний. Во всем должен быть порядок.

Лапидиусу пришла в голову мысль. Во многих местностях существовали так называемые «охотники на ведьм». Мужчины или женщины, для которых было промыслом собирать злые сплетни и слухи, чтобы поставлять их властям. Если подозреваемых потом изобличали, «охотники» получали вознаграждение — следует заметить, что обвинения почти всегда подтверждались, поскольку жертвы признавали свою вину под пытками. Нежели Аугуста Кёхлин и Мария Друсвайлер такие же доносчицы?

— И как часто вам приходилось давать суду такие показания? — спросил он.

Они недоуменно переглянулись.

— Что значит «как часто»? В первый раз, конечно.

— Ах так? Конечно?

Лапидиус быстро прикинул, что по этой части женщины не лгут. Будь они промышляющими «охотницами на ведьм», имели бы в городе определенную репутацию.

Он не стал заострять внимание на этой теме. Его взгляд блуждал по сверкающей чистотой кухне и далее через окно на совместный для обоих домов дворик. Во всем царил порядок. Как внутри, так и снаружи. Дворик был чисто выметен. В одном из его уголков висела натертая жиром конская сбруя, под ней стояла двухколесная телега, тоже в исправном состоянии. У стены радовал глаз зеленью небольшой огородец, а в дальнем углу виднелись аккуратно сложенные поленницы. Поблизости стояла колода для рубки дров с торчащим из нее топором.

Лапидиус изобразил на лице любезную улыбку и попросил:

— Не могли бы вы оказать мне небольшую услугу? Пожалуйста, покажите ваш дворик.

Не дожидаясь ответа, он размашистым шагом проследовал туда и остановился возле колоды. Он выдернул и тщательнейшим образом осмотрел топорище, а потом повернулся к вышедшим вослед женщинам:

— Не могли бы вы мне сказать, где на этом топоре появилась кровь?

— Кровь? Почему это на нем должна быть кровь? — возмутилась толстая Кёхлин.

Лапидиус посмотрел прямо в ее мышиные глазки. Она почувствовала себя неуверенно.

— Это топор моего мужа, а не то, что вы подумали. Вальтер мог бы это подтвердить, да он в горе. Так ведь, Мария?

Тощая кивнула.

— В горе, — повторила она за товаркой.

— Но прежде вы говорили, что собственными глазами видели, как на топорище появилась кровь. Скорее всего, это и есть тот топор. Ведь Зеклер творила свои бесчинства на вашем дворе?

Кёхлин потерла руки.

— И совсем это не тот топор. Тот был другой.

— Ага. Другой. А где вы видели тот кровоточащий топор? На торговой площади? За воротами города? В горах?

Кёхлин не знала, что сказать.

— И где теперь тот топор? Кому он принадлежит? Ведь есть же у него хозяин!

Ни слова в ответ.

— А кто кроме вас при этом присутствовал? Только Фрея Зеклер? Или были другие свидетели, кто может подтвердить ваши показания?

— Ну все, хватит! — Тощая Друсвайлер уперла руки в боки. — Вы что, хотите сказать, что мы говорим неправду? Верите этой неизвестно откуда взявшейся шлю… э… ведьме, а не двум порядочным женщинам? Вон оно как! — Ее голос перешел в визг. — Сейчас же убирайтесь с нашего двора!

Кёхлин тем временем тоже пришла в себя:

— Да. Вон отсюда. Да побыстрее! Или пошлем за начальником стражи!

Лапидиус воткнул топор в колоду.

— Как вам будет угодно. Но я должен констатировать, что вы не знаете, где вам встретился кровоточащий топор, представления не имеете о его владельце, а также не можете назвать других свидетелей происшедшего. На мой взгляд, все эти измышления не более чем игра вашего воображения. Равно как и прочие бесчинства, которые вы взваливаете на Зеклер.

Он повернулся и решительным шагом покинул двор.

По дороге домой у него все не выходил из головы этот разговор. Обе женщины явно не являлись «охотницами на ведьм». Кроме того, они изобличили сами себя лгуньями. Каждое слово, каждая фраза, каждый их жест говорил за это. Вопрос был только в том, что они имели с того, что объявили девушку, которую едва знали, ведьмой. Из чистой злобливости? Из удовольствия послать кого-нибудь в камеру пыток? Он не мог этого понять.

И было в его визите еще что-то. Какое-то несоответствие, которое ему никак не удавалось ухватить.

И только поздним вечером, сидя у себя в лаборатории, он внезапно понял, что. Во дворике свидетельниц имелся огород с разными травами. В этом была нелепость. Ибо зачем, имея под рукой травы, идти за ними к бродячей торговке? Значит, должна быть определенная причина.

И, возможно, эта причина ведет к правде.

Старик Хольм знавал и лучшие времена. Уж такие славные, рассказывал он каждому, кто готов — а то и не готов — был слушать. В те времена он каждый день ездил на рудник. Забойщиком работал он и получал хорошее жалованье. Жена, дети, свой дом — все у него было. Да, счастливое было времечко! До того самого дня, когда в дренажной штольне в Ахтертале его не придавило обломком породы. С той поры все покатилось под гору.

После такого увечья путь в рудник ему был заказан. На его место заступил другой. А там за одну неделю вся его семья вымерла от лихорадки. Добросердечные соседки жалели его и какое-то время стирали и варили ему. Пока не вызнали, что он стал прикладываться к зелью. Тогда и кончилось их милосердие. Он продал дом, раздал долги да и ушел в лес.

И не так уж плоха оказалась там жизнь. Он построил себе хижину, пробавлялся орехами да ягодами, иногда ловил рыбу. Время от времени в силки даже попадалась мелкая дичь. Вот только пива ему в лесу не хватало. Ох, как он тосковал по нему! Ведь кто однажды предался питию, никогда от него не отстанет.

Жажда выпивки и была той причиной, по которой он каждые пару дней появлялся в Кирхроде и клянчил по трактирам кружку пива у выпивох. А потому как зла он никому не чинил, да к тому же являл собой потешное зрелище, ему зачастую подавали. Чаще всего он подвизался в «Квершлаге»[7] на Гемсвизер-Маркт, потому что там был знакомый хозяин, тоже бывший рудокоп. В знак старой привязанности он иной раз ставил ему кружку.